[Joui-team]

Название: Самое безопасное место
Автор: команда Джои:  Joui-team
Бета: команда Джои:  Joui-team
Размер: драббл
Персонажи: Кацура Котаро, Икумацу
Тема: ангст
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Саммари: Икумацу боится за Кацуру и находит способ уберечь его ото всех проблем. Навсегда.

— Икумацу-доно, это вам! — серьёзно сказал Кацура и протянул ей коричневый конверт.
— Неужто плата за обеды? — изумилась Икумацу. Не может быть!
— Даже лучше! — ответил Кацура.
Она осторожно заглянула в конверт — мало ли что Кацуре придёт в голову. Конечно, там вряд ли бомба...
— О, купоны на бесплатный курс "Как стать бойцом Джои"... — разочарованно сказала Икумацу. Конечно, она не рассчитывала на деньги, но всё же хотела, чтобы хоть раз Кацура удержался от разговоров про своих революционеров.
— Пройдя этот курс, Икумацу-доно, вы сможете стать настоящей патриоткой! Между прочим, даже женщина должна уметь защищать себя! А ещё мы проводим идеологическую подготовку...
Кацура продолжал разглагольствовать. Икумацу устало облокотилась на прилавок и вздохнула. Почему мужчины такие идиоты, неужели нельзя просто жить и не думать о правительстве, Аманто, о всяких высоких материях. Её покойный муж был такой же, и за его иллюзии пришлось пострадать и ему, и ей.
— Мне нужно закрывать магазин, тебе пора идти, — прервала она Кацуру.
Он не обиделся, он даже и не заметил, что его никто всё это время не слушал. Он попрощался, как всегда старомодно и вежливо, и ушёл, не оглядываясь, явно думая о будущем нации.
Икумацу стала яростно протирать столики, желая, чтобы можно было так же легко стереть с лица земли всех аманто, всех самураев, всю армию... Но Кацура пускай бы остался.

* * *

Кацура давно не появлялся в её закусочной, и Икумацу уже начала беспокоиться. Но на стенах всё ещё клеили плакаты, сообщавшие о том, что Кацура находится в розыске, а по телевизоры крутили ролики с просьбой помочь правительству в поимке опасного преступника — а значит, Кацура был ещё на свободе.
Неизвестность мучила. Что с ним, где он? Может, его ранили Шинсенгуми, и теперь он лежит в каком-нибудь сарае или на заброшенном складе, в холоде, в бреду? Может, рядом с ним никого, кроме его уродливой утки — и какая из неё сиделка? А вдруг он прячется в подполье, вдруг он уже неделями не видел солнца, потому что всюду облавы и патрули, и даже Кацура не может избегать их вечно? А если он пошёл против какой-нибудь серьёзной организации аманто, и они решили наконец расправиться с Кацурой раз и навсегда?
Икумацу не знала, как связаться с Кацурой — обычно он сам появлялся на пороге её закусочной, здоровался так, будто только вчера заходил... А теперь, когда его так давно не было, Икумацу не представляла, где его искать.
— Какое мне дело, — сердито говорила она себе. Подумаешь, Кацура. Он, пусть и косвенно, виноват в смерти её мужа. Она не должна так о нем переживать. Но сердцу не прикажешь.

* * *

— Явился наконец? — спросила Икумацу, понимая, что ворчит, как сварливая жена, что не имеет права на такой тон, ведь Кацура ей чужой, но и не в силах говорить безразличным, ровным тоном.
— Вечер добрый, Икумацу-доно! Не найдётся ли в вашем почтенном заведении чего-нибудь мне на ужин? — Кацура говорил с ней, как всегда. Естественно, он не стал извиняться. Да и за что, он же ничего Икумацу не обещал.
Икумацу принялась готовить рамен и изредка поглядывала на Кацуру. Он выглядел усталым. Кто не знал его, тот не смог бы этого сказать — волосы Кацуры были как всегда шикарны, одежда — как всегда скромна и чиста. Но взгляд его изменился. Казалось, за то время, пока он не появлялся в закусочной Икумацу, он встретился лицом к лицу со множеством страшных, тёмных вещей, о которых не подозревают обычные люди.
"Спросить его об этом?" — размышляла Икумацу. Но она не была уверена, что хочет знать, чем занимался Кацура. Если бы можно было уберечь его от всех этих ужасов, если бы можно было спрятать его подальше от мира, который чем дальше, тем больше отравляет его душу...
Икумацу приняла решение.
— Посиди тут, мне нужно сходить позвонить, — сказала она Кацуре, нащупала под прилавком одну из листовок и вышла в кабинет к телефону. Трясущимися руками набрала номер и, когда ей ответили из полицейского отделения, сказала: "Я знаю, где найти террориста Кацуру".

Вопрос: Понравилось?

1. Да.		29	(100%)
Всего:		29

@темы: Ангст, фик: авторский, Gintama: Joui Wars, Джои

---

[Joui-team]

Название: Упавшее знамя
Автор: команда Джои:  Joui-team
Бета: команда Джои:  Joui-team
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Кацура Котаро, Такасуги Шинске, ОМП
Тема: ангст
Жанр: драма
Рейтинг: R
Саммари: И пока жив хотя бы один из них, знамя больше никогда не окажется в грязи.

Капитан Танака корчился на носилках, то приходя в сознание, то впадая в забытье. Солдаты, тащившие его к лазарету, спотыкались и встряхивали свою ношу, и всякий раз у Танаки вырывался новый стон. Такасуги казалось, что они не донесут капитана живым.
Возможно, было бы лучше, если бы он умер в дороге. Врачи Джои все равно не умели лечить раны, нанесенные оружием аманто.
– Уйди. – Такасуги оттолкнул одного из солдат и занял его место.
Капитан Танака будет умирать в мучениях еще несколько часов, и никто из них ничего не сможет сделать. Такасуги рассеянно взглянул на развороченный выстрелом бок командира – обуглившееся мясо, ребра, белеющие в глубине ран, запекшаяся кровь, – а потом посмотрел в глаза Танаки, пустые и мутные, устремленные в грязное зимнее небо. Его губы беззвучно шевелились: Танака молил о скорой смерти.
Лагерь встретил их стонами и слезами; те, кому посчастливилось уцелеть в недавнем бою, пытались сосчитать живых и мертвых, но неизменно сбивались. Замечая раненного командира, они бросали подсчеты и в горе хватались за голову.
Такасуги помог донести носилки до лазарета. Вместе с врачами переложил Танаку на хирургический стол – несколько грубо сколоченных досок – и отошел. Отыскал пустой ящик и сел у входа. Отсюда Такасуги мог наблюдать одновременно за хирургами, столпившимися вокруг пациента, и за самураями, стоявшими у палатки и неловко заглядывавшими внутрь. Танаку любили: он был храбрый и справедливый командир. Пожалуй, именно храбрость и справедливость и подставили его под тот выстрел… Бесчестный трус сумел бы сбежать. Какой прок в душевном благородстве, если результат один – армия разбита и сражение проиграно?
Такасуги потер переносицу, надеясь прогнать головную боль, клубком свернувшуюся над бровями. По ногам дуло, от сырого земляного пола поднимался холод. Интересно, как хоть кому-то удавалось здесь выжить? Даже здоровый загнется, не то что больной. Солдаты натужно кашляли и гадали, когда капитан Танака испустит последний вздох: ночью или на рассвете. Несколько человек предположили, что командир дотянет до завтрашнего полудня, и только один самурай, высокий сутулый парень с неровно выбритой макушкой, сказал, что ему все равно. В руках он держал знамя полка.
А лекари в это время сокрушенно качали головами и давали Танаке настойку опия, чтобы хоть немного заглушить невыносимую боль.
В лазарет ворвался Кацура; задев плечом самурая со знаменем, он стремительно подошел к одному из врачей:
– Мы могли бы напасть на аманто. Захватить их медика или, может быть, принести лекарства…
Такасуги внимательно вгляделся в лицо друга: бледная кожа казалась не белой, но отвратительно серой, нечистой, как и все на этой войне. На виске зияла ссадина с рваными краями, и длинные волосы Кацуры, пропитавшись кровью, слиплись в уродливый колтун. Срежет Кацура завтра спутанные пряди или попытается промыть? Или в самом деле отправится за хирургом аманто и погибнет этой же ночью?
– Поздно, Кацура-сан, – говорил Ватанабэ, главный медик отряда, – вы не успеете…
Кацура кусал губы, и Такасуги постарался вспомнить: они плакали, когда казнили Шойо-сенсея? Воспоминания плясали в голове, дразня яркими картинками и рассыпаясь сотнями искр, стоило Такасуги чуть сильнее напрячь память. Вместо уверенности оставались только смутные ощущения. Кажется, это тяжело, когда на твоих глазах умирает человек, который так многому тебя научил.
– Он помрет, – убежденно произнес самурай со знаменем; Такасуги оглянулся через плечо и увидел, как тот сплевывает на землю. – Он помрет, и тогда нам всем тоже крышка.
В ответ послышался нестройный гомон голосов. Кто-то жалел, кто-то вспоминал оставленную семью. Такасуги прислушался к гулу приближающейся катастрофы.
– Не знаю, как вы, а я сваливаю, – твердил самурай и морщился.
Кацура уговаривал хирургов наложить повязки и дать Танаке больше опия. Он единственный верил, что беду можно предотвратить. Или просто не хотел, чтобы командир умирал – Такасуги никогда не мог понять мотивов Кацуры до конца.
– Чего нам тут торчать? Кто поведет нас в бой? Завтра же мы станем пушечным мясом для аманто…
Такасуги потер затекшую шею; нагнулся, пощупал сапог – на пятке была дыра, в которую забивался талый снег. Если даже у него сапоги худые, что говорить о солдатах. Стоит напасть на аманто – только не для того, чтобы взять в плен их хирурга, а попросту наворовать одежды. Капитан Танака снова пришел с себя и глухо выл, катаясь по столу, а Кацура в бессильном отчаянии сжимал кулаки. Со своего места Такасуги видел, как конвульсии раз за разом сотрясают тело капитана.
– Держите его! – воскликнул Ватанабэ. – Еще опия, скорее!..
Но было поздно. Танака изогнулся дугой, и Такасуги, привстав со своего места, увидел предсмертную судорогу. Глаза капитана вылезли из орбит, рот раскрылся в безумном оскале – и в следующую секунду Танака безжизненно рухнул на спину. Его черты разгладились: смерть принесла долгожданное облегчение. Лекари засуетились вокруг трупа, стараясь не встречаться друг с другом взглядами, и только Кацура стоял неподвижно, крепко обхватил себя руками.
– Умер… Умер!.. – прокатилось по толпе самураев, ждавших у лазарета. – Умер!
Такасуги откусил заусеницу на большом пальце. Вдруг дико захотелось курить; кажется, предложи кто щепотку табаку, Такасуги без раздумий отдал бы за нее глаз, а то и руку. Хорошо, что предложить было некому. Даже если у солдат осталось курево, их сейчас занимало совсем другое.
– Вот и конец, – заметил все тот же сутулый самурай, – так я и знал! Ну, пропади оно все пропадом…
Знамя полка шлепнулось в жидкое месиво. Символ, под которым отряд капитана Танаки еще утром шел в бой, пропитывался грязью, словно ненужная половая тряпка. Такасуги поправил порванный сапог и неторопливо встал. Потянулся, вышел из лазарета, безмятежно улыбаясь солдатам.
– Эй, – позвал он сутулого самурая, – подожди минутку.
Тот обернулся и в недоумении вскинул брови, наблюдая за тем, как Такасуги подходит ближе. Наверное, он собирался послать Такасуги к аманто и их рогатому дьяволу, а может, просто спросить, чего надо, но не смог – пальцы Такасуги сомкнулись на шее сутулого самурая прежде, чем тот произнес хотя бы звук.
Толпа тихо испуганно ахнула, в глазах самурая промелькнул запоздалый страх. Такасуги глубоко вздохнул, вытащил вакидзаси из ножен и, не говоря ни слова, вонзил клинок в сердце дезертира.
Затем повернулся и поднял знамя с земли. Вскинув голову, он заметил Кацуру – друг кивнул, безмолвно одобряя то, что совершилось.
– Завтра, – обратился Такасуги к солдатам, – мы отступим, чтобы соединиться с нами силами на востоке. А затем вновь нападем на аманто – и отомстим за смерть наших товарищей.
Лагерь окутало молчание, осклизлое, отвратительно плотное. Десятки пар глаз смотрели на Такасуги. Их взгляды были подобен цунами, что наступала на берег, готовая смыть все на своем пути, беспощадная и неумолимая. На мгновение, бесконечно долгое мгновение эта волна замерла над отрядом Джои… И отступила.
Кто-то сказал:
– Слушаюсь, капитан, – и слова эхом разнеслись по толпе.
Они кивали, поправляли мечи на поясе, расправляли плечи. Один или двое посмели улыбнуться. Завтра отряд будет готов к марш-броску.
Такасуги не сомневался: никто не осмеет ослушаться. Никто не решится дезертировать. И пока жив хотя бы один из них, знамя больше никогда не окажется в грязи..

Вопрос: Понравилось?

1. Да.		28	(100%)
Всего:		28

@темы: Ангст, фик: авторский, Gintama: Joui Wars, Джои

---

[Joui-team]

Название: Пожалуйста
Автор: команда Джои:  Joui-team
Бета: команда Джои:  Joui-team
Размер: драббл
Пейринг/Персонажи: Кацура Котаро, Саката Гинтоки
Тема: ангст
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Саммари: Он мог бы еще долго подбирать фразы, выискивая самые сильные, ему привычно было убеждать соратников, зажигать пламя в их сердцах, он был вождем подполья со времен самого окончания войны... но глядя на Гинтоки, Кацура Котаро просто не мог больше продолжать.

Кацура задумался так глубоко, что вздрогнул, когда тишину нарушил негромкий смех. Он с недоумением повернул голову на звук. Гинтоки снова искренне, от души, рассмеялся.
— И все-таки это было весело. Правда, Кацура? Ты так не думаешь?
Кацура повернулся всем телом и нахмурился, пытаясь понять, что Гин имеет в виду.
— О чем это ты — "весело"? Все должно было пойти совсем не так.
— Бомбы не совсем твое призвание, — продолжал веселиться Гинтоки. — Тебе надо было оставить это Шинске. Вот кто может подорвать водонапорную башню взрывчаткой размером со спичечный колобок.
Кацура поджал губы, но, посмотрев на искренне веселящегося Гина, передумал злиться и тоже растянул губы в улыбке.
— Да, — признал он, — в моей работе бывают проколы. Но не так часто, как тебе сейчас кажется, так что не над чем смеяться. Я рассчитывал, что ты будешь рад вернуться к прежним временам, когда мы сражались бок о бок. Неужели ты не скучаешь, Гинтоки? Тебя не задевают эти пришельцы, разгуливающие по дорогам нашего города? Они ведут себя так, будто все здесь принадлежит им...
— Но ведь, — медленно проговорил Гин, — так и есть.
Он перестал смеяться, став совершенно серьезным. Алые глаза сузились, приобретая стальной блеск. Рот вытянулся в жесткую линию. Любому из тех, кто знал его лишь в последние годы, это лицо показалось бы незнакомым, но Кацура, наоборот, кивнул. Для него именно это и был настоящий Гинтоки.
Однако то, что Саката начал говорить, заставило Кацуру хмуриться.
— Мы проиграли свою войну много лет назад. — Гинтоки иронично усмехнулся, еще одна непривычная гримаса. — Нельзя съесть одно и то же парфе дважды. Есть свое достоинство в том, чтобы принять судьбу с честью.
Кацура стиснул рукоять катаны так, что кожаная оплетка заскрипела. Взгляд его расширившихся глаз упал на деревянный меч, который друг носил за поясом вместо настоящего меча.
— Поэтому ты и ронин, - прорычал он. – Гинтоки! Не ты ли был тем, кто сказал — сдаваться еще рано?!
— Только слова, — задумчиво и тихо произнес Гинтоки. Проронил, глядя в пол. И добавил, поднимая глаза: — Люди могут говорить, что им вздумается, никакие их слова не изменят существующее положение вещей. Мир уже изменился. Прошлое не вернуть назад. Ты видишь, что происходит? Корабли аманто не просто принесли толпы пришельцев, жадных до нашей земли. Они принесли другое время. Мы в будущем. Мог ли когда-либо учитель Шийо представить, что жизнь со звезд дотянется до нас? Мог объяснить это нам? Кто-нибудь понял бы, что такое "бластер", "космический корабль", "ято", "шинра"? Мы приняли за демонов существ, которые раз за разом вставали с земли, не обращая внимания на то, что их проткнули катаной насквозь. А это просто другие люди... Не такие, как мы, но тоже люди с двумя ногами и головой на плечах. С нас хватит войны, Зура. Давай научимся жить мирно.
Кацура, который внимательно слушал, резко пошевелился, как будто желал сбросить с себя оцепенение.
— Во-первых, я не Зура, а Кацура. Во-вторых, с кем ты предлагаешь жить мирно? С собаками, которые нас в грош не ставят? Со свиньями и коровами, которые ходят на двух ногах и забивают на мясо наших детей? Или с такими же, как ты выразился, людьми с двумя ногами и головой на плечах, которые затаскивают наших женщин под землю и продают каждому желающему, как шлюх?
— Но их покупают. И не аманто, а обычные люди. В прошлом — даже самураи.
— Так по-твоему, это нормально? Оглянись, Гинтоки, раскрой глаза! Знаю ли я, что тебя гнетет? А почему ты думаешь, что не знаю? Меня, думаешь, не посещают такие же мысли? Зачем вести битву, которая уже давно проиграна, спросишь ты? Если победа не нужна людям, зачем сражаться дальше, так, скажешь ты?
Гинтоки молчал, но еле заметно покачивал головой. Это можно было понять и как нервное движение, и как неосознанное согласие. Кацура набрал воздуха в грудь и продолжил с еще большей энергией:
— Сдаваясь, ты предаешь не только себя. Ты предаешь своих товарищей по команде. Всех тех, кто сражался и умирал за правду, в которую верил раньше и ты. Больше того, предается сама идея, за которую страдали, воевали, умирали! Ты готов взять эту ношу на себя?
Гинтоки поднял руку, останавливая его.
— Для меня они живы. Учитель. Ребята. Все, кто сражался с нами тогда, они все живы. Я храню в памяти воспоминания о них. Я не хочу участвовать в новой войне, порождая новые и новые жертвы. Неужели мы не можем забыть все и жить заново?
— Не можем, — медленно проговорил Кацура. На него навалилась безмерная усталость — будто все, накопленное за все эти годы, в один миг опустилось на его плечи. – Никак нельзя, Гин. Посмотри в это небо — разве ты не видишь корабли? Разве это наше небо теперь? Нам не дадут мира, пока мы не вырвем его у аманто зубами!..
Гинтоки молчал так долго, что Кацура уже подумал, что он и не заговорит больше. Но потом вдруг Саката разлепил губы.
— Я устал воевать. Еще много лет назад. Пожалуйста, больше не втягивай меня в свою войну.

