Название: Синие огни Автор: хрупкий мотылёк вселенского пиздеца Бета: хрупкий мотылёк вселенского пиздеца Размер: драббл [869 слов] Пейринг: Такасуги Шинске/Каваками Бансай, Каваками Бансай|Сакамото Тацума Тема: романс Жанр: общий Рейтинг: PG Саммари: по заявке «Такасуги периодически увлекается другими, не обращая внимания, что у Бансая просыпается свой интерес» Примечание: ❁ частично вдохновлено додзинси «Без названия» ❁ саундтрек – «Idebenn» © The Moon and the Nightspirit
– Уладь все детали, – говорит Шинске насмешливо. Бансай искоса смотрит на его лицо; видит довольный оскал и бездну предвкушения в глазах. У торговца оружием – белокурого, светлокожего, с голубым кругом радужки вокруг расширенного зрачка, – такая же. ...Бансай ничуть не удивляется, когда двумя часа позже видит их уходящими в сторону портовых кабаков. Из тех, над которыми всегда сдаются свободные комнаты с продавленными кроватями, жучками в прожжённых коврах, серыми пятнами на застиранных простынях, обшарпанными стенами. Шинске возвращается под утро – злым и довольным. На шее – царапина от уха до ключицы. Когда он наклоняет голову вбок – явно саднит. Бансай приветственно кивает ему и уходит спать. Ему снится, что за бортом плещется океан; звук у него солёный и едкий. Он не удивляется и когда спустя пару месяцев и полдесятка, – быть может, и меньше, – встреч, Шинске возвращается обратно язвительным и колючим. Лишь осторожно придерживает за рукав, молча указывая на покрасневшие пальцы. Стирает пару капель с шеи. Шинске улыбается. Каждый раз.
~ На нового поставщика по имени Сакамото Тацума они выходят быстро. Имя его кажется каким-то знакомым, а Шинске странно смотрит, когда его слышит – и тут же загорается опасным ожиданием, словно сидящий в засаде зверь, – но не говорит «нет». Бансаю это не нравится, не нравится и сам Сакамото – высокий, нелепый, смешной, вечно смеющийся, прячущий глаза за стёклами очков. – Кажется, будто смотришь в своё отражение, – шепчет ему на ухо Шинске, проходя мимо; в голосе яд, в глазах – огонь. Он проходит мимо смеясь, выходит к гостю. Гость на мгновение не может оторвать глаз от распахнутого ворота, бормочет что-то похожее на: «и как можно носить одежду так, чтобы казаться раздетым», а потом смеётся – ещё выше и глупее, – повисает на чужой шее с оглушительным воплем: – Шииииинскее! Такасуги хлопает его по спине и ухмыляется. Прижимается ближе и произносит негромко: – Ну что, Тацума, достиг своих звёзд? Бансай видит, как дёргается Сакамото в его объятиях, прежде чем остаться на месте и улыбнуться. Когда очки сползают на нос, заметно, что глаза его бездонны, как небо.
~ Мелодия вырывается из рук, режет пальцы струнами, злится. Бансай усмехается и продолжает играть. У него самого злиться нет никаких причин, но внутри бурлит, бьётся о стенки беспокойное море, прорывается в музыку волнами. – Хорошо играешь, – произносит голос. Голос чужд и непривычно серьёзен, но Бансай не поднимает к нему головы, лишь вплетает его в ритм, подстраиваясь. – Почему сямисэн? Ты не похож на любителя классики. – А на кого же похож? – уточняет он спокойно, но собственный тон кажется резким. – На человека, который счастлив в своём несчастье и обречён на него. Мелодия дёргается вверх, смеётся, шипит переливами. – Ты не слышишь, – говорит Бансай, нежно гладит гриф, отзывается прохладно-мертвенным звоном. Он видит – безумный хохот Шинске стоит у него в ушах, кровь льёт и льёт так, что ей не видно конца. За бортом лодки плещутся воды; на солнце под белыми шапками пены они играют зелёным. – Все умирают, – произносит он пустой комнате. Комната отзывается хрипло, с присвистом: – Небытие, смерть – вот настоящая сущность материи. – Ты не звучишь как тот, кто серьёзен, но серьёзен словами, которые другие сочли бы несерьёзными. Смех разбивает ритм, играется с ним, как почувствовавшая кровь акула. – Ты усложняешь то, что усложнять не стоило бы. Бансай смотрит на свои пальцы, сжимающие бати, на побледневшие костяшки. – Всё очень просто. Чужая рука накрывает колки, бьёт по струнам, вихрем сметая молчание. Бансай поднимает взгляд. – Я улечу, но ты останешься с ним, – говорит совсем не тот человек, которого он видел утром. – Береги его. – Шинске? – уточняет Бансай. И начинает смеяться. У его безумия – синие огни вместо алых костров; вместо треска поленьев и плоти – вой Чёрного зверя. Но и тот не его. Шинске приходит к нему пару часов спустя, его кимоно – алые птицы, зелёные листья, белые звёзды, – кажется ему адом, небесами, упавшими на землю, большим взрывом, ошмётками из костей и мяса. Бансай тянет к нему руку, скользит по холодной ткани, облегающей бедро, усмехается. Шинске перехватывает его запястье, сжимает, шипит: – Что он сказал тебе? – и злится, когда получает ответ: – Велел беречь тебя. Не от самого ли себя, Шинске? Или от тебя самого? Вздох над головой раздаётся усталый и резкий, как треск молнии. – Я убью Тацуму, – говорит он просто. Опускается рядом на корточки, вынимает из рук инструмент. – Старого друга? – улыбается Бансай, приоткрывая глаза. Черёз тёмные стёкла в полумраке всё кажется чёрным. – Старого идиота, – отрезает Шинске. – Надеюсь, ты не додумался хлебать из его фляг – одни аманто знают, что там понамешано. «…на человека, который счастлив в своём несчастье», – произносит в ушах голос пустой комнаты. Бансай смыкает веки, чувствуя, как сон сманивает его, прельщая тихой ровностью ритма. Ещё не успев задремать, чувствует, как Шинске зачем-то приваливается рядом к стене, прижимается плечом к плечу. Его волосы щекотно касаются щеки. Бансай засыпает, слыша звон мечей и чужие крики. Его окутывает горький запах воды и сладкий – табака.
~ Он просыпается на полу, лёжа на чужой груди, впечатавшись в гулкий ритм сердца. Он чувствует себя слившимся, спаянным, неслышным, неслышимым за его звуком; совсем ненужным – Шинске не инструмент, его не нужно направлять, облекать в форму скрытое звучание, он слышен так же, как виден слепому – светом. Прохладная рука вдруг ложится на шею, касается уха. Голос Шинске – сонный и тихий – шепчет: – Просто слушай. Ритм не лжёт – клокочет, вьётся рядом, обнимает за плечи, навалившись на спину. «…и обречён на него». Бансай падает во тьму, в которой ни искры – один только нарастающий рокот и жёсткая шерсть под ладонями. Так колеблется в воздухе волна его покоя.
|
|
|