И вот на этом "пожалуйста" Кацура сломался. Он мог бы еще долго подбирать фразы, выискивая самые сильные, ему привычно было убеждать соратников, зажигать пламя в их сердцах, он был вождем подполья со времен окончания войны... но глядя на Гинтоки, Кацура Котаро просто не мог больше продолжать. Как если бы ком встал в горле, запрещая говорить. Эхо их общей давней боли докатилось до него, заставив онеметь. Кацура молча встал, поправил ножны и повернулся, чтобы уходить.
— Пока, Зура, — сказал Гинтоки ему в спину.
А Кацура впервые за все время промолчал.

Вопрос: Понравилось?

1. Да.		26	(100%)
Всего:		26

@темы: Ангст, фик: авторский, Gintama: Joui Wars, Джои

---

[Joui-team]

Название: Призраки
Автор: команда Джои:  Joui-team
Бета: команда Джои:  Joui-team
Размер: мини
Персонажи: Такасуги Шинске, Кацура Котаро
Тема: ангст
Жанр: слэш
Рейтинг: R
Саммари: В каждом жесте Кацуры, в каждом движении, в каждом взгляде Такасуги видится кто-то иной.
Примечание: автор вдохновлялся этим артом команды Джои

Чистые и почти новые кимоно они достали с трудом. Пришлось скрепя сердце брать деньги из отложенных на покупку провизии, но Кацура настоял, что нельзя показываться перед таном в иссеченных доспехах и одежде, с которой кровь уже не отмывалась. Такасуги не видел в этом ничего такого. Они же самураи. Но у Кацуры было свое представление о том, как вести переговоры.
Такасуги нашел Кацуру у озера немного в стороне от лагеря – тот недавно вылез из воды и теперь сидел на расстеленном одеяле, скрестив ноги, и пытался разобрать по прядям влажные волосы; вздыхал, но иногда коротким взмахом ножа отрезал особенно запутанный колтун. Он даже с собственными волосами сражался серьезно и насмерть. По голой спине с кончиков стекали крупные капли. Такасуги бросил ворох одежды рядом с Кацурой.
– Облысеешь, Зура, – заметил он как бы между прочим и подошел к самой кромке берега, с сомнением поглядывая на воду. Солнце уже припекало, качались тонкие молодые травинки, но в ветре еще чувствовалось дыхание зимы.
– Я не Зура! – привычно взвился за спиной Кацура.
– Как вода? – спросил Такасуги, словно не заметив его возмущения.
– Холодная, – мрачно отозвался Кацура, что можно было перевести как "очень холодная". Такасуги знал за ним склонность занижать степень трудности.
Если бы не встреча, можно было бы еще пару дней подождать, прежде чем лезть в ледяную воду. Он вернулся к одеялу, сложил свои вещи на землю, сверху пристроил катану. Кацура к тому времени уже закончил разбирать волосы и водил по ним частым гребнем, закидывая за спину расчесанные пряди. Они и после многих месяцев безвылазного сидения в лесах были мягкими и гладкими на ощупь. Это Такасуги знал хорошо. До дрожи в пальцах, до зубовного скрежета. Такасуги поднес прядь волос к лицу. Сейчас они пахли водой и кровью, но в последнем он не был уверен. Он чувствовал запах крови повсюду. Во влажной весенней земле, в воде из ручья, в воздухе.
Кацура обернулся через плечо, явно собираясь сказать что-нибудь разумное или нравоучительное, но Такасуги опередил его.
– Скажешь хоть слово, я тебе врежу, – предупредил он тоном, не оставляющим сомнений. Кацура поджал губы. Такасуги бесили его разговоры, его образ мыслей. Кацура для него звучал как неправильно сыгранная мелодия. Без фальши, но темп непривычный, паузы не в тех местах и акценты расставлены иначе. И вместе с тем временами в нем, в его жестах или взгляде, в повороте головы проскальзывало нечто такое, от чего у Такасуги захватывало дух. Узнавание тенью скользило по краю его сознания, но поймать эту тень было не легче, чем сбить на лету какой-нибудь амантовский корабль.
Он отвел темные влажные пряди от шеи Кацуры, наклонился, целуя границу загара на коже. Казалось бы, мелочь, но Кацура тихонько перевел дыхание, и Такасуги понял, что тот больше не скажет ни слова. Кацура охотно отзывался на ласку. Да они все тут вспыхивали тут же, стоило только прикоснуться немного иначе. Но Такасуги никогда и никого не касался так, как Кацуру.
Такасуги опрокинул Кацуру на спину, прямо на принесенную одежду. Тот приподнялся на локтях, глядя на него во все глаза. Кацура всегда выглядел растерянным в момент, когда губы Такасуги касались его члена. Он уже понял, что любые вопросы бесполезны.
Такасуги ничего не объяснял. Он мог бы сказать, что ему нравится слышать в дыхании Кацуры сдерживаемые стоны. Или видеть, как тот запрокидывает голову, цепляется пальцами за выцветшее одеяло. Или чувствовать напряжение чужого тела, полностью подконтрольного ему. Без сомнения, такой Кацура не мог не привлекать человека, изголодавшегося по простым радостям. И это могло быть правдой. Но Такасуги, вытерев рот тыльной стороной ладони, смотрел на Кацуру, черты которого изменились. Исчезла напряженная складка между бровей, приоткрылись обычно плотно и горько сжатые губы, а глаза почернели из-за расширившихся зрачков. Их взгляд стал мягким, словно устремленным в себя. Собственный возбужденный член Такасуги прижимался к животу.
- Шинске, - хрипло произнес Кацура, но осекся. Такасуги не позволял прикасаться к себе. В несколько движений он подвел себя к разрядке, и в тот момент, когда семя выплеснулось на руку, он видел перед собой другое лицо.
Такасуги отвернулся, подошел к воде. Холод бесчисленными иголочками впился в ноги, разошелся острой болью от ступней до колен. На берегу Кацура неуверенно и заторможенно разбирал принесенные вещи. Такасуги зашел почти по грудь. Тело немело, но он уверенно продвигался дальше, разводя руками толщу воды.
- Такасуги! - донесся до него голос Кацуры - Дальше с головой!
Такасуги кивнул и, набрав побольше воздуха, нырнул...

* * *


На Кацуре была та же самая одежда, что и в их прошлую встречу: белое хаори и синяя юката. Светлая ткань пропиталась кровью. Ярко алой — его, и темно-бурой — пиратов Харусамэ. Волосы Кацуры отросли, и теперь они были той же длины, что Такасуги помнил по общей юности. Он сверлил взглядом идеально прямую спину бывшего товарища, пока аманто вели того по коридору корабля. Перед самым люком он опустил глаза на руки Кацуры, скованные за спиной наручниками, на пол, по которому тянулась цепочка красных капель.
Зеленокожий аманто рядом с Кацурой говорил что-то о Гинтоки, которого Такасуги им тоже обещал.
— Он сам придет, — отмахнулся Такасуги, не дослушав до конца. — Дайте ему знать, что Кацура Котаро у вас.
Металлические створки медленно расходились. Конвой остановился, дожидаясь, пока они откроются полностью. Такасуги стиснул зубы. Он знал, что будет дальше. Он уже видел это однажды — Кацура, до того стоявший почти неподвижно, обернулся. И в момент, когда светлый профиль четко обозначился на фоне темноты внутреннего ангара, Такасуги увидел не Кацуру. Он схватился за рукоять катаны, и почувствовал тяжелую, шершавую ладонь на своей руке.
— Эй, мы сами справимся, – пророкотал у него над ухом аманто, до того спрашивавший о Гинтоки. Такасуги резко повернулся к нему. И аманто отшатнулся, испугавшись его взгляда.
Такасуги бросился к люку и едва успел перешагнуть порог ангара до того, как позади с громким щелчком сомкнулись двери. Он оказался в тускло освещенном помещении с потолком, уходящим в темноту. Одиночные корабли сопровождения высились по краям, оставляя центр с люком на полу свободным. Шаги Такасуги отдавались металлическим звоном под сводами. Он остановился и услышал мерный гул нескольких ног где-то на краю, куда свет от настенных ламп не доставал.
Быстрым шагом Такасуги нагнал конвой, оттолкнул одного из сопровождавших Кацуру. Аманто переглянулись, зароптали, но не посмели его остановить, когда он рывком повернул Кацуру к себе. Тот взглянул на него в упор темными от боли глазами. В его лице не было страха, только спокойствие, с которым каждый самурай принимает свою судьбу. То же спокойствие и отрешенность, которые видел Такасуги на лице учителя в последний раз. И Такасуги ударил.
Он бил сильно, точно, отчаянно. Разбивал в кровь лицо Кацуры, разбивал в кровь свои руки. Держал его за кимоно, не давая упасть. Вновь и вновь наносил удары.
— Не смей! — кричал он, сжимая в кулаке длинные волосы. — Не смей быть похожим, — шипел он сквозь зубы, притягивая Кацуру вплотную. Тот безвольной куклой висел в руках, но даже сквозь кровавую маску в его лице отчетливо проступал образ, так любимый Такасуги. И который теперь стал раскаленным штырем в сердце. Позади, в темноте, несуществующей темноте, звучали голоса, кричащие что-то на лающем языке. Ему не было до них дела. Потом то ли руки, то ли лапы оттащили от него бессознательного Кацуру. Мимо Такасуги пулей пронесся маленький серый аманто-ящер в блестящем комбинезоне и с внушительным саквояжем.
— Он наш, мы же договорились! – упрекнул Такасуги аманто, с которым он разговаривал в коридоре. — Мы дождемся второго и тогда казним их. Отрежем уши, нос, выколем глаза, — увлеченно перечислял он, но Такасуги не слушал его, он, тяжело дыша, смотрел на Кацуру, распростертого на полу, и на аманто-ящера, бывшего на корабле врачом. — А потом выставим головы в назидание…
"Выставим". "Головы" — вспыхнуло в мозгу Такасуги. Светлые волосы, рассыпавшиеся по ткани, пропитавшейся кровью. Темные волосы, рассыпавшиеся по серому металлу, блестящему от крови.
И прежде чем мир подернулся кровавым маревом, он услышал испуганное "Такасуги-сан!"

Вопрос: Понравилось?

1. Да.		31	(100%)
Всего:		31

@темы: Ангст, фик: авторский, Gintama: Joui Wars, Джои

---

Йорозуя, ангст

[Yorozuya-team]

Название: Хроники времени
Автор: команда Йорозуи
Пейринг/Персонажи: Саката Гинтоки, Шимура Шинпачи, Кагура и др. эпизодично
Тема: ангст
Жанр: драма, местами флафф
Рейтинг: PG-13
Исходники: Audio Machine - Chronicles of time
Продолжительность и вес: 1:14, 13.6 Мб.
Ссылка на скачивание

Вопрос: Понравилось?

1. Да.		15	(100%)
Всего:		15

@темы: Ангст, Gintama: Joui Wars, Йородзуя, клип

---

Йорозуя, ангст

[Yorozuya-team]

Название: Я дома
Размер: мини (3 109 слов)
Пейринг/Персонажи: Кагура-центрик. Камуи, Гинтоки, Шинпачи, жители Эдо
Тема: ангст
Жанр: общий, ангст
Рейтинг: PG-13
Саммари: серость и холод родной планеты или яркая солнечная Земля. Семья по крови или та, что была призвана семьей стать. Выбрать иногда почти невозможно.
Предупреждения: ООС, таймлайн - 3 года вперед.

— Я дома!

Кагура распахивает седзи, врывается в гостиную, принося с собой оживление и запах далекого космоса. Она методично расталкивает заснувшего на софе Гинтоки, отправляет Шинпачи за чаем и парой чашек риса, и устраивается на диване, как ни в чем ни бывало. Кагуре нравится вести себя так, будто она никуда не уезжала, она с удовольствием уплетает рис за обе щеки, не прекращая рассказывать о том, где она успела побывать на этот раз. Ее истории похожи на нелепые фантастические сказки, придуманные ребенком, она расцвечивает красками будничную монотонную обстановку.

— Прожуй сначала, — ворчит Йорозуя, и Ято в ответ еще и умудряется показать язык. Шинпачи привычно возмущается и тут же пытается вытереть опрокинутый чай. Кагура щурит глаза от удовольствия и раздраженно отворачивается, ловя на себе внимательный, этот отвратительно-подмечающий-все взгляд.

___

— Я дома.

Кагура аккуратно притворяет за собой двери, напряженно оглядывается и хмурит брови: в комнате запустение и разруха, и она бы никогда не поверила, что кто-то может так жить, если бы не видела собственными глазами.

Ее брат сидит на письменном столе — за ним когда-то любила сидеть мама — безмятежно болтает ногой в воздухе и даже не смотрит в ее сторону.

— Голоден? — без всякого интереса спрашивает она — бессмысленная формальность, а не вопрос. Камуи молчит — ему скучно и неинтересно вести разговоры о его питании. Кагура выдыхает, откидывает волосы со лба и также бесцветно добавляет. — Я тут кое-чего привезла.

Ответа она не ждет — он все равно никогда не отвечает.

___


Утром они собираются за завтраками, как ни в чем ни бывало. Шинпачи заявляется рано поутру, когда Гинтоки и Кагура еще спят, расталкивает развалившуюся на диване в обнимку с Садахару Ято — в шкафу она уже не помещается, а от футона благородно отказывается. Иногда на соседней софе спит и Саката, не выключенный с вечера телевизор слабо потрескивает и, наверное, даже жалуется на свою горькую судьбу. Дурные привычки легко передаются, — с веселым недовольством думает Шинпачи и бредет на кухню, пока эти двое просыпаются.

Потом оказывается, что в доме у них ни крошки, и всей компанией они спускаются к Отосе.

— Могли бы и подготовится к моему приезду, — негодует Кагура. — А у вас, как всегда, нет денег.

— Ой, могла бы о своих приездах и предупреждать! К тому же, как насчет гостинцев? Деньги — прекрасный подарок из космоса, поверь мне.

— Не стыдно тебе, кучерявый?

Они негромко переругиваются всю недлинную дорогу вниз, пока не вваливаются шумящей веселой гурьбой в бар и не натыкаются на тяжелый взгляд его владелицы. Она быстро вылавливает из их общего сборища яркое пятно — Кагуру, и притворно вздыхает:

— О, нет, только не говорите мне, что вы опять собираетесь уничтожить все мои запасы?

Ято смеется и тянет всех к столу, из-за ширмы появляется Катарин, возвращается откуда-то с улицы Тама, и завтрак превращается в безумную какофонию криков, грохота и звона тарелок.

___


Они ужинают в полном молчании, и Кагура иногда невольно останавливается, смотрит на брата подолгу, будто пытаясь убедиться в том, что он и впрямь сидит напротив, реально существующий, а не какой-нибудь призрак прошлого.

Ей не хочется говорить, ей не хочется есть, и все, что она может, это беспомощно наблюдать, как Камуи надолго уходит в себя, не реагирует на окружающие раздражители и совсем перестает есть. Он слабеет и высыхает будто бы с каждым днем, но даже это не заставляет его наконец взяться за ум.

— Прекрати это! — не выдерживает она, подскакивает за столом, хлопает руками оглушительно громко по тяжелому дереву. — Тебе не десять, чтобы вести себя, как капризный ребенок.

Камуи поднимает голову, во взгляде скользит что-то похожее на удивление, он смотрит на нее мучительно долго, а потом улыбается и наконец — впервые за долгие дни — заговаривает.

— Я никогда не просил тебя о помощи.
___

Когда Гинтоки вытаскивает конверт с фотографией и торжественно провозглашает, что за слежку за этим прекрасным человеком им хорошо заплатят, Кагура смотрит на него, как на умалишенного.

— Ты что, хочешь, чтобы я работала в отпуске? — с нарастающей угрозой в голосе уточняет она, и Шинпачи приходится вмешаться, как вечному миротворцу:

— Да бросьте вы, не ссорьтесь хоть сейчас по пустякам.

— А зачем ты тогда вообще сюда приезжаешь? — не сдается Гин, полностью игнорируя его попытки. — Ну же, ты живешь на папочкином обеспечении и даже не хочешь помогать, посмотрите на этого избалованного ребенка!

— Уж кто бы говорил. Просто папочка до сих пор не может смириться с тем, что дочка выросла и выпорхнула из гнезда, — Ято решительно складывает руки на груди и довольно хмыкает. — Ну же, признай, вы тут просто с ума сходите от скуки, когда я уезжаю.

— Так и есть, Садахару и вовсе один раз взялся водить домой собак со скуки, — неловко смеется Шинпачи и осекается.

— Тогда зачем ты, вообще, постоянно уезжаешь? — неожиданно жестко, без привычной издевки интересуется Гинтоки, и Кагура, пожалуй, впервые не знает, что сказать.

___


— Не понимаю, что ты тут делаешь, — со злым весельем щурится Камуи, поднимает взгляд куда-то в потолок. В последнее время он только об этом и говорит.

Кагура молча усаживается в старом, поломанном кресле, без какого-либо интереса жует привезенную с Земли суконбу и осматривает тоскливо-чужое помещение.

— Я у себя дома, идиот.

Если у дома была душа, то их дом давным-давно умер, оставив после себя бездушный черный остов-скелет. Отсыревшие от вечных дождей стены, прогнившие балки, жалкие источники света — две лампы, на столе и около нее, привезенные ей самой же.

— Мама бы не позволила превратиться ему в это, — неожиданно заговаривает Кагура, и голос у нее почти не дрожит. — Мы никудышные наследники.

— О, — Камуи поворачивает голову в ее сторону, будто приглядывается. — Ты нечасто говоришь о матери.

— Ты не любишь о ней говорить, — отрезает Кагура.

— Верно.

— Потому что она слабая?

Камуи молчит и отворачивается, и Кагура знает: больше она не дождется от него сегодня ни слова. За окном колотит дождь, а с языка рвется язвительно-горькое:
«Да нет же. Потому что она тебя прокляла».

___


В Эдо ей знакома каждая улица и, кажется, даже каждое лицо. Кагура с удовольствием бродит по городку, ей нравится вот так, почти бесцельно проводить время, когда высоко поднявшееся солнце жарит даже через тень зонта. Ей нравится даже это — слепящий глаза свет, иссушающий жар и такое далекое, бестолково-горячее солнце, на которое она никогда не решится поднять взгляд.

Ей нравится встречать знакомые, до одури неприятные физиономии, вскидывать зонт на плечо и нахально ухмыляться, пока напротив ее изучают придирчиво-надменным взглядом.

— Что это, ты похудела, китаеза? Скоро совсем превратишься в бесформенную скелетину.

— Зато ты, кажется, заплыл жирком. Что, превращаешься в офисного работника?

Они сцепляются, как два пса, не поделившие одну кость, и их детские драки превращаются в жестокое и изнурительное противостояние. В какой-то момент Кагура ловит себя на том, что дай Окита слабину, она и впрямь убила бы его, не задумываясь, но он слабым быть и не собирается, и это именно то, что позволяет ей чувствовать себя абсолютно независимой в своих действиях. Азарт нарастает, как натягивается пружина в заводном механизме, всплескивает весельем и свободой, разрастается, как атомный взрыв.

Пружина обрывается, будто кто-то грубо прошелся по ней садовыми ножницами, кипящий взрыв тонет, исчезает в бездонно-жадной черной дыре и растворяется, будто и не было. Окита останавливается и произносит бесцветно и сухо:

— Глупая девчонка. По крайней мере, я еще помню, что именно защищаю.

___


Помнится, в детстве она излазила здесь все подворотни и развалины, прошлась маленькой бурей по камням, изучила каждый потайной проход. Спеша к дому, Кагура автоматически отмечает свои любимые в детстве места, их оказывается немного — над городом висят тяжелые, грозные тучи, и блекло-серый камень больше не вызывает никакого интереса.

Она быстро забегает в дом, скидывает промокший насквозь плащ и думает, есть ли хоть какая-то разница между холодной родной планетой и похолодевшим родительским домом. Камуи в гостиной нет — скорее всего, заперся в комнате и вовсе не собирается никак ее приветствовать. Это не в новинку, и Кагура проходит на кухню, вываливая на стол привезенный с собой рис. Кагура не умеет готовить и сейчас ей совсем не хочется тратить на это время, но усталость и голод дают о себе знать.

Камуи появляется неожиданно, двигается он с прежней бесшумностью. Он обхватывает ее сзади, холодная ладонь ложится ей на горло, вторая сжимается на ребрах. Ему совсем немного нужно, чтобы просто свернуть ей шею, но он останавливается, и оба замирают в напряжении, чего-то ожидая.

— Теперь ты совсем меня не боишься? — улыбка у него наверняка сумасшедшая, дышит он тяжело и устало, а руки сжимаются сильнее, до боли впиваясь в кожу. — Я все еще могу убить тебя.

Он давит ей на позвонки, будто и впрямь желая разломить пополам, и Кагура не выдерживает — выворачивается одним махом, откидывает от себя парой ударов в запале бешенства и испуганно замирает. Камуи оставляет попытки подняться и смотрит на нее с презрением. Улыбается ядовито, надрывно кашляет и задыхается собственной кровью.

Жалкая.

Жалкая, жалкая, жалкая, — вопит его взгляд. Поверженного врага нужно добивать, и именно этого он и добивается. Если Камуи и представлял себе хоть какую-то смерть, то это наверняка должна была быть смерть в бою, потому что кто-то все-таки оказался сильнее. Но никак не унизительная медленная смерть, на которую его обрек собственный организм.

Глупая сестра ломает ему все планы.

___


Кагура невыносимо нуждается в обществе. Кагура невыносимо нуждается в ком-то чужом и далеком, кто не будет внимательно следить за ней взглядом, кто не будет выглядеть так, будто видит ее насквозь. Кагура боится и бредет, казалось бы, в самое защищенное место в Эдо.

Со своей закадычной детской подругой она видится редко, но они легко улыбаются друг другу при встрече, Сое-химе обнимает ее и похлопывает по спине, будто в знак участия.

Принцесса выглядит взрослой и независимой, и рядом с ней иногда становится неловко — Кагура ловит себя на мысли, что сама она похожа на ребенка, который споткнулся на последних ступенях взросления, ударился коленями и испуганно вцепился в ту ступень, на которой удержался.

Принцесса болтает без умолку и ни о чем не спрашивает. Обычно она заваливает ее кучей вопросов и с удовольствием слушает о безграничном космосе, но в этот раз у нее словно появляется куча невысказанных новостей.

— Даже слова вставить не даешь, — в шутку укоряет ее Кагура и почему-то чувствует облегчение.

___


Кагура бродит по дому, как привидение, то останавливаясь в гостиной в любимом кресле, то примыкая к двери комнаты. Кагура боится спать. Она не знает точно, чего она боится больше — того, что пока она будет спать, брат убьет ее, или того, что он умрет сам.

Так когда-то болела мама, и из улыбчивой и заботливой хозяйки дома она превращалась в лежащую на постели безжизненную восковую фигуру. Вся она бледнела и как-то опадала, черты лица заострялись, и она становилась совершенно чужой и далекой. Иногда мама кричала и плакала, в бреду повторяя лихорадочные ругательства.

Будучи совсем маленькой, Кагура испуганно забивалась в комнате, не понимая, почему так происходит, пряталась под одеяло, надеясь, что это останется всего лишь одним из ее кошмаров, и ждала отца. Отец не приходил, зато брат потом рассеянно трепал ее по волосам, повторял «Ну и дуреха», и до выздоровления Кагура мать не видела.

Она думает, что страхи с годами ушли, как исчезла больная мать, но Кагуру трясет — трясет глупо, иррационально, как будто выталкивая страх наружу.

Ято не боятся смерти. Ято страшатся беспомощности.

___


Отае разливает чай по чашкам и садится ровнехонько напротив. Шинпачи приносит с кухни печенье и опускается рядом. Гинтоки на этот раз уехал за город с каким-то мелким поручением, и Кагура не видит смысла сидеть в пустой гостиной Йорозуи.

Она давно не видела их додзе — наверное, только чудом и усилиями его обитателей, оно оставалось таким же светлым и спокойным. Говорят, они даже снова предпринимали набор учеников.

— Выглядишь уставшей, Кагура—чан, — отмечает Шинпачи. — Может, тебе стоит передохнуть?

Кагура мотает головой и расплывается в самоуверенной улыбке:

— Я, в отличие от вас, могу целыми сутками пахать!

— Думаю, Шин-чан имеет в виду, — перебивает Отае, — что ты выглядишь утомленной всеми этими перелетами. Ты приехала только вчера и уже снова отправляешься в путь. Тебе бы стоило задержаться на пару дней.

— Нет, — отрезает Ято и тут же поправляется. — Я все равно вернусь через несколько дней.

Брат и сестра Шимура переглядываются, и Кагура почти уверена, что с беспокойством.

Она вскакивает с места, быстро допивает чай и срывается с места, уже на ходу машет им рукой.

— Опаздываю! Привезу вам сувениров с планеты Безделия, — смеется она вдогонку.

___


Он сидит у дверей дома, прислонившись спиной к стене, выглядит он измученным и разбитым. На руках и одежде пятнами расползается кровь. Кагура абсолютно уверена, что кровь эта принадлежит не ему, но сверху барабанит дождь, и она останавливается, укрывая их обоих зонтом.

Камуи смотрит вверх, перехватывает ее взгляд и ломано улыбается:

— Они были слабыми. Они были настолько слабыми, что я зря потратил на них время.

Кагура не отвечает, она помогает ему встать и войти в дом — Камуи не сопротивляется. Она не льстит себе, это отнюдь не потому, что он собирается смириться или признать ее достойной помогать ему, просто сидеть на улице — это еще более жалкое занятие.

Ночью ему становится хуже, он то проваливается в глубокий сон, то просыпается и подолгу лежит, не открывая глаз. Грудь у него коротко и тяжело вздымается, Камуи хрипит и иногда бредит, как в лихорадке.

Кагура сидит у его постели всю ночь, обставляет себя многочисленными склянками с лекарствами и пытается хоть как-то утихомирить жар. Утром, когда Камуи приходит в себя, он не выглядит удивленным.

— Я в порядке, — коротко замечает он, и в его понимании это бы должно значить «Уходи» и «Помощь мне не нужна».

Сильные выживают, слабые умирают. Сильный не должен быть обязан жизнью слабому, слабый не должен жить за счет сильного. Кагура молчит некоторое время, а потом медленно отвечает:

— Я останусь еще ненадолго. Если ты не выздоровеешь, мы никогда не сможем решить, кто сильнее.

Камуи неожиданно смеется чуть слышно и кивает.

На следующую ночь Кагура не уходит. И почти не боится, засыпая у его постели.

___


— Вы и впрямь, как семейка чудаков, — пыхтит сигаретой Отосе. Вечером в баре шумно, и людей очень много, но у Гинтоки сегодня есть деньги, и они с Шинпачи заставляют его спуститься.

— Мы все, — со смехом поправляет Шинпачи, оглядывая помещение в поисках знакомых людей.

— Эй! — взвивается Гинтоки. — В моих предках не было динозавров!

— Заткнись, кучерявый, — рычит Отосе. — Кто, по-твоему, тебя кормит?!

Кагура смеется, не вмешиваясь в разговор, и смотрит, как старуха уходит отчитывать Катарин. Большая ворчливая мамочка.

— Но разве это не здорово? — неожиданно переспрашивает Шинпачи, улыбаясь. Она запинается:

— Что?

— Семья. Разве это не здорово быть настоящей семьей?

Кагура подскакивает — она отчего-то чувствует себя виноватой, и веселое столпотворение вызывает теперь тошноту. Она никак не понимает, что во всем этом неправильно, но так оно и есть.

— Мне пора, — отмечает она, толкает Гинтоки в бок на прощание и спешно покидает бар. Наверное, она никак не может прекратить убегать.

____


— Знаешь, ты похожа на отца, — как-то абсолютно серьезно заговаривает Камуи, и Кагура неловко вскидывает голову. — Также приходишь и уходишь. Если бы ты не была такой мягкой…

— Хватит, — обрывает она. — Я надеялась, ты прислушаешься к нашей точке зрения, а не начнешь проповедовать мне свою.

Камуи улыбается — остро и совсем не дружелюбно:

— Поэтому и вынудила его снова оставить мне жизнь?

Кагура колеблется. Еще когда ее брата только сразила болезнь, Умибозу выследил его и едва не закончил начатое. Кагура вмешалась снова, и Камуи тогда едко бросил, мол она вечно путается под ногами.

— Да, — наконец отзывается она и с вызовом вздергивает подбородок. — Если брат идиот, то кто еще сможет вправить ему мозги.

Тот щурится и поднимается на ноги:

— Ты ведь помнишь, что я не считаю вас семьей? Почему бы тебе не вернуться к защите тех, за кого ты так билась? Уверен, они за тебя переживают.

Камуи исчезает за дверями, а Кагура бессильно опускается в кресло. Это никак не может закончиться. Однако с одним она все же не согласится.

— То, что я должна защищать, и здесь тоже, глупый брат.

___


Дни сливаются для нее в бесконечный поток солнечной Земли и серой, промозглой планеты Ято. Перелеты теряют цвет, космос темнеет и блекнет, будто гаснет, а она никак не может остановиться.

— Ой-ой, Кагура, можешь ты не врываться так шумно?

Гин—чан.

Камуи.

— Кагура-чан, уже уходишь? Я даже не успел…

Шинпачи.

Камуи.

— Кагура-чан!

Ане…

Камуи.

Садахару.

Камуи.

Камуи.

Камуи...

— Да хватит уже, — Гинтоки хватает ее за плечи уже на пороге посреди ночи, встряхивает хорошенько и внимательно смотрит в глаза. Кагура вздрагивает и будто скидывает с себя пелену наваждения, призывающую куда-то рваться и ехать. — Уж не знаю, что у тебя за срочные дела, но хватит, — твердо повторяет он, и ей, как никогда ранее, хочется разрыдаться.

— Но я должна, — она пытается говорить спокойно, но голос не слушается, надламывается в самом начале.
Йорозуя вздыхает, отпускает ее наконец и растерянно чешет макушку.

— Остановись ненадолго. Это правда, что нам слишком трудно тебя отпустить, но рано или поздно все птенцы выпархивают из гнезда, верно? Так что если будешь навещать нас хотя бы раз в ме…

— Гин-чан! — Он не договаривает: Кагура с силой сжимает его в объятьях и кидается вниз по улице — к терминалу.

— Ой!

Но та уже далеко, и если она и собирается остановиться, то точно не сейчас.

____


Камуи как будто ждет ее — сидит в гостиной и отрывисто кивает ей, когда она аккуратно притворяет за собой двери.

— Может, ты прекратишь? — улыбается он, не давая ей возможности ничего сказать. — Ты и вправду похожа на отца, вот так привязав себя сразу к двум точкам и бегая между ними, чтобы не задохнуться.

Кагура кивает, прекрасно зная, что он имеет в виду. По-настоящему сильный воин не должен быть к чему-то привязан. И уж тем более, не должен быть привязан так, что веревка может разорвать его напополам. Но все же…

— Я не умру, — обрывает ее мысли брат, и она вздрагивает. — Я не собираюсь так просто сдаваться, так что когда я приду в себя, я сам найду тебя, чтобы сразиться.

Она знает: Камуи не станет тратить время на то, чтобы утешить ее или убедить в этом. Если он говорит так, значит, и сам в это верит.

— Впрочем, ты можешь остаться и тренироваться, — пожимает плечами он, и Кагура невольно улыбается. Даже если Камуи не считает ее сестрой, большего признания своей благодарности от него добиться было бы невозможно. Она порывисто обнимает и его и выбегает за дверь раньше, чем он успевает сообразить.
Она неожиданно чувствует себя свободной.

____


Ей требуется некоторое время, чтобы привести мысли в некое подобие порядка, и Кагура пропадает в космосе. Она посещает планеты, о которых так долго и самозабвенно рассказывала, ничего о них не зная, она помогает жителям в борьбе с нашествиями разных тварей и с удовольствием растворяется в борьбе.

Кагура почти забывает о существовании двух далеких планет, по-разному родных и нужных. Она не собирается забывать ни одну, но определиться ей все-таки нужно.

Потом она наконец сядет на ближайший рейс и рванет туда, где и должна быть. Она, как сумасшедшая, пробежит безлюдные улицы, распахнет дверь и со смехом ввалится внутрь.

— Я дома!

И ей обязательно улыбнутся в ответ.

Вопрос: Понравилось?

1. Да.		13	(100%)
Всего:		13

@темы: Ангст, фик: авторский, Gintama: Joui Wars, Йородзуя

---

Йорозуя, ангст

[Yorozuya-team]

Название: А теперь о серьезном
Размер: драббл (674 слова)
Пейринг/Персонажи: Кагура, Шинпачи, Гинтоки, Кинтоки
Тема: ангст
Жанр: общий, ангст, AU
Рейтинг: G
Саммари: Седые-серебряные старички на засыпаных снегом улицах Эдо.
Предупреждения: Джойс, только без смысла и литературы.

Какой замечательный в этот день был снег: такой белый-белый, такой колючий-пушистый, сахарный-горький. Горький? Дурак, Шинпачи, кто же снег кушает? Будто бы тебе не хватает того, чем тебя мамочка и папочка кормят. Если бы еще ненасытные мамочка и папочка хоть что-то в тарелке мне оставляли. Какой же эгоистичный, Шинпачи.

Ребятня сидела на крыльце Йородзуи. Оба сосали холодный лед. Каждый хотел доказать друг другу, что вкусней этой штуки в жизни не сыщешь.
А на крыльцо падал снег.
- Вы же, Ято, кажется, не любите все такое яркое, сверкающее, как снег? - задумчиво хлюпал Шинпачи.
- Дурак, Шинпачи, снег же не солнце. Он не греет, чтобы ты знал. Значит, мой мозг не перегревается. Пацу-сан, тебе стоит быть осторожнее, в самом-то деле.
Шинпачи уже привык, что в доме его вечно из младших никто не слушает: что один дурак, что другой. Потому ему только и остается, что дальше облизывать холодный лед и греть одну руку в кармане. Порой не только свою, но и бледную ледышку, что так и норовила тоже погреться за счет чужого кармана.
- Гляди, Пацу-сан, мадао! - неожиданно воскликнула Кагура.
- Хасегава-сан? Он ведь на работу устроился, не до стенания ему здесь.
- Нет, нет, не тот мадао. Вон, глянь!
Шинпачи присмотрелся. Он протер стекла, чтобы лучше было видеть. И увидел.
У стены соседнего дома что-то почти сливалось со снегом. Оно то ли было таким же серебристым, то ли таким же седым. А снег серебряный или седой?
- Седой, Пацу-сан, седой.
Хорошо, седой. Там сидел совсем седой старик. У него были седые бывшие кучеряшки, седое лицо, покрытое мелкими седыми волосками, седая одежда и седой пар шел из его носа. Когда люди спят, особенно старички, впалый живот которых прогибается под тяжестью лет, они всегда выдыхают носом. Это не такой запах, как запах изо рта: старички, в отличие от маленьких мальчиков, всегда чистят зубы перед сном. Он такой пропитанный лекарствами, перестоявшимся чаем и старой обувью, которую мой, не мой, а все равно одними и теми же ногами пахнет. Разумеется, если у старичка есть деньги на обувь, чай и витамины.
- Конечно, нет. Кагура, ну, ты посмотри. Внимательно посмотри. Вот к таким нельзя приближаться, ясно тебе? Ты же хорошая девочка и не будешь гулять с такими типами?
- Он хороший, Шинпачи. Это видно даже по тому, что пар из его носа не окрашивается в зеленый цвет абсента.
Детвора продолжила удивленно глядеть на бездомного. Наверное, в другой жизни этот человек мог бы спасать города, прекрасных наложниц или стал бы величайшим воином из детских сказок. Если бы люди пили меньше лекарств и всегда мыли ноги, то они все стали бы сверхлюдьми. Так говорил Диктор с канала здоровья.
А спящий старик открыл глаза - пар повалил и изо рта. Рот раскрылся и растянулся в покрытой трещинами по краям улыбке. Старичок был рад единственным детям на заснеженой улице.
- Шинпачи, давай уйдем. Он какой-то странный. И страшный. И глаза у него красные. И кудряшки у него седые. И не улыбаются так нормальные старики детям!
- Хочешь сказать, что будь он нормальным стариком, то уже накричал бы на нас, прогнав с помеченной им территории? - с сомнением уточнил Шинпачи, который тоже считал, что улыбающиеся взрослые детям ничего хорошего не принесут. В таком случае лучше пожаловаться взрослым помладше, понадежнее, с более громким голосом и большим запасом ругательных слов.

 

- Кин-сан, Кин-сан, - заверещали, как маленькие птички, Кагура и Шинпачи, приподнимаясь в постелях. - А мы тут такого старика видели! Ты просто не поверишь!
- Конечно, не поверю. Вы ведь у меня такие выдумщики, - бессменный глава Йородзуи присел на угол пропахшей лекарствами кровати и заботливо погладил седые головы возбужденных друзей.
- Вот ты когда-нибудь видел таких старичков в такой снег, а, Кин-сан? - морщинистые рты продолжали раскрываться, и крошки из уголков их падали на теплые, заплатчатые пледы, укрывающие немощные ноги.
Кинтоки с мечтательной улыбкой на лице слушал бессмысленную болтовню двух стариков.
И смотрел в окно на снег - серебряный-серебряный, седой-седой. За этим снегом сидел еще один старик, который лишь мечтал поделить с немощными останками развалившейся Йородзуи свое последнее, пропитанное лекарствами, чаем и грязными тапочками дыхание. Он, в отличие от Кин-сана, никогда не чистил зубы перед сном на дороге.

Вопрос: Понравилось?

1. Да.		10	(100%)
Всего:		10

@темы: Ангст, фик: авторский, Gintama: Joui Wars, Йородзуя

---

[шестеро из Кихейтая]

Название: Пламя Переводчик: команда Кихейтай Бета/Эдитор: команда Кихейтай Оригинал: Kagaribi © Rei no Mono [Inoue Masato] Язык оригинала: японский [перевод с английского] Форма: додзинси Персонажи: Такасуги Шинске/Каваками Бансай Категория: слэш Рейтинг: PG-13 Количество страниц: 19 Краткое содержание: «...пламя, которое горит в тебе, влияет на всё» ©

Вопрос: Понравилось?

1. Ага.		27	(100%)
Всего:		27

@темы: Ангст, Кихейтай, додзинси, Gintama: Joui Wars

---

[шестеро из Кихейтая]

Название: Вишни в цвету Автор: команда Кихейтай Бета: команда Кихейтай Размер: мини [3002 слова] Пейринг: Такасуги Шинске/Саката Гинтоки, Каваками Бансай Тема: ангст Жанр: слэш, ангст, романс Рейтинг: PG-13 Саммари: – И чем же всё это закончилось? – Каваками попробовал кончиком пальца натяжение струны, а потом, подняв взгляд на главу Кихейтая, чуть сдвинул очки к переносице, чтобы лучше видеть его лицо. Поймав на себе действительно заинтересованный взгляд, Такасуги приподнял уголки губ в подобии улыбки и, медленно затянувшись, выдохнул: – А оно и не закончилось… Погожий солнечный денёк радовал озябших после зимы людей приятным теплом. Прохожие уже сменили зимние хаори на летние кимоно, девушки собирали цветы, вплетая причудливым узором в волосы и становясь похожими на райских птиц, сбросивших зимние серые шубки. Мальчишки играли во дворе, девчонки, краснея, перешёптывались между собой – они уже перешли в ту стадию взросления, когда хочется попробовать мамину помаду и похлопать свинцовыми от косметики ресничками в сторону соседского мальчугана – совсем ещё несмышлёныша, который, сам того не осознавая, так манит неокрепшие девичьи сердечки. И ему-то всё равно, он спит себе сладко под сенью сакур в обнимку с карикатурно громоздким для него мечом, а его вполне себе зрелый друг, мучает себя отсутствием женского внимания. Шинске проходил уже десятый круг вокруг злосчастного дерева, нарочно топая и поднимая за собой клубы пыли, а мелкому белокурому оборванцу хоть бы хны: знай себе, посапывает в обе дырочки, в душе не ведая, что его друг страдает не меньше, чем все эти глупые девчонки. - Эй, - поняв, что Гинтоки может до вечера считать пушистых барашков в своих снах, Шинске окликнул его, хотя заводить разговор первому совершенно не хотелось, - ты долго ещё дрыхнуть будешь? Тяжёлые веки дрогнули, на мгновение показывая вечно мутные глаза дурацкого цвета, напоминающего то ли осеннюю грязь, то ли пятна засохшей крови, а потом захлопнулись вновь, и Саката бесцеремонно отвернулся от собеседника, прижимаясь щекой к коре старого дерева. Такасуги позеленел от такого поведения – на секунду он даже лишился дара речи и лишь хватал губами воздух, несмотря на то, что в голове теснилось много выражений, запрещённых для произношения в школе. От отчаяния он уже было замахнулся, чтобы врезать как следует зарвавшемуся мальчишке, но, вспомнив слова учителя, сплюнул и с горечью ударил по ближайшей толстой ветке. Листва зашуршала так, будто бы поднялся ураган - ничего не понимающий Гинтоки вскочил, неуклюже роняя меч на ногу Шинске и принимаясь растирать глаза и щёки: он далеко не сразу понял, что на лицо всего-навсего пролился дождь из лепестков. - А… Что-то случилось? – Его голос был настолько искренним, что Такасуги взвыл громче, но скорее от обиды, чем от боли, - ты чего тут творишь? - Это ты чего тут творишь, бессердечная ты скотина! Гин часто моргал, пытаясь согнать с себя остатки сна, но обличительные выкрики друга заставили вновь зажмуриться, прикрываясь рукой: на секунду ему показалось, что взбешённый Шинске просто набросится на него с кулаками, однако, на удивление, дальнейших выпадов не последовало. - Трус, - выплюнул он презрительно, плюхаясь на толстый, выпирающий из земли узловатый корень, который мог служить прекрасной скамейкой, - видел бы ты себя сейчас, красноглазый. И за что тебя так все любят? - А кто меня любит? – Гинтоки можно было бы по праву назвать воплощенной детской наивностью, которую так любят женщины, вошедшие в возраст создания семьи, и Такасуги с огорчением понял, что добиться от этого балбеса ничего не получится. Сейчас он был в том возрасте, когда обиженный на весь свет подросток думает лишь о том, как стыдно жить нецелованному в его возрасте. Окончательно проснувшийся Саката сладко потянулся, едва не задевая друга рукой, и лишь потом подобрался поближе, внимательно глядя на мальчишку, буквально источавшего тёмную ауру. Тихий смешок нарушил повисшую тишину, бледный палец ткнулся в надутую щёку, а Шинске раздражённо зашипел, предчувствуя ливень издевательств, готовый обрушиться на него. - Ёжик. Ты ужасно похож на ёжика, - Гин откровенно забавлялся, совершенно не скрывая садистского смешка, от которого на глаза Такасуги готовы были навернуться слёзы, - ты даже фыркаешь, как он, а ещё такой же тёмный, колючий и неуклюжий, и… - Замолчи! – Шинске прыгнул на него, повалив на землю и крепко прижимая сверху всем своим весом: в глубине души он уже сотню раз успел пожалеть, что пришёл к нему с такой деликатной проблемой, но больше обратиться было не к кому, - скажи спасибо, что я вообще с тобой заговорил! -Ооо, это такая честь для меня, Принц Такасуги, - Гинтоки слабо сопротивлялся: из-за рвущегося неудержимого смеха его мышцы ослабели, руки подрагивали, а сам он в такой ситуации ужасно напоминал глупого Сакамото, - ручку поцеловать или, может, не ручку? Безжизненные глаза вспыхнули, наполняясь изнутри жидким пламенем, Шинске, покраснев в одночасье, отскочил в сторону, тщетно пытаясь вышвырнуть из головы возникшую так ярко картинку. Внутри всё затрепетало от страха и чего-то ещё, такого незнакомого, неуловимого и запретного: ещё минуту назад он мучился мыслью о постыдности одного лишь факта своей невинности, что он ни разу не касался чужих губ своими, а сейчас дрожал, как ребёнок перед разъярённым отцом. Это было слишком странно и непонятно, и самым неприятным оказалось то, что Гинтоки снова огрызался и издевался, не желая даже попытаться понять запутавшегося друга. - Эй, ты чего? – Саката меланхолично вычёсывал пальцами налипшие соринки из копны вьющихся растрёпанных локонов. На лице его была всё та же апатия, а в глазах только желание поскорее погрузиться в приятную негу сна. - Ничего, - неожиданно громко и зло рявкнул Такасуги, вновь обнимая колени и тыкаясь в них носом, - тебе же нет дела до чужих проблем. Далее последовал такой тяжёлый вздох, что Гин, уже начавший подбирать наиболее удобную позу для продолжения счёта овечек, встрепенулся, переводя взгляд на друга: в его глазах вроде бы даже промелькнули искорки интереса… или Шинске просто этого хотелось? - По-твоему, это я должен приводить тебе девушку и заставлять её целовать тебя? Сделайте уже что-нибудь без моего участия! Такасуги замер, напрягаясь всем телом, его глаза стали напоминать глаза рыбок-телескопов, плещущихся в школьном пруду. «А ты откуда знаешь?» - Явно читалось в них, на что Саката лишь махнул рукой, вальяжно ложась между корнями, создававшими ему вполне уютное место для дневной дремы: - Да вы все резко шизанулись на девчонках, как будто без этого жить невозможно. - Гинтоки, - Шинске аккуратно сел, складывая руки на коленях, как если бы находился перед учителем: выражение его лица вместо обычного скучающего стало воплощением строгости и серьёзности, даже голос был тихим, низким, проникновенным, совсем не таким, как привыкли остальные, - ты совсем не понимаешь всей важности этого действа. Пойми, Гинтоки, нам уже целых двенадцать лет, мы живём в нестабильное время, когда всё вокруг живёт и дышит грядущими переменами. Близится война, и… Саката нервно кусал губы, с огромным трудом сдерживая рвущийся из груди смех, но на последней фразе, не выдержав, захохотал в голос, колотя ладонью по земле. Шинске нахмурился, становясь похожим на нахохлившегося в морозы воробья, чем ещё сильнее рассмешил и без того не могущего остановиться белокурого мальчишку. - Близится война, многие, скорее всего, погибнут, города будут разрушены, и… - Такасуги схватил друга за грудки, как следует встряхивая его и крича прямо в его лицо, - мы тоже все сдохнем, ублюдок, какого хрена ты меня слушаешь?! – он тряс его с остервенением голодного ребёнка, который изо всех сил шатает яблоню в попытке добыть хоть один плод. - И если я помру девственником, виноват будешь только ты, понял меня, кретин?! - Девственником? – Саката резко замолчал, изображая крайнее удивление и непонимание – такое бывает у ребёнка, который слышит незнакомое и совершенно непонятное слово. Шинске снова покраснел и резко отпихнул его от себя, скрещивая руки на груди и отрицательно мотая головой, как будто бы ничего не произносил. Не хватало ему ещё разъяснять значение таких простых вещей. В конце концов, они уже не дети. - Ты хоть знаешь, что это вообще такое? – Гин выпрямился и, подперев ладонью щёку, с тоской воззрился на несчастного: тот ничего не ответил, только отвёл глаза в сторону, чтобы, не дай бог, не встретиться со взглядом друга. - Ясно, значит, не знаешь, - подытожил серебряноволосый меланхолично, вновь откидываясь и опираясь спиной о ствол сакуры. - Неправда, знаю. – С шипением попытался было сопротивляться Такасуги, но убийственное выражение лица кисло скривившегося Гинтоки заставило его сдуться, как иголка, проткнувшая воздушный шарик. - К твоему сведению, поцелуй – это акт любви, который должен происходить между мужчиной и женщиной в интимной обстановке, без посторонних глаз, и только если оба страстно желают этого, доверяют друг другу, и… - Заткнись, пожалуйста, - просьба была произнесена с такой болью в голосе, что даже ледяное сердце Сакаты на мгновение оттаяло, и он послушно захлопнул рот, прекратив вызубренную непонятно откуда лекцию, - я же ведь видел, как Зура вчера прижимал к калитке дочку булочницы, а потом… - Шинске прервался, невольно облизывая блестящие, ещё по-детски пухлые губы, - потом они… Он опять замолчал, внутренне весь дрожа от воспоминаний увиденного: чёрт, он больше всего на свете хотел попробовать этот сладкий запретный плод и считал абсолютно несправедливым тот факт, что девочки совсем не смотрят в его сторону. Саката же, приоткрыв один глаз, внимательно вглядывался в раскрасневшееся лицо друга, в упор отказываясь понимать, почему он так жаждет эту глупую, скучную и некрасивую взрослую игру, но почему-то звук его сбитого, хриплого дыхания и лихорадочный блеск глаз отозвались электрическим импульсом где-то глубоко внутри тела. Он понимал, что здесь что-то не так, что это нехорошо и неправильно, но тело приподнялось рефлекторно, а рука, потянувшаяся к подбородку Шинске, осторожно обхватила его, приближая немного к себе: - Ты ничуть не хуже Кацуры, - их губы медленно, нерешительно, но при этом неотвратимо сближались. Оба находились в смятении, и любое мимолетное движение, пусть даже падение лепестка сакуры, могло разрушить всё происходящее, - почему ты сам не поцелуешь того, кто тебе нравится? - Потому что… - Они уже могли ощущать дыхание друг друга, но боялись смотреть в глаза, мечась взглядами от губ к щекам и обратно. - Мне нравишься ты. Остаток фразы утонул в неумелой ласке: наверное, Саката хотел просто чмокнуть его и отстраниться, но Шинске, схватив хрупкие плечи, рьяно припал к нему, раздвигая губы языком, проникая во влажную сладкую глубину рта, дрожа всем телом и держа цепко – не сбежишь. Гинтоки широко распахнул глаза, совершенно теряясь в охватившей тело сладостной волне - ощущения были крайне странными, он не мог даже осознать, нравится ему или нет. Сила, с которой пальцы друга стискивал его плечи, откровенно пугала. Наконец - когда дыхания перестало хватать, когда Шинске отстранился, чтобы глотнуть воздуха, - Гин испуганно сбросил с себя чужие руки, шарахаясь в сторону: он бы и рад был убежать прямо сейчас, да не хотел, чтобы его сочли трусом. Ещё мгновение, и лишь жалкое «прости» звучало в голове, пульсируя кровью в заболевших висках, а Такасуги уже и след простыл. - После этого мы разбежались, как напуганные зверьки, - Шинске выдохнул тонкую струйку густого дыма, обвившуюся вокруг его шеи наподобие петли и медленно растаявшую в промозглом воздухе, наполненном холодными каплями дождя, - даже обходили друг друга за километр и общались только в присутствии других. - И чем же всё это закончилось? – Каваками попробовал кончиком пальца натяжение струны, а потом, подняв взгляд на главу Кихейтая, чуть сдвинул очки к переносице, чтобы лучше видеть его лицо. Поймав на себе действительно заинтересованный взгляд, Такасуги приподнял уголки губ в подобии улыбки и, медленно затянувшись, выдохнул: - А оно и не закончилось… Искры пламени, поднимавшиеся в тёмное от дыма небо, медленно опадали на землю и гасли около ног учеников бывшей Академии под соснам. Правда, теперь это место трудно было назвать академией, да и сосен здесь больше не было, только уродливые чёрные стволы сгибались к земле под тяжестью пепла, некогда бывшего хвоей. Та самая памятная сакура, под которой так любил дремать Гинтоки, исчезла, оставив после себя обугленный пень с торчащими отовсюду узловатыми корнями. Никогда не понимавшие до конца значения слова «потеря» дети в этот миг жались друг к другу, как растрёпанные воробушки, чьё гнездо разорили коты. Кацура дрожал, спрятав озябшие ладони в рукавах хаори. Его взгляд был абсолютно пустым, только огненные языки отражались в зрачках: наверное, ему было тяжелее всех в этот момент, ведь с плотно сжатых побелевших губ не сорвалось ни единого звука. Саката же, напротив, кричал и упрямо рвался в догорающий дом, желая спасти учителя. Наверное, он действительно сделал это, если бы не руки Шинске, стальной хваткой вцепившиеся в талию. Такасуги молча прижал его к себе, привставая немного, чтобы насильно ткнуть носом в грудь, прямо напротив бешено колотящегося сердца, покачивал его в своих объятиях, прижимался пересохшими губами к виску и шептал, шептал ему о том, что, повзрослев, они обязательно отомстят, что кровь аманто обагрит лезвия их мечей, что дома захватчиков будут пылать так же, как школа сейчас. Гинтоки верил каждому его слову, жался, всхлипывая горько, тычась солёными губами в шею, вздрагивал всем телом. Тогда, именно в те секунды Такасуги впервые услышал мучительный, преисполненный боли вой - в груди замерло всё, а потом оборвалось, причиняя невиданную ранее боль. Будь его воля, он схватил бы катану и ринулся на врага в исступлении, разрубая абсолютно всё, что попадается ему на пути. Это желание мести перестало быть просто словами, оно перевоплотилось в испепеляющий душу огонь, который сдержать самому четырнадцатилетнему подростку было не под силу. - Пожалуй, это мгновение можно было назвать рождением Чёрного Зверя, - ещё один вдох ароматного дыма, и внутри приятно затрепетали сотнями крылышек мотыльки, на мгновение убирая всю скопившуюся тяжесть на сердце, - только тогда его ещё держали на поводке. Пытались держать, - Шинске внимательно посмотрел в лицо хитокири, заставил его вздрогнуть, внутренне сжимаясь от давящего ощущения чего-то тёмного, звучащего хрипло и жутко. - Гинтоки? – Эмоции никогда не отражались на голосе Каваками, а глаза были скрыты тёмными очками, поэтому Шинске не смог прочесть ровным счётом ничего на его лице. - Возможно… - На губах главы Кихейтая блуждала нехорошая полуулыбка, то появляясь, то исчезая, как странная музыка, что каждую минуту меняла свой ритм. - Знаешь, он упрямо отрицал звание моего друга, но всегда был готов подставить свою шею вместо моей… Как думаешь, это нормально? Бансай молчал, не решаясь прерывать этот монолог, и улыбка Такасуги медленно гасла, как свет фонаря с восходом солнца: - И, если сравнивать нас, не кажется ли тебе, что это он настоящий сумасшедший? - тихий, внезапно раздавшийся в комнате смех пробирал до дрожи, но музыкант не подал вида, пряча своё волнение в сбитом ритме небрежной игры. - В народе таких называют просто и неприхотливо. Шинске затих на мгновение и вновь отвернулся, безразлично глядя на падающие в воду капли дождя, постепенно сливающиеся в серое марево ливня: - Знаешь, как? - Дурак… - Такасуги рычал, стараясь заглушить страх перед вспыхнувшей в голове темнотой, пока пальцы впивались в кровоточащую глазницу в попытке зажать рану и защитить уже выбитый глаз. - Не вмешивайся! - Да пошёл ты! – сноп искр из покрытого багровыми пятнами лезвия осветил на мгновение поле битвы. Гин, задыхаясь, с трудом держался на ногах, пока взгляд лихорадочно рыскал по закрытому плащом телу противника, ища малейшую прореху, чтобы пробить глухую оборону. - Думаешь, я позволю тебе сдохнуть? – он пригнулся, пока Шинске, собрав последние силы, нанёс удар сверху, рассекая врага буквально напополам. - Хрен тебе, понял! Губы Такасуги искривила болезненная ухмылка. В груди обосновалось тянущее чувство чего-то сладкого до истомы, чего-то, что он испытал впервые несколько лет назад, целуя Сакату под цветущей сакурой; ещё мгновение, и ноги, подломившиеся на крыше, уже готовы были унести его в пропасть, но Гинтоки снова оказался рядом. Когда он подхватил потяжелевшее от усталости тело, Шинске почему-то внимательно смотрел в его глаза, наслаждаясь тёплым пламенем, пылающим в потемневших зрачках. Этот жертвенный огонь, означающий готовность отдать всё ради спасения родных и близких, он, привыкший сгорать сам и разжигать смертельный огонь в сердцах других, совсем не понимал. Наверное, ему действительно было проще умереть от удара врага, чем, истекая кровью, из последних сил защищать тех, чью смерть он не смог бы пережить. - Дурак ты, Широяша, - с трудом, едва-едва вдыхая впивающийся иголками в лёгкие воздух, шептал Шинске, а внутри - где-то, где билось пока ещё живое сердце, - разливалось тепло от одного только факта, что пальцы, затянутые в рваные перчатки, сжимались нервно на его плечах, боясь отпустить грузное тело во мрак могилы. - Да пошёл ты… - Взгляд затянулся кровавой пеленой, зато обострённо чувствующая кожа ощутила, как на щёку капнуло что-то, скатилось к губам и растаяло, оставив за собой привкус горечи и соли: Такасуги улыбнулся, зная, что в ту же минуту с ресниц Сакаты упали ещё несколько таких же горько-солёных слезинок. - Придурок, как же я тебя ненавижу… - Этот вкус я не забуду никогда, - тонкие пальцы осторожно перехватили кисэру, отстраняя её от губ и опуская вниз, позволяя оставшемуся табаку упасть на пол, рассыпаясь ароматным порошком, - как вкус нашего первого поцелуя. - Я могу его понять, - Бансай отложил сямисен в сторону, поднимая взгляд на Шинске: он попытался прочесть его чувства, но лицо оставалось непроницаемым, совершенно не сочетаясь с плачем скрипки, льющимся из его души. - А тебя до сих пор не понимаю, - добавил он тихо и, как почудилось Такасуги, с ноткой горечи в голосе. Кисэру дрогнула в тонких пальцах, а потом рухнула вниз, вместе с прозрачной каплей, скатившейся по щеке к дрожащим, всё ещё искаженным притворной улыбкой губам: -Зверь никогда ничего не защищает. Огонь может только сжигать все дотла, неужели… Неужели это настолько сложно понять? Хитокири ничего не ответил. Он поднялся со своего места и направился к двери: видеть слёзы главы Кихейтая не было дозволено никому, его чувства должны были оставаться только в его груди – почему-то Бансай чётко это осознавал. Но - уже сделав шаг за порог - он замер: тихий вкрадчивый голос Шинске раздался совсем рядом: - Когда увидишь его, скажи, чтобы больше не подбирал бешеных псов. Они только и ждут момента, когда можно будет укусить ласкающую их руку. - Я передам, чтобы впредь Широяша сразу их убивал, - Каваками хмыкнул, аккуратно закрывая за собой дверь, и, как только створка захлопнулась, добавил, - а пока пусть вернётся и сделает то, что должен был сделать много лет назад. Дождь стих так же резко, как и начался. Аромат сакуры стал настолько пронзительным, что, казалось, можно ощутить его вкус на губах. Смеющиеся девушки с милыми ножками, совершенно не скрытыми легкомысленными коротенькими кимоно, перешёптывались и хвастались пёстрыми зонтиками, стреляя глазками в сторону проходящих мимо парней. Старое дерево, полностью укрытое нежными цветками, словно одеялом, тихо шелестело на ветру, чуть склоняя мощные ветви к стоявшему под ним Гинтоки. Его большие узловатые корни так и манили устроиться между них, чтобы ненадолго прикорнуть, а в мягком поскрипывании древесины скрывался тонкий, словно ручеек, мальчишеский голос. «Интересно, помнишь ли ты ещё?», - в груди что-то болезненно закололо, как будто бы закрытая до этого рана начала кровоточить, заставляя губы немного дрожать, а взгляд расплываться из-за подступающих слёз. - Гин-сан, мы с Кагурой решили, что… - Шинпачи размахивал пакетами с продуктами и каким-то барахлом, которое попросила прикупить Отосе, но Саката даже не повернулся в его сторону, словно завороженный падающими лепестками старого великана, - Гин-сан… Что-то не так? Гинтоки хмыкнул, улыбаясь немного смущённо и мотая головой, будто возвращаясь к реальности после приятного наваждения, а потом, взяв один из пакетов, ответил тихо: - Всего лишь воспоминания.

Вопрос: Понравилось?

1. Ага.		30	(100%)
Всего:		30

@темы: Ангст, Кихейтай, фик: авторский, Gintama: Joui Wars

---

Арт: ангст

[Кайентай-тим]

Название: “Возвращайся”
Автор: команда Кайентай
Пейринг/Персонажи: Фумико; Ренхо
Тема: ангст
Рейтинг: G

Вопрос: Ну как?

1. Понравилось!		46	(100%)
Всего:		46

@темы: Ангст, арт/коллаж, Gintama: Joui Wars, Кайентай

---

Фанфик, тема: ангст

[Harusame Pirate]

Название: Мой ангел смерти
Автор: команда Харусамэ
Бета: команда Харусамэ
Размер: драббл, 738 слов
Персонажи: Камуи, ОС
Тема: ангст
Жанр: ангст, джен, ПОВ
Рейтинг: R
Саммари: Сначала надо рассечь ему горло, потом ударить по глазам. Чтобы он кричал, чтобы выл от боли.
Предупреждение: ПОВ оригинального персонажа

Мой ангел смерти... здесь, под самым сердцем.
Он говорит мне бить и рвать на части.
Сначала горло, надо рассечь ему горло, потом ударить по глазам с такой силой, чтобы лопнули или выскочили от удара из глазниц.
И после уже вонзать в него лезвие, под рёбра, в пах, — чтобы он кричал, выл на острие моего ножа, чтобы ему некуда было деться от бесконечной муки
Так, как кричал и плакал от боли когда-то я сам.

Оно не отпускает уже лет пять: воспоминание о мальчишке со жгуче-рыжими волосами и льдисто-синими глазами, который рвёт мою плоть. Который калечит меня с улыбкой, страшной детской улыбкой.
Словно ребёнок отрывает крылья бабочке.
Наверное, такие глаза и такая улыбка могли быть у смерти, обрети она вдруг живое воплощение.
Ангел смерти.
Невысокий, тощий, бледный, одетый в чёрно-белое, — на первый взгляд он показался мне сотканным из мрака космоса напополам со звёздным светом.
Бесплотный дух.
Говорили, что его учителем был сам Хосен, создатель седьмого отряда и его бывший капитан. Разумеется, кому бы ещё старый ято доверил своих головорезов, как не соплеменнику и ученику?
Я не смог тогда принять его всерьёз.
Мы все, бойцы, прошедшие ад космических войн, покрытые шрамами, что оставляли нам те, чьи души мы забирали — для нас он был почти оскорблением. Раздражающе юный и по-детски наглый, он смотрел на нас свысока.
Многие хотели преподать ему урок.
Самым первым... и самым глупым оказался я.
— Я убью тебя, — со смехом сказал он, когда понял, что я хочу преподать ему урок.
Наш бой длился, наверное, секунд лесять. Он почти сразу сшиб меня с ног одним ударом, после второго я потерял сознание и третий уже не почувствовал.
Говорят, его еле оттащили — но он уже вошёл в раж, уже почувствовал кровь — и успел покалечить ещё нескольких.
Больше с ним никто не связывался. И он продолжал ходить и смотреть на нас сверху вниз — невысокий, тощий, бледный.
Забавно, но я сам действительно стал ниже после битвы с ним — переломанные кости срослись неправильно, и я стал горбуном, к тому же слепым на один глаз.
Зато обрёл его — сгусток чистой ненависти под сердцем. Он позволял мне побеждать там, где, казалось, победить нельзя. Он стучал горячо и благодарно всякий раз, когда я убивал кого-то — долго и мучительно, слизывая кровь со своих рук — как делал это он, выкормыш Хосена. Меня возбуждало то, что я похож на него, и его же я представлял себе на месте очередного убитого мной.
Слава самого жестокого из капитанов заменяла мне прежнее здоровье, прямой позвоночник и левый глаз. А ещё… мне хотелось, чтобы он обратил на меня внимание. Чтобы снова захотел со мной сразиться.
— Я убью тебя.
Я мечтал о том, чтобы он снова сказал мне это.
Но его не интересовали слабые противники.
Да с ним больше и не хотели сражаться.
За ним хотели идти.
Я был одним из немногих, кто не поддерживал его в качестве нового адмирала Харусамэ вместо идиота Абу — но меня шокировало известие о том, что его собираются казнить, как шпиона, а седьмой отряд расформирован.
Абу вовсе не был идиотом, он тоже чувствовал растущее влияние рыжего мальчишки.
Я умолял его адмирала, чтобы он выпустил Камуи, чтобы позволил мне сразиться с ним в честном бою, но он отказал мне.
— Мы еле схватили его! — визжал он, тряся от злости всеми своими подбородками. — Ему вкатили такую дозу яда, что хватило бы на весь твой отряд, а он умудрился не только выжить, но и убить десятерых! Десятерых, слышишь? А ты со своим горбом и одним глазом против него и секунды не простоишь!

…Мо сердце оборвалось, когда самурай с Земли ударил мечом его, моего Ангела Смерти…
…и снова забилось, когда он поднялся на ноги и стал сражаться спина к спине с землянином.
Возможно, Камуи сделал что-то и с сердцем Такасуги Шинске.
Або и Коро, двое интриганов, затеявших фарс с «мятежом» и неудавшейся казнью, позорно бежали к спасательным шлюпкам, и я кинулся вслед за ними.
Они не интересовали меня. Я знал, что Камуи придёт за их жизнями, и встал посреди узкого коридора.
Чтобы он точно не прошёл мимо.
Камуи появился спустя две минуты.
Я ринулся ему навстречу, собрав все свои силы, всю свою ненависть…
…и отлетел в сторону, ударившись о металлическую перегородку, от ленивого, небрежного движения его тонкой руки.
Что-то знакомо хрустнуло в груди, и я сполз по стене, захлёбываясь горячей солёной жидкостью.
И лишь бессильно смотрел, как он уходит.
А потом вслед за ним по коридору прошёл Такасуги Шинске и почти не глядя ткнул в меня катаной.
Он попал прямо под сердце.
И вся моя многолетняя ненависть вытекла из тела вместе с кровью.
Вместе с жизнью.

Вопрос: Понравилось?

1. Понравилось		18	(100%)
Всего:		18

@темы: Ангст, фик: авторский, Gintama: Joui Wars, Харусамэ

---

Фанарт, тема: ангст

[Harusame Pirate]

Название: Там просто космос
Автор: команда Харусамэ
Пейринг/Персонажи: Камуи
Тема: ангст
Жанр: ангст
Рейтинг: G

Вопрос: Понравилось?

1. Понравилось		25	(100%)
Всего:		25

@темы: Ангст, арт/коллаж, Gintama: Joui Wars, Харусамэ

---

[Shinsengumi-13]

Название: Песня в защиту детей
Автор:  Кукумбер_61
Бета:  Мэй_Чен
Размер: 1032 слова
Пейринг: Окита Сого, Хиджиката Тоширо, Кондо Исао
Тема: ангст
Жанр: hurt/comfort, AU, повседневность, POV
Рейтинг: G
Саммари: А в додзе у Кондо-сана есть дети? Есть, да еще какие. Замечательный Сого-ножки-не-ходят да замечательный Тоширо-идиот. Видишь, из каких замечательных детей повырастает новое поколение самураев?

— Сого, гляди, я тебе друга привел, — сказал мне как-то Кондо-сан.
Ну уж дудки! Зачем мне еще какой-то друг? Неужели он думает, что мне его мало? Он, видите ли, еще кого-то к нам приводит.
— Да нет, Сого, — улыбался мой учитель, — он тебе понравится. Такой мальчик замечательный: милый, добрый, хорошенький... Нет, конечно, прости, кроме тебя, тут замечательных мальчиков нет и не предвидится, дружок, — и он опять взлохмачивал мои волосы.
Если бы я мог встать и попросить этого не делать, то, думаю, он бы перестал. А так каждый раз морщусь, кривлюсь, стараюсь делать всевозможные рожицы — никогда не замечает, насколько мне это не нравится. Я ведь уже взрослый. Несолидно со мной как с маленьким обращаться. Да и руки Кондо-сана вечно шершавые с тыльной стороны, грязные, с них не сходят мозоли. Неприятно. Волосы проходят в промежутках между пальцами, а когда он убирает руку — стоят, будто я с утра и не расчесывался. Не нравится мне, как он это делает.
— Тоши, смотри, это Сого. Сого, а это Тоширо. Но ему нравится, когда его называют Тоши, хорошо? Он ведь тебе нравится?
Я прямо в креслице чуть со смеху не повалился. Ой, держите меня. Какой мальчик замечательный передо мной стоял! Весь какой-то сгорбленный, с кривой-прекривой рожей, будто кислого чего съел. Глаза раскосые — в разные стороны смотрят. А лбище, лбище-то! Больше остального лица, наверное. И улыбался еще так странно: то ли слишком злобно, то ли слишком по-доброму. Ну совсем как ребенок, хоть и приходилось смотреть на эту дылду снизу вверх, голову задрав.
— Сого, — со всей строгостью взглянул на меня Кондо-сан, — как же тебе не стыдно. Тоширо ведь пришел к тебе подружиться, а ты... Эх, научить бы тебя как-нибудь, маленький негодник, хорошим манерам, — он повернулся к порядком растерявшемуся Тоши, взгляд маленьких глазок которого бегал косым путем из стороны в сторону, а криво выгнутые губы дрожали от растерянности. — Все в порядке, малыш?
Криворожий открыл рот и начал производить какие-то почти нечленораздельные звуки:
— Ко-о-а-а-ну-у-д-а-а, — протянул он, — му-у-уа-ч-и-к.... му-у-у-ча-чик ны-ы-а ст-уу-учи-ке...
— Ты говоришь про Сого? Только он не на стульчике, а в колясочке, — Кондо-сан снова кинул на меня неодобрительный взгляд. — Он тебя расстроил, да? Прости, Тоши, он не хотел. Наш Сого просто вести себя не умеет, но он такой же хороший, как и ты, да? Ты хочешь подружиться с Сого?
Губы Тоширо перестали дрожать, снова сложились в кривой улыбке, и он то ли захрюкал, то ли засмеялся от радости:
— Ды-ы-ыа.
Как мило.
— Кондо-сан, — подал я голос, скрывая невольно проступающую ухмылку, — он что, идиот?
— Сого! — услышал я в ответ возмущенный возглас.
— Нет, я серьезно. Он похож на идиота. Только посмотрите, Кондо-сан, — я всячески жестикулировал, едва не выпадая с коляски. — Он же настоящий дебил! Зачем вы такого в додзе привели?
Впервые в жизни я увидел на лице Кондо-сана настолько сильную ярость. Как хорошо, подумалось мне, что даже встать не могу: будь я одним из учеников в боевых искусствах, мне бы точно не поздоровилось.
— Окита Сого, — он всегда называет меня так, когда сердится, — я требую, чтобы ты прекратил так некрасиво себя вести. Тоширо не идиот. Он такой же маленький мальчик, как и ты. Просто он... — Кондо-сан перевел взгляд на вконец потерявшегося дебила. — Он больше погружен в свой мир, чем остальные. Я-хочу-чтобы-ты-ним-подружился, — тщательно выговаривая каждое слово, произнес он. — Не думай, что это только ради него, этого несчастного, потерянного, больного ребенка. Тебе ведь тоже нужен кто-то, кто сможет понять тебя и сделать хоть чуточку счастливее тех мальчишек, что могут бегать, я прав? Да, прав. Ты будешь меня слушаться?
А что поделать. Раз уж кинувшийся в маразм взрослый считает, что идиот мне товарищ — всегда пожалуйста.
— Вот и замечательно. Тоши тоже очень хочет с тобой дружить.
Кондо-сан подтолкнул больного поближе ко мне. Тот, испуганно озираясь на него, все еще пытаясь на своём красном от волнения лице изобразить улыбку, протянул мне руку.
Она была достаточно высоко, и мне пришлось привстать с коляскиа, чтобы дотянуться до нее.
Его рука была на удивление теплой и сухой. Совсем не как у Кондо-сана. Скорее, как у меня, лодыря, что целыми днями напролет разъезжал по додзе и пугал учеников.
Я никогда не прикасался к настолько гладкой руке.

— Идиот, идиот, идиот, ну и что мне с тобой делать! — шепотом кричу я на Тоши, который лишь виновато шмыгает носом, бормоча что-то типа «ы-ы-ыа-а-зы-ы-вы-ны-ы».
Ох, ну почему идиоты не могут мочиться днем, когда все взрослые, которые могут на своих ногах провести их в уборную, бодрствуют и могут подменить меня. А бедному, несчастному Оките Сого вечно приходится глядеть за этими самыми идиотами по ночам!
— Терпи теперь, ничего не поделаешь, — и снова приходится успокаивать всхлипывающего паренька. Старше меня, а что не так — сразу в слезы.
Я хоть и не вижу в темноте, мне приходится напрягаться, привставая на неподвижных ногах, и представлять, где он сейчас сидит. Ему нравится бегать от одной части кровати к другой, залезать на нее, прямо на ноги мне садиться — всячески надоедать, одним словом. А уж как обделается...
Сядет — хлюпающий нос в пол, кривой полукруг губ дрожит, лицо к одному плечу все больше наклоняет да мычит что-то.
— Т-ы-ыо-ш-и ы-ы-д-и-о-о-т? — он пытается шептать как я, вот только у него, как всегда, ничего не выходит.
— Какой же Тоши идиот? — бурчу ему в ответ. — Тоши не идиот, он это... — что же? — настоящий самурай. Ага. Точно. Когда-нибудь обязательно станет настоящим самураем. Да, Тоши, прямо как Кондо-сан.
Гыгыкает. Довольный-то!
— Сы-ы-о-о-га? — мычит, меня спрашивает. — Сы-ы-о-о-га.
— Что «Сого», описун? — не могу удержаться от смеху: вот ведь компания из нас двоих получается! — Ты хочешь, чтобы Сого тоже стал самураем?
Кивает — соглашается, значит.
— И Сого станет самураем, ага, — я беру в свои руки его: мокрые, видно, от того, что обделался, холодные, но такие гладкие. Ни у кого никогда не видел таких гладких рук. Даже мелких шершавинок не могу нащупать. Интересные они, эти больные.
А он счастлив. Вот ведь идиот. Небось уже в свои друзья меня записал. Умора.
Я вот о чем думаю. Кондо-сан и остальные ребята из додзе ведь так хотят ехать в Эдо — у них же есть мечта. Мечта о том, чтобы стать прославленными самураями. Здорово, правда?
Попрошусь-ка вместе с Тоши к ним: будем в столице народ веселить, развлекать заевшихся жителей столицы, вместе идиотами притворяться.

Вопрос: Понравилось?

1. Ещё бы!		31	(100%)
Всего:		31

@темы: Ангст, Шинсенгуми, фик: авторский, Gintama: Joui Wars

---

[Shinsengumi-13]

Название: Седьмой день
Автор:  Корю
Бета:  Мэй_Чен
Персонажи: Хиджиката Тоширо и другие
Пейринги: Хиджигины фоном
Тема: ангст
Размер: 1962 слова
Рейтинг: PG-13
Саммари: Бывают ситуации, когда ни принципы, ни дружба уже не имеют значения.
Предупреждения: закадровая смерть персонажа

Всю неделю погода стояла просто прекрасная: яркое солнце, яркое небо – лето было в самом разгаре. Хиджиката считал, что это неправильно. Ему казалось, что сейчас должен идти дождь, бесконечный холодный ливень, что небо должно стать тёмным и низким, что весь мир должен погрузиться в скорбь. Как он сам.
Он стоял на набережной, облокотившись на парапет, курил и смотрел на воду, не видя своего отражения. Пришёл он сюда утром и понятия не имел, сколько времени провёл вот так, глядя в никуда, не думая ни о чём. Телефон пришлось отключить три пачки сигарет назад, сколько это было в часах, он не задумывался.
– Эй, Хиджиката-кун!
Нахальный голос ввинтился в мысли, чужая рука бесцеремонно потрясла за плечо. Пришлось обернуться.
Гинтоки стоял рядом и смотрел на него с сочувствием.
– Я звал тебя раз пять, – сообщил он. – Ты оглох, Хиджиката-кун? Майонез тебя доконал?
Хиджиката поморщился. Весь мир вокруг казался ненастоящим, зыбким и лживым, фигура Гинтоки была словно подёрнута туманной дымкой – пришлось сосредоточиться, чтобы осознать смысл его слов.
– Что ты здесь… – он слишком долго молчал и слишком много курил, так что голос прозвучал хрипло и незнакомо. Пришлось откашляться и продолжить. – Они тебя прислали?
Гинтоки поковырял мизинцем в ухе.
– Не понимаю, о чём ты. Я просто искал, кого бы развести на выпивку. Ну же, Хиджиката-кун, ты же не бросишь друга в беде?
– А мы друзья? – уточнил Хиджиката.
Он не язвил, просто не был уверен – вся жизнь вспоминалась с трудом, словно сюжет старой книги, которую читал так давно, что уже не помнишь ничего, кроме самых основных событий.
Гинтоки оскорбился.
– Сбрендил? С чего бы мне быть твоим другом? Я просто иногда выпивал за твой счёт. Ты такой наивный.
Да, вспомнил Хиджиката, они были друзьями. Довольно часто выпивали вместе, постоянно спорили и иногда дрались – кажется, их выставили изо всех баров в квартале Кабуки. Ну а когда случалась беда, они приходили друг другу на помощь, делая вид, что в этом нет ничего особенного.
Так что, наверное, Гинтоки никто не присылал. Наверное, он сам нашёл его, потому что беспокоился – как и все остальные. Но в отличие от остальных он не смотрел на Хиджикату с жалостью, с оскорбительным состраданием, не обращался с ним так, словно он был хрустальной вазой… или гранатой без чеки, что вернее.
– Ладно, – сказал Хиджиката, – пойдём выпьем.
Гинтоки не двинулся с места, испытующе глядя на него. Хиджиката закатил глаза.
– Я плачу, – подтвердил он, и Гинтоки тут же просиял, подхватил его под руку и потащил за собой, утверждая, что совершенно случайно знает одно местечко…
Хиджиката не сопротивлялся: по сравнению со всем, что случилось, надраться вместе с Гинтоки было не самой худшей идеей.

Собственно, это была хорошая идея, понял он спустя некоторое время. Гинтоки болтал без умолку о каких-то дурацких неинтересных вещах, но это не раздражало. Хиджиката вроде бы и не слушал, но отвечал ему, и они даже успели поспорить, почти как раньше. Теперь наоборот – Гинтоки и то, что было связано с ним, казалось единственно-реальным, а всё случившееся отступило на задворки сознания, как воспоминание о кошмарном сне.
Они пришли не в бар, как обычно, а в гостиницу, и Хиджиката невольно потянулся за кошельком проверить наличность, но потом вспомнил, что у него с собой кредитка. Гинтоки тем временем сделал заказ и снял номер на ночь.
– Чтобы нам не помешали, – пояснил он, подмигивая.
Хиджиката не сразу понял намёк, а когда понял, даже не удивился.
– Так мы были любовниками? – спросил он, входя в номер вслед за Гинтоки.
Тот сделал вид, что его тошнит.
– Ты точно не в себе, Хиджиката-кун! Кто станет с тобой спать? Даже за все парфе мира…
– Ну нет так нет, – отозвался Хиджиката и откупорил первую бутылку.
Гинтоки ещё секунду изображал возмущение, а потом уселся напротив с палочками в одной руке и пиалой в другой.
Пирушка удалась на славу. Сначала они всё делали по порядку: Гинтоки говорил тост, они выпивали и закусывали. Потом кончилась закуска, следом за ней тосты, а дальше у Хиджикаты случился провал в памяти. В какой-то момент он осознал, что исступлённо целует шею Гинтоки, сидящего на его коленях в одних лишь штанах. Хиджиката отодвинулся, чтобы оценить ситуацию: на нём самом оставались не только брюки, но и рубашка, что он расценил как знак своего несомненного превосходства и силы воли.
– Значит, я был прав, – сказал он торжествующе, – мы всё-таки люб… люв… трахались.
– Только из ж-жлсти! – невнятно пробормотал Гинтоки.
Хиджиката хотел сказать, что так тоже считается, но вместо этого заснул. Ему приснился сон, в котором они с Гинтоки, переплетясь конечностями вопреки законам человеческой анатомии, целовались, не всегда попадая губами в губы, и яростно тёрлись друг о друга. Это выглядело очень глупо, но отчего-то возбуждало. Хиджиката кончил во сне и проснулся.
Он лежал на голом, тяжело дышащем Гинтоки – тоже совершенно обнажённый.
– Так это был не сон? – удивился Хиджиката.
Гинтоки хихикнул.
– Ну ты и нализался, вот слабак. Не то что я!
Он спихнул его с себя, заложил руки за голову и тут же засопел как младенец. «Это надо же было так напиться», подумал Хиджиката снисходительно. Он отполз в сторону, нащупал на полу какую-то плотную ткань, пристроился на ней щекой, искренне надеясь, что это не штаны Гинтоки, и почти сразу провалился в спокойный сон без сновидений.

Наутро, как ни странно, похмелья не было: похоже, Гинтоки заказал действительно качественное саке. В итоге кошелёк Хиджикаты стал значительно легче, а голова значительно тяжелее, но, учитывая, сколько они вчера выпили, это был не самый худший вариант. Гинтоки храпел, свернувшись калачиком на полу, и, глядя на него, Хиджиката окончательно всё вспомнил. Они действительно иногда занимались сексом – без обязательств, просто для разрядки. Если секс по дружбе и существовал, то это был именно он.
Хиджиката аккуратно собрал свои вещи, включая помятый китель, который использовал вместо подушки, и отправился в ванную. Когда он уходил, Гинтоки всё ещё спал, или притворялся спящим, неважно. Расплачиваясь по счёту, Хиджиката заказал ему в номер самое большое парфе, какое нашлось в меню – не в знак благодарности, скорее, как извинение. Хиджиката прекрасно понимал, что предлагает ему Гинтоки: поддержку, руку, свет в темноте. Он знал, что Гинтоки действительно может помочь, но не хотел этого. Темнота его вполне устраивала.
Хиджиката вышел на улицу под яркое злое солнце, сунул руки в карманы и медленно побрёл вдоль дороги. Затылок наливался тяжестью, но мысли были на удивление ясными. Оцепенение последних дней прошло, и теперь он понимал, что нужно делать, что он должен был сделать ещё неделю назад. Вернуться в казармы, написать пару писем, подготовить документы и совершить сеппуку. Никаких белых одежд и посмертных хокку – просто вспороть живот и покончить со всем этим. Вот Сого-то обрадуется.
Мысль о Сого внезапно задела что-то в душе – что-то живое, ещё остававшееся под грудой пепла. Хиджиката остановился, досадливо потёр лоб, достал телефон из кармана. Наверное, нужно поговорить с Сого, попрощаться... хотя он понятия не имел, что может ему сказать. Хиджиката включил мобильный, медленно пролистал два десятка пропущенных вызовов, не уверенный в том, что собирается делать, когда телефон вдруг ожил в его руке, разразившись звонкой трелью. Номер был незнакомый, и Хиджиката ответил из смеси любопытства и странной надежды.
– Тоши! – от зычного голоса Мацудайры заложило ухо. – Ты почему трубку не берёшь, стервец?!
– Старик…
– Какой я тебе старик?! Где твоё уважение к старшему по званию?
«Сдохло», мог бы ответить Хиджиката, но промолчал – из этого самого уважения, возможно.
– Ладно, я пошутил, – сказал Мацудайра примирительно. – Я потому и звоню, что я уже не твой начальник. Хочу попрощаться.
– Что?
– Меня отправили в отставку… Ну, это было ожидаемо. Но они вынудили меня покинуть Эдо. Эти твари… Ты понимаешь, Тоши, теперь парень останется совсем один.
«Парень», это он про сёгуна, понял Хиджиката. Ему было всё равно, так что он промолчал. Мацудайра истолковал его молчание по-своему:
– Послушай, – он замялся. – Я знаю, я тоже виноват. Я сделал всё, что мог, как мне казалось, но этого явно было недостаточно… Тоши, мне жаль, что всё так…
Хиджиката нажал на клавишу отбоя, подумал и вообще отключил телефон. На душе было погано.
Не стоило отвечать на звонок, и Сого звонить не стоит – вообще не нужно затягивать. Всё, что ему ещё оставалось сделать – это купить сигарет: за ночь он выкурил всё, что было. Хиджиката сунул бесполезный телефон в карман и направился на поиски табачной лавки.

Перед кассой была очередь, и Хиджиката ждал, безотчётно барабаня пальцами по прилавку. Может, стоило купить дорогой сорт? Хотя бы перед смертью? С другой стороны, он не разбирался в дорогих марках, а последняя сигарета должна быть идеальной…
– … в присутствии сёгуна…
Неприятно-бодрый голос выдернул из ленивых размышлений, заставил обернуться на звук. Над прилавком был прикручен старый телевизор – как раз шли новости. Ну да, вспомнил Хиджиката, вчера же был очередной дурацкий праздник, который сёгун почтил своим присутствием. Изначально безопасность должны были обеспечивать Шинсенгуми, но теперь эту роль, скорее всего, поручили Мимаваригуми. Сасаки, эта бледная немочь, мог праздновать победу.
По экрану дряхлого чёрно-белого телевизора ползли полосы, но всё равно можно было разглядеть и праздничное шествие, и сёгуна, сидевшего в ложе с благостным выражением лица. А рядом с ним… Хиджикату словно под дых ударили. «Парень останется один», сказал старик, но он ошибался: сёгун никогда не останется один, ему просто не позволят. В его ложе, за его спиной стоял один из Тендошу. Эти твари все были похожи, как братья, но Хиджиката научился их различать, запомнил их имена, выяснил про них всё, что только смог. Этого урода на экране звали Ярза, и он был вторым по влиятельности в их гадюшнике. Раньше ублюдки не решались показываться на глаза, предпочитая дёргать за ниточки из тени, но теперь они обнаглели. Избавились от Мацудайры, нейтрализовали Шинсенгуми… Хиджиката мог поспорить: если при дворе ещё оставались верные Бакуфу люди, их всех либо устранили, либо запугали.
– Господин самурай!.. Пожалуйста, господин самурай!
Хиджиката моргнул, приходя в себя. Оказывается, он вцепился в прилавок с такой силой, что пластик погнулся.
– Прекратите, – вякнул продавец, – или я вызову полицию…
Хиджиката обернулся, и он вздрогнул, попятился и замер, наткнувшись на полки с товаром.
– Не верещи, – сказал Хиджиката спокойно, – я сам из полиции.
Покупатели ринулись к выходу, и от очереди не осталось и следа. Хиджиката пожал плечами, бросил деньги на прилавок и попросил одну пачку «Майоборо». Так быстро его ещё никогда не обслуживали.

Хиджиката вышел из лавки, сорвал обёртку с сигарет, сунул одну в рот и замер, так и не закурив. То, что он сейчас чувствовал... это было что-то новое, чего он ещё никогда не испытывал.
Не бессильная злость или иссушающая скорбь, даже не гнев, бешеный, лишающий рассудка – это была ярость, холодная и спокойная. От неё кровь быстрее бежала по венам, мышцы пели в предвкушении действия, а разум работал чётко, как часы. Омытый этой благословенной яростью, Хиджиката впервые совершенно точно понял, чего хочет на самом деле – не умереть, нет. Он хотел мести.
Он хотел убить их всех: Тендошу и их прихвостней, и всех, кто окажется на пути. А для того, чтобы сделать это, он должен был выжить и сохранить своё главное оружие – Шинсенгуми. А ещё обзавестись союзниками.
Хиджиката выплюнул так и не зажжённую сигарету, достал телефон и посмотрел на него с сомнением. Его не беспокоили вопросы морали – всё правильное, цивилизованное, чёрно-белое давно сгорело и осыпалось пеплом, оставив только его истинную суть, то, из-за чего его называли демоном и враги и друзья. Сейчас он просто взвешивал все «за» и «против» – соотношение риска и пользы. По всему выходило, что попытаться стоит.
Хиджиката включил телефон, проигнорировал пропущенный вызов от Мацудайры и набрал нужный номер. Этот номер он помнил наизусть, не доверяя его ни электронике, ни бумаге. Слишком дорогой ценой он был добыт, унеся жизни самого лучшего информатора и нескольких бойцов Шинсенгуми. Почему, завладев этой бесценной информацией, Хиджиката не пустил её в ход, а приберег для себя, как будто на чёрный день, он и сам не знал. Возможно, это была судьба, но скорее – интуиция.
Он нажал кнопку вызова и поднёс телефон к уху, считая гудки. Три-четыре-пять… На седьмом ему ответили.
– Это Хиджиката Тоширо, – сказал он без предисловий. – Уделишь мне минуту?
Такасуги тихо рассмеялся. Конечно, он знал, кто такой Хиджиката и по какой причине он звонит. Конечно, у него был повод для смеха. Но надо отдать должное – смеялся Такасуги недолго. Он был психом, но не дураком.
– Для тебя, господин командующий, у меня найдётся даже две минуты.
– Как насчёт того, чтобы заключить временное перемирие? – спросил Хиджиката.
Такасуги ничуть не удивился.
– Мне не нравится слово «временное», – сказал он, – предлагаю назвать это взаимовыгодной сделкой.
– Мне нравится слово «взаимовыгодный», – в тон ему отозвался Хиджиката.
Такасуги снова засмеялся, и Хиджиката тоже улыбнулся, коротко и сухо – впервые за семь дней, прошедших с казни Кондо Исао.

Вопрос: Понравилось?

1. Ещё бы!		40	(100%)
Всего:		40

@темы: Ангст, Шинсенгуми, фик: авторский, Gintama: Joui Wars

---

[Shinsengumi-13]

Название: Рубеж
Автор:  Seliamar
Бета:  Мэй_Чен
Размер: 1090 слов
Персонажи: Окита, Хиджиката
Тема: ангст
Жанр: джен, ангст, мистика
Рейтинг: РG-13
Саммари: Хиджиката Тоширо, восемь лет назад погибший при исполнении, снова был здесь.

Он снова был здесь.
Сидел у окна, небрежно прислонившись спиной к стене. Сероватая пыль лунного света оседала на угловатых плечах, выхватывала из темноты притянутое к груди колено и покоящуюся на нем руку, расслабленно свешенную вниз.
Хиджиката Тоширо, восемь лет назад погибший при исполнении, снова был здесь.

Окита Сого отчетливо помнил тот прогремевший взрывом день, когда на Хиджикату тоннами бетонных перекрытий обрушилось сразу три этажа. Выжить после такого было практически невозможно, но Сого видел в глазах Кондо-сана и Шинсенгуми, разгребавших завал вместе с рабочими, мысль о том, что, может быть, все-таки…
Окита знал, что никакого «все-таки» не будет. Поэтому, когда он увидел извлеченное из-под груды обломков серых плит изломанное тело, на его лице не дрогнул ни один мускул.
Хиджиката перестал быть Хиджикатой: он превратился в кожаный мешок, наполненный раздробленными костями и ошметками внутренних органов. Левая половина его головы представляла собой кровавое месиво, но правая странным образом уцелела. Оставшийся невредимым глаз был закрыт, и Хиджиката казался спокойным и умиротворенным.
При жизни он никогда так не выглядел, и Окиту внезапно захлестнула злость, будто Хиджиката, показав ему такое выражение, не оправдал возложенных на него ожиданий.
Но выплеснуть на него эту злость Окита уже не мог. Поэтому злился еще больше — получается, Хиджиката даже мертвым умудрился ему досадить.
Потом были похороны.
Кроме Шинсенгуми, на церемонии присутствовали и Йорозуя в полном составе, и Шимура Отаэ, и представители Ягюу, и многие другие — Хиджиката, наверное, удивился бы, что столько людей пришло жечь за него ладан. Были и те, кого Окита раньше не видел — Кондо-сан сказал, что это родственники. Одна пожилая женщина все время прижимала платок к глазам, и Окита вдруг осознал: он, в сущности, никогда не думал о том, что когда-то у Хиджикаты была другая жизнь, в которой не было ни его самого, ни Кондо-сана, ни Шинсенгуми. Он знал, конечно, что эта жизнь была, даже знал в общих чертах, что в ней происходило, но со временем ему стало казаться, что Хиджиката всегда был в додзё Кондо-сана, затем — что тот всегда носил черную форму Шинсенгуми, ругался, ел майонез, курил.
А потом, после кремации, от Хиджикаты остались только фотография в черной ленте и кусочки костей, присыпанные прахом. Кондо-сан передавал эти кости Оките, а тот опускал их в урну.
Окита знал, что всем людям рано или поздно предстоит оказаться в таком маленьком сосуде. Но когда он глядел на урну, заключавшую в себе то, что было Хиджикатой Тоширо, заместителем командующего Шинсенгуми, какое-то странное чувство тяжестью ложилось на дне легких, мешая дышать.
Это чувство было ему знакомо. Он испытывал его однажды — когда смотрел на такую же урну, в которой была его сестра.
Встретившись взглядом с Кондо-саном, он понял, что у того внутри что-то сломалось.
На этот раз Хиджиката забрал нечто важное не только у Окиты.

После смерти Хиджикаты мечта Окиты претворилась в жизнь: он стал заместителем командующего. Правда, он занимал этот пост совсем недолго, потому что вскоре Кондо-сан ушел из Шинсенгуми.
Окита знал, что это случится.
С тех пор как был создан отряд Шинсенгуми, прошло уже несколько лет, и за это время Окита успел повидать много неприглядных вещей. Некоторые неприглядные вещи он делал сам. Порой он даже забывал, для чего, собственно, они перебрались в Эдо — обычно это происходило, когда руки уже ныли при очередном замахе катаной, а одежда насквозь пропитывалась кровью. В то время Окита все еще был капитаном первого отряда, а Хиджиката — живым. Но тогда в широкой улыбке Кондо-сана можно было разглядеть то, что напоминало об их цели. То, что было душой Шинсенгуми.
Но потом, когда Хиджиката умер, из улыбки Кондо-сана что-то ушло, и его глаза потускнели.
Окита знал, что это случится, но все равно чувствовал себя преданным. Он загонял это чувство поглубже, потому что нельзя было сердиться на Кондо-сана. К тому же вскоре после этого Шимура Отаэ стала Кондо Отаэ — в конце концов, женщины всегда были рассудительней мужчин.
Когда Окита Сого вступил в должность командующего Шинсенгуми, ему еще не было и двадцати лет.

Когда Окита, проснувшись однажды, увидел в своей комнате темную фигуру на фоне высвеченного лунным светом окна, он, недолго думая, потянул из ножен катану.
Но фигура знакомым движением нырнула в сторону, ступила в освещенный квадрат пола — и оказалась Хиджикатой Тоширо. Таким, каким он был больше десяти лет назад, когда Окита увидел его впервые: худощавым, все еще по-мальчишески нескладным, длинноволосым.
В тот момент Окита не подумал ни о шизофрении, ни о призраках — он подумал о том, что, оказывается, уже стал выше того Хиджикаты.
Он незамедлительно озвучил свою мысль, а Хиджиката поморщился — точно так же, как делал это при жизни.
С тех пор прошло уже восемь лет.
Чаще всего Хиджиката приходил в лунные ночи, появляясь в какой-то неуловимый момент: когда Окита замечал его, он уже сидел возле окна, устремив взгляд в тускло освещенную пустоту двора. Потом, когда ночь за окном начинала наливаться предрассветной синевой, Хиджиката исчезал — так же незаметно. Окита просто моргал и понимал, что находится в комнате один.
Хиджиката всегда приходил снова.

Окита не спрашивал, призрак ли он или слишком реалистичное сновидение. Знание этого факта все равно ничего бы ему не дало.
Он не спрашивал, почему Хиджиката так выглядит. Окиту его облик вполне устраивал: казалось, что они в некотором роде поменялись местами. Окита называл его «Хиджиката-кун», почему-то копируя лениво-растянутые интонации Сакаты Гинтоки, с которым иногда пересекался у монумента на кладбище. Хиджиката в ответ огрызался, привычно хмуря брови, и это было очень забавно. К тому же лицо взрослого Хиджикаты, когда Окита видел его в последний раз, напоминало половинчатую маску, годившуюся разве что в качестве реквизита для какого-нибудь дешевого фильма ужасов. Сого доводилось видеть вещи и пострашней, но всё равно лишний раз вспоминать ту картину было бы неприятно — хотя он с трудом признавал это даже перед самим собой.
Иногда ему хотелось спросить, не встретил ли Хиджиката на той стороне её. Но этого он тоже никогда не спрашивал.
Обычно они сидели на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Основное содержание их разговоров составляли язвительные шутки и пререкания — так же, как и восемь лет назад. Правда, Окита до сих пор чувствовал легкое разочарование оттого, что убивать Хиджикату больше не было надобности.
Изредка Хиджиката как бы между прочим говорил, чтобы в следующем рейде он следил за левой стороной. Окита делал вид, что не слышал, но потом, хоть и в последний момент, но все же уворачивался от пули, которая пробила бы легкое. В дальнейшем никто из них об этом не упоминал.

По вечерам, возвращаясь с патрулирования, Окита Сого, командующий Шинсенгуми, всегда заходил в супермаркет и покупал бутылку майонеза и сигареты.
Он ставил майонез перед домашним алтарем, а затем шел в свой кабинет, снимал мундир и закуривал.
Потом он окидывал взглядом покосившиеся стопки бумаг на рабочем столе и отстраненно думал о том, что пора бы назначить кого-нибудь своим заместителем.
Но каждый раз решал, что сделает это позже.

Вопрос: Понравилось?

1. Ещё бы!		43	(100%)
Всего:		43

@темы: Ангст, Шинсенгуми, фик: авторский, Gintama: Joui Wars

---

[Shinsengumi-13]

Название: Близкие люди
Автор:  Seliamar
Бета:  Мэй_Чен
Размер: 806 слов
Персонажи: Кондо, Окита, Хиджиката
Тема: ангст
Жанр: джен, ангст
Рейтинг: РG
Саммари: Иногда Кондо Исао думал о том, не совершил ли он ошибку.

Здание станции метро в Шинджуку было разворочено взрывом, и из-под обрушившейся крыши, походившей на пробитый череп, поднимались густые клубы серой пыли. В некоторых местах стены снесло полностью, но несущие перекрытия остались, и можно было увидеть рабочие столы служебных кабинетов — эта картина напоминала гротескный домик для кукол. Из груды развалин, присыпанных сверкающими на солнце осколками стекла, торчали покореженные спицы арматуры, обломки перил и турникетов.
А еще со всех сторон слышался страшный, будто потусторонний вой. Он плыл над горами щебня, заползал в каждую щель, и трудно было поверить в то, что этот звук создан человеческими голосами — голосами тех, кто оказался погребен под кучами серого камня, кому переломало кости и разорвало внутренности. Команды спасателей разгребали завалы, повсюду сновали медики с пакетами кровяной плазмы в руках. Спасшиеся и отделавшиеся легкими повреждениями толпились чуть дальше, у машин скорой помощи, и оттуда слышались истошные женские крики.
Шинсенгуми уже оцепили район взрыва. Кондо Исао стоял на тротуаре напротив здания, где устроили что-то вроде командного пункта, обозначенного складным столом и стулом. От воя раненых у него внутри всё стыло и по спине бежали мурашки.
Кондо проводил взглядом носилки с ребенком, наскоро наложенная повязка на голове которого пропитывалась кровью прямо на глазах. Следом за носилками, пошатываясь, шла женщина с выражением страшного, темного отчаяния на лице. Проходя мимо Кондо, она вдруг споткнулась и упала, но даже не вскрикнула.
Кондо тут же подскочил к ней и буквально поставил на ноги, потому что сама она двигалась так, будто из нее высосало все силы. На мгновение он встретился с ней взглядом: в ее глазах была жуткая пустота, и Кондо понял, что за чувство вымораживало его грудь.
Наверное, это можно было назвать ужасом.
Частицы бетонной пыли, плывшие в воздухе, переливались в солнечных лучах. Кондо огляделся и увидел чуть поодаль Тоширо, неподвижно стоявшего возле расчищенного прохода в здание. Его мундир покрылся серым пыльным налетом, и лицо было абсолютно равнодушным.
— Поскорей бы тут все разгребли.
Голос Сого прозвучал по обыкновению невыразительно. Кондо не заметил, когда тот подошел.
— Хиджиката-сан тоже скучает, — Сого хмыкнул, прикрыл зевок ладонью и выудил из кармана сосиску. — Я проголодался. Кажется, сегодня у нас не получится вернуться к ужину.
Кондо смотрел на него и пытался вспомнить, когда все это началось.

Кондо Исао всегда знал, что Сого сражается в большей степени затем, чтобы показать, насколько он хорош, нежели за идеалы, прописанные в уставе Шинсенгуми. Но Сого от этого не переставал быть Сого — лучшим учеником его додзё, его другом. Семьей.
Однако со временем Кондо осознал: Сого сражается еще и потому, что ему нравится убивать. Когда первый отряд отправлялся в рейд, операции превращались в кровавую баню. Сого возвращался в штаб в пропитанном чужой кровью мундире и больше всего был похож на сытого кота — или, наверное, крокодила. Его глаза словно заволакивало странной мутной пленкой, и веяло от него удовлетворенным спокойствием, а еще холодом.
Потом он садился и тщательно чистил катану, иногда застывая и глядя на свое отражение в серебристом металле клинка. В эти моменты Сого выглядел так, будто вот-вот улыбнется — но он не улыбался. Странное, неопределенное выражение его лица было пугающим — даже для Кондо.

Кондо Исао всегда знал, что Тоширо не остановится ни перед чем, если нужно будет сражаться за идеалы, прописанные в уставе Шинсенгуми. Без него Шинсенгуми бы никогда не стали тем, чем являются сейчас. Тоширо был умным, хитрым и проницательным, а еще — его другом. Семьей.
Но однажды Кондо увидел, как он выходит из комнаты для допросов и говорит охранникам, чтобы те убрали тело.
Тогда он впервые заметил, какой у Тоширо ясный и безжалостный взгляд.
Тоширо жил ради Шинсенгуми. Часами просиживал за рабочим столом, скуривая сигареты пачками, сутками напролет гонялся за террористами по всему Эдо. С неподвижным лицом ронял короткое «сэппуку», даже если провинившийся служил в Шинсенгуми с момента основания отряда. Выбивал информацию из арестованных преступников — любыми методами.
Кондо смотрел на него и видел: в его глазах нет ни капли сомнения в том, что цель оправдывает средства.

Порой Кондо Исао задавался вопросом о том, не совершил ли он когда-то ошибку.
Может быть, ему никогда не стоило заговаривать с ними об Эдо. Может быть, ему не стоило добиваться права носить форму Шинсенгуми.
Но он никогда не раздумывал об этом слишком долго. В подобных размышлениях не было никакого смысла, к тому же много думать было просто не в его стиле.
Поэтому Кондо широко улыбался, говорил громким голосом, раскатисто смеялся, слезно жаловался на несчастную любовь и расхаживал по штабу голым.
И тогда Сого, чистивший свой меч, прерывался, поворачивался, и мутная пленка исчезала из его глаз. А Тоширо поднимал голову от своих документов, моргал, и его лицо переставало казаться высеченным изо льда.
Кондо не пытался заниматься самообманом и убеждать себя в том, что ничего не изменилось. Напротив, изменилось — и продолжало меняться — слишком многое. Может быть, наступит момент, когда Тоширо просто пролистнет страницу и проигнорирует его, а Сого больше не оторвет взгляда от лезвия своей катаны.
Когда это произойдет, Кондо Исао найдет другой способ.
Ведь что бы ни случилось, эти двое все равно останутся самыми близкими ему людьми.

Вопрос: Понравилось?

1. Ещё бы!		40	(100%)
Всего:		40

@темы: Ангст, Шинсенгуми, фик: авторский, Gintama: Joui Wars

---

[Shinsengumi-13]

Название: Элита всегда побеждает
Автор:  тви
Персонажи: Хиджиката Тоширо, Сасаки Исабуро
Тема: ангст
Рейтинг: PG

Вопрос: Понравилось?

1. Ещё бы!		39	(100%)
Всего:		39

@темы: Ангст, арт/коллаж, Шинсенгуми, Gintama: Joui Wars

---

[Team Kabuki]

Название: Семейные узы
Автор: Team Kabuki
Пейринг/Персонажи: Джиротё, Пирако
Тема: ангст
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Исходники: музыка: Celldweller - So Long Sentiment

Вопрос: Понравилось?

1. Да		10	(100%)
Всего:		10

@темы: Ангст, Gintama: Joui Wars, Кабуки-Чо, клип

---

Фик: ангст

[Кайентай-тим]

Название: Мечты
Автор: команда Кайентай
Бета: команда Кайентай
Размер: мини, 1593 слова
Пейринг/Персонажи: Сакамото, Муцу, омп-аманто несколько кроссоверного происхождения
Тема: ангст
Жанр: повседневность, приключения
Рейтинг: PG
Саммари: иногда крохотный недостаток перекрывает путь к мечте. Это очень, очень больно. И обидно.
Предупреждение: в конце допущен выход на более позитивную тему. Автор просит прощения, но настаивает, что ангста товарищу Сакамото и так хватило за глаза - с его-то характером!
Примечания: см. под текстом.

- Нет, уважаемый. Мы не можем вас принять - по медицинским показаниям.
Голос у девушки-секретарши из лётного колледжа приятный и мягкий, полный сочувствия.
- Но я ведь совершенно здоров!
- У вас предрасположенность к космической болезни, мистер Сакамото. Для пилота транспортного юнита это стопроцентный отвод. Извините, мне очень жаль.
Действительно жаль? Или это просто слова?
Черт ее разберет. Аманто: с ними никогда ничего не ясно.
Это уже третий колледж. Третий отказ.
Пособие, выданное в центре политэмиграции очаровательным пожилым господином с кошачьей головой, скоро заканчивалось.
«У вас, мистер Сакамото, есть год на то, чтобы обучиться и найти себе работу в нашей галактической республике. В противном случае вы будете интернированы».
Это значит, что его выгонят, как дурного щенка. Обратно, на Землю. К друзьям, которых он... что уж там, которых он бросил.
И которые едва ли его за это простили.

Сосед по общежитию, Кэч, встретил его ободряющей улыбкой.
- Ничего, это, Тацума. У тебя еще есть время! Прорвемся!
Сам он был хоть и не “цивилизованный”, но аманто. Похожий на шарик меха на небольших ножках или на карманного медведя, с хрипловатым фальцетом.
Симпатичный, вобщем-то, тип. Тоже помешан на звездах и кораблях, и так же бесплодно: не вышел ростом, совсем-совсем: даже встав на цыпочки Кэч едва достал бы макушкой до бедра Сакамото.
Муцу Мунемацу¹, еще одна квартирантка их общежития, оторвалась от справочника по бухгалтерскому учету, чтобы покрутить пальцем у виска.
- Идиоты вы. Дались вам эти звезды. Что вам стоит пойти хоть на курсы бухучета те же? Пусть не при звездах, но хоть не выгонят же!
Муцу очень умная. Очень спокойная и очень способная. Просто она совершенно не понимает их.
Для неё звезды - просто еще одна профессия. Профессий на свете много. Можно быть гейшей, можно быть мусорщиком, можно быть торговцем - а можно вот пилотом. А можно не быть.
Но ведь нельзя не быть. Если над тобой есть звезды - как можно о них не мечтать? Как можно от них отказаться?!
Любой ценой надо пробиться к ним. Остаться с ними.
- Мисс Муцу, вы не понимаете, - вежливо пищит Кэч. - Летать - это... ох, не знаю, как и сказать-то, мисс. Это вроде как... ну, летать.
Действительно, как тут иначе сказать? Летать - это летать. И всё тут.
- Ваше дело, - пожала плечами Муцу. - Но я вам говорю, вылетите отсюда - сами пожалеете, что решили всем жертвовать во имя мечты.
Пожалеют, да. Но сдаваться они всё равно не были намерены.

В конце концов, у Сакамото и случай был не настолько безнадежный. Ростом с ним едва ли кто мог померяться, руки крепкие, глаз верный. И стрелять он умеет отлично, научился на войне. Он, на самом деле, всем ведь подходит. Но эта чертова болезнь... откуда она вообще взялась? Может, если принять какие-нибудь таблетки, никто не заметит?
Он сел за терминал, вышел в Инфосек, послушал предупреждение: «По закону галактической федеративной республики “О разумном ограничении доступа к информации для асоциальных элементов” лица, не получившие вид на жительство в Галактической Федеративной Республике, к информации о потенциально опасных для жизни веществах, предметах и обычаях не допускаются». Вышел из Инфосека и устало откинулся на кресле.
Кого он пытается обмануть? Хрен ему лысый, а не звезды.
И вся эта затея - просто шутка над ними, “асоциальными элементами”, этакий жестокий урок: посмотрите, дикари, на то, чего вам не светит никогда и никак.
Вы годны только считать цифры наших доходов и мыть за нами полы. И больше ни на что.
Вы и на это-то годны только условно, с большим скрипом.

- Эй, Тацума? - Кэч отвлекся от персональной деки, на которую Сакамото неделю назад загрузил пиратскую копию учебника по навигации; Сакамото его уже прочитал, теперь была очередь аманто. - Слушай, а если попробовать школу в системе Медузы? Говорят, туда совсем всех берут.
- Забыл, какие там тарифы? Ха-ха, если продать почку, может, поступим, конечно.
- Я посчитал, - поднял лапку Кэч. - Если мы скинемся, то остатков нашего годового пособия аккурат хватит за месячный курс для одного. На занятия будем ходить по очереди. А там можно будет что-нибудь придумать.
- А кто будет чистлиться кадетом?
- Я, конечно. Потому что у меня больше денег остается и меньше времени.
Это был Шанс. Конечно, будет в итоге потерян целый месяц из отпущенного ему на пребывание в Галактике срока, и останется всего-то три... но за три-то месяца он всяко что-нибудь подыщет, зато - соприкоснется со Звездами же!
- Деньги твои, приятель!

Хорошо, что все перелеты оплачивались социальной картой иммигранта, денег-то у Сакамото больше не было. Прокормиться по карте в принципе тоже было можно: на Два-Четыре было несколько социальных столовых. Кормили там хреново, но что-то лучше, чем ничего.
Кэч всю дорогу трепался о полетах, о перспективах, о надеждах и о том, как они вдвоем здорово поступят в летную школу по одному билету.
Сакамото соглашался и весело смеялся, представляя лица преподавателей. Переставить файл с фото с одного ID-чипа на другой очень просто; они уже пробовали. А если фото и ID совпадают - какая разница, что вчера это был мелкий мохнатый аманто, а сегодня внезапно двухметровый человечина? Никакой. Роботам - так точно никакой.
План был идеальный, Кэч проявил себя истинным коварным аманто!
Правда, на третий день перелета Сакамото немного пожалел о своем поступке, уж больно хотелось есть - но ведь и Кэч потратит все деньги на поступление, верно? Быть друзьями по мечте и по несчастью было даже хорошо. Напоминало прошлое.
Да и подолгу питаться одним пустым кипятком Сакамото было не привыкать. Во время войны и недели на сырой воде случались.
Как шутил Широяша - «Нет ничего вкуснее воды, но только если есть с чем ее сравнить!».
А когда и сравнивать не с чем... нет, Сакамото всё равно нравилось. Начинаешь различать оттенки вкуса: солоноватая, сладковатая, чуть горькая, а у этой воды привкус травы и ягод каких-то. В обычной жизни такого не заметить: вкус притупляется.
«Голодая, становишься истинным гурманом», - это уже Кацура. Он часто передразнивал профессиональных дегустаторов, пробуя чуть разогретую на бездымном костерке воду, как самое дорогое сакэ.

Но прошлое прошлым, а наступило утро, когда Сакамото взял ID-карту Кэча и явился к проходной Академии Звездоплавания.
Приложил карту к турникету, ожидая приветливого зеленого огонька.
Турникет истерически взвизгнул. Он снова приложил карту. Снова сигнал отказа.
- У вас тут что-то сломалось, - вежливо обратился к роботу Сакамото. - Меня не пропускает, хотя я внес оплату за месячный курс...
Робот аккуратно взял карту. Пробил штрих-код, помигал огоньками на лицевой панели. Выдвинул откуда-то из тощего живота клавиатуру и ввёл имя вручную. Снова помигал огоньками.
- Прошу прощения, но к нам в базу не поступали никакие средства от мистера Кэча. Мне очень жаль. Видимо, какая-то ошибка в финансовых потоках. Обратитесь в ваш банк для более подробной информации.
Банк был далеко, на улице Труда и Капитала; нормальный человек сел бы на гравибус. Он побежал пешком, вломился в офис, распугивая зеленокожих дамочек с шевелящимися по бокам головы щупальцами (гадость какая!).
- Кэч? Да-да, конечно. Ваша последняя операция датирована сегодня 4.30 утра. Вы перевели деньги на ID-карту мистера Сакамото Тацумы. Перевод осуществлен успешно.
- Сакамото... Тацумы? А что он сделал с этими деньгами?
- Это конфиденциальная информация, - металлическим голосом ответил клерк.
«Конфиденциальная - значит, секретная» - машинально подумал Сакамото.
Вот такие вот у друзей бывают от друзей секреты...
Пискнул комлинк: сообщение от галактического иммиграционного центра.
“Ваш испытательный срок истекает через две стандартных недели, с уважением...”

***

На стенке висел список, исчерканный красным маркером: все лётные школы галактики. Вычеркнуты те, которые не берут дикарей, те, которые требуют уже имеющегося высшего образования, те, которые не берут их по состоянию здоровья...
Муцу покосилась на список, на соседа.
Сосед был сам на себя не похож: куда только делась вечная бессмысленная ухмылка в пол-лица. Вместо нее - пустой взгляд прямо перед собой или в пол, рассеянные кивки вместо ответов. Если говорит - то короткими фразами - да, нет, спасибо, пожалуйста, до свиданья.
Как будто где-то щелкнул невидимый переключатель, и волна “постоянный позитив и радость” сменилась на “мне всё надоело и идите к чёрту”. И он второй день уже пытается напиться и никак не может; того и гляди, начнет искать, чем бы зарезаться покрасивше.
Мечту у него отняли, ха. Как будто он - дитё малое, а мечта - любимая игрушка. Или это всё очередные самурайские закидоны?
Всё-таки самурай - это почти синоним слова “дурак”. Если и не лезет на рожон в бессмысленном бою, то лезет на какой-нибудь другой рожон. Просто так, из принципа. То есть - по глупости.
Муцу Мунемацу была из Онивабан²; она относилась ко всему просто и практично - иначе не выжить в мире ниндзя. То есть, выжить, конечно, может и удастся... но вот сохранить голову на плечах в рабочем состоянии - едва ли. Достаточно вспомнить Зензо и Саччан, чтобы это понять.
Ей не было никакого дела до соотечественников вообще и этого конкретного в частности.
Просто... когда он поднялся и, почти без какого-то выражения на лице, начал сдирать со стены этот самый список, и никак не мог его содрать - Муцу не выдержала. Наверное, это была жалость.
- Ну хорошо. Ты хочешь быть пилотом. Но даже до тебя должно на данный момент уже дойти, что без денег этого у тебя не выйдет. Не выйдет, понимаешь?
Сакамото поднял лицо, мутным взглядом скользнул по ней. Спросил устало - куда только делся вечный его оптимизм:
- Положим, понимаю. И что с того?
- Если у тебя будут деньги, всем будет до лампочки, что у тебя там со здоровьем, происхождением и биологическим видом. И на то, есть ли у тебя диплом летной школы - тоже, - развила мысль Муцу.
Погасшие было глаза загорелись интересом.
- Положим, так. А откуда взять деньги, если через неделю меня отправят на какую-то Лесную Луну планеты с дурацким названием и диким мохнатым населением?
- Элементарно, самурай. Пойди работать. Официантом, поломойкой - какая разница, главное, деньги будут платить. Деньги и гордость, ты учти, вещи несовместимые. Поступи учиться куда-нибудь - вот хоть в наш колледж бухгалтерского учёта.
- И забудь о Звездах, да? - горько усмехнулся Сакамото.
- Именно что забудь ты о них хоть на минуту, идиот! - рявкнула Муцу. - Тебе надо тут закрепиться. Найти себе место, чтобы не вышвырнули к чертовой бабушке. А когда найдешь... есть у меня одна идейка. Ты в коммерции что-нибудь смыслишь?
- Ну, мой родитель был торговцем. Я ему в детстве помогал по мелочи.
- Отлично. Тогда - слушай сюда...

---

¹ - имя реального сподвижника Сакамото (Рёмы) - Мунемицу; имя Муцу-сан неизвестно, поэтому автор последовал примеру автора и поменял второй иероглиф. Если кого-то интересует, в данном случае имеется в виду иероглиф “末”.
² - в каноне на это четких указаний нет, но посмотрите на её одежду!

Вопрос: И как?

1. Понравилось!		27	(100%)
Всего:		27

@темы: Ангст, фик: авторский, Gintama: Joui Wars, Кайентай

---

Ангст|Фанфик №3

[Yoshiwara]

Название: Природа девиаций
Автор: Киноварь
Размер: 619 слов
Пейринг/Персонажи: Умибозу, Хоусен, Камуи
Тема: ангст
Жанр: дарк, ангст
Рейтинг: PG-13
Саммари: Не оставляйте детей одних: они легко учатся плохому

Бой Ято – прекрасное зрелище, которым можно наслаждаться вечно. Шла бы по Вселенной молва об этом, восторгались бы разумные существа красотой чистой разрушающей силы, но некому рассказать, не остаётся свидетелей.

Всё вокруг уничтожает раса Ято – походя, не со зла.



Умибозу пробил стену головой, да так и застрял. Пытается выкарабкаться, дрыгается так смешно, что Хоусен не выдерживает, смеётся, согнувшись и прижав руку к животу.

Тот затихает, бьёт по стене кулаком. Брызжет в стороны кирпич, валится с треском штукатурка, и грозный рык разъярённого зверя оглашает округу. Хоусен с готовностью вскидывает зонт – поистрепалось оружие за время схватки, надо было взять запасной – и встречает им новую атаку.

Делает вид, что потерял инициативу, отбивается только, прямо перед ним – перекошенное, красное от натуги и ярости лицо. Это только кажется, что Умибозу особенный, подчинился мирной жизни и своей бабе, но на самом-то деле вот она, его суть: пот и заживающие раны, по крови скользящие ноги, смерть.

Давным-давно Хоусен так не веселился. Ни с кем другим не смог бы вложить в этот удар всю силу: покачнуться, обманный взмах, и огромный кулак встречает соединение височных костей.



Хоусен бьёт в висок со всей дури, и сам подаётся назад от силы удара. Теряет равновесие, а пока пытается понять, что его обдурили, уже кубарем летит в ручей.

Умибозу делает шаг, другой. Его мозг паникует, спешно заращивая повреждение своего вместилища, и небеса становятся в его глазах красными, и пахнут только что сваренным рисом, и звучат как переливчатая мелодия арфы.

В воцарившейся неразберихе приходит пора ему, Умибозу, смеяться: Хоусен поднимается из ручья весь в грязи и мокрый, придерживая развязавшийся пояс, чтобы не остаться без штанов.

– Эё-эй, передышка, пока ты не оденешься, – с трудом бормочет сквозь смех Умибозу. Хоусен багровеет от злости, но пояс перехватывает и крутит какой-то невозможный узел.



Камуи наблюдает за битвой с соседнего холма: папа говорит, зрение у него хорошее. Здесь почти безопасно, а если что, можно будет и убежать.

Если Ято грозит опасность, становится неважно, что ему всего два года и что он некрепко держится на ногах. Пока Камуи малявка, не достающая папе макушкой до колена, инстинкт убийства дремлет, а вот самосохранение невиданно сильно.

Он смотрит, как фонтанами взмывает к небу земля, как мелькают истрепанные зонты, перекрещиваются со стуком. Папа обещал ему такой совсем скоро, когда грядёт странный возраст «три», и Камуи не простит, если зонт окажется совсем маленьким.

Камуи смеётся над тем, как дрыгается папа, застряв в стене головой, как выползает из ручья незнакомый дядька. А потом замолкает, всматриваясь в короткую передышку на завязывание штанов.

Это не укладывается в его маленькой голове.

– Дерись голым! – кричит Камуи, не заботясь о том, что его услышат. Не может сказать дальше, но думает, ощущает: если Ято остаётся без одежды, он дерётся дальше; если Ято остаётся без руки, он дерётся дальше; если Ято вот-вот умрёт, бой нельзя прекращать.



Ореки стар и уже не заботится о своей безопасности, так что спешит к ребёнку, кричащему что-то дерущимся Ято. Ребёнок беснуется, шипит, топает ногами в приступе ярости, и замечает рядом с собой старика слишком поздно.

– Не надо тут быть, маленький, – говорит Ореки, наклоняясь к ребёнку, смотрит в его голубые глаза, сияющие ярко на чумазом лице. – Где твои родители?

Ребёнок скалится и показывает туда, где сражаются Ято, земля трещинами идёт, рушатся стены. Ореки втягивает воздух, чтобы начать упрашивать, но замолкает и смотрит удивлённо на красное в детской ладошке.

– Не надо тут мне мешать, – говорит ребёнок совсем по-взрослому.

Красное пару раз сжимается и разжимается, а потом Ореки не чувствует ничего.



Сидя перед зонтом на могиле Хоусена, Умибозу вспоминает бой, что провёл не по правилам, и как они разошлись, шатаясь от изнеможения, и как нашёл сына сидящим рядом с вонючим трупом.

– Неправильно, – сказал ему тогда Камуи, – Не как Ято.

А теперь поступил так же.

Рассказывая о планах сына Гинтоки, Умибозу то и дело взглядывает на подражающий надгробию истёртый в драке зонт.

Вопрос: Понравилось?

1. Да		14	(100%)
Всего:		14

@темы: Ангст, фик: авторский, Gintama: Joui Wars, Йошивара