The World Is Not Enough
Автор: Джонни Рождество
Бета: esplodio
Размер: 1700 слов
Пейринг/Персонажи: Ёрозуя, Хиджиката, остальные
Тема: АУ
Жанр: юмор, АУ
Рейтинг: G
Саммари: «Гинтама» стала музыкальной, все организации, группировки и общества – музыкальные группы
Земля музыки. Много воды утекло с тех пор, как нашу страну так называли. Двадцать лет назад раса Аманто захватила власть и запретила петь. Теперь мы должны жить по их законам и слушать только синтезированный голос программы Vocal Old.Единственный человек этой эпохи, в котором жив дух музыканта — Саката Гинтоки.
— А хотя… — безнадежно вздохнул Шинпачи, — можно забыть этот эпиграф.
— Ты что-то сказал? — не поворачивая головы, спросил Гинтоки.
— Нет, ничего.
Гинтоки в ответ только промычал и снова сосредоточился на экране телевизора. Шевелиться как-то сверх этого отчаянно не хотелось — тело ныло так, словно его всю ночь избивали. Наверное, ногами. Ленивцу, про которого шел выпуск дикой природы, похоже, тоже сильно досталось. Существо, обросшее редкой шерстью, висело на ветке, пытаясь дотянуться хотя бы одной лапкой до воды, но делало оно это как в замедленной съемке. Минут десять, будто зомбированный, Гинтоки наблюдал за происходящим, но даже один палец зверушки не коснулся воды. В голову закрадывались мысли влезть в экран и окунуть животное в нее, чтобы оно не мучилось.
— Вот доказательство того, как телевиденье разжижает мозг, — осудила его только что проснувшаяся Кагура.
Через минуту она уже сидела рядом с Гинтоки и тоже встревожено следила за ленивцем.
Только Шинпачи по-прежнему носился по комнате, занимаясь своими шинпачевскими делами. Боковым зрением Гинтоки улавливал, как тот собирал разбросанные вещи и убирал пустую посуду со стола.
Потом в дверь позвонили.
— Не открывай. Там наверняка старая карга. — Но Шинпачи все равно открыл. Гинтоки тоже когда-то был таким — рвался навстречу неизбежному. То есть, молодым и глупым.
Отосе деловито прошла по комнате и встала прямо напротив Гинтоки, закрыв своим телом весь обзор.
— Эй! — раздраженно сказал он, поднимая глаза. — Мешаешь!
Из телевизора раздался плеск воды: животное уже купалось.
— Я целых пятнадцать минут потратил, чтобы посмотреть, как оно плюхнется в воду, а из-за тебя все пропустил! — вскинулся Гинтоки.
— Аренда.
— «Аренда», «аренда», — передразнил он ее, — только это от тебя и слышно. Ни «доброе утро», ни «как дела?» Что за отношение к постояльцам?
— Постояльцам?! — возмутилась Отосе.
Кагура обреченно прибавила громкости на телевизоре, чтобы заглушить обряд утренней перепалки.
— Ты бы хоть раз заплатил за проживание, чтобы называть себя постояльцем!
— Я платил! — обиделся Гинтоки.
— Полгода назад?
— Обещанного три года ждут.
— Гинтоки, я серьезно, — Отосе кинула взгляд в угол, где лежали инструменты, — заканчивай с этим. На этом не заработаешь, если у тебя нет связей. Когда-то, может, ты и твои Джои были популярны, но в наше время никому не нужна музыка. Пора посмотреть правде в глаза и перестать жить мечтами.
— Наверное, — равнодушно ответил Гинтоки.
— Я выселю тебя, если ты принесешь мне к вечеру денег.
— Ну нет, мы хорошо сегодня выступим! — не выдержала Кагура, а Гинтоки посчитал, что это неплохой шанс умыть руки, раз эстафету пререканий с каргой перехватил кто-то еще. Он вытащил забившийся между подушек красный лифчик, напрасно надеясь остаться незамеченным. Кагура тотчас же спохватилась: — Гин-чан, не делай этого! Есть же другой путь!
— Да не собираюсь я его надевать! — крикнул Гинтоки. — Вернусь к концерту, в общем.
Гинтоки целенаправленно брел в самое ненавистное место в Эдо — базу Шинсенгуми. Ненавистное по нескольким причинам.
Одна из них была лояльность правительства к этим бездарностям, разрешающая их музыкальную деятельность в городе. Группам вроде Ёрозуи приходилось ошиваться по подпольям, чтобы играть, причем чаще всего заведения со звукоизоляцией драли денег за аренду больше, чем вся выручка музыкантов. Конечно, их можно было понять: своевольные выступления были запрещены законом и в случае нарушений карались или огромными штрафами, или тюрьмой. Но если не играть, то людям оставалось только слушать Шинсенгуми с их нашумевшим хитом «Edo Metal City» или унылый Vocal Old. Мимаваригуми Гинтоки за группу даже не считал, хоть они и были разрешены правительством — те слишком элитны для его слоя общества.
Вторая же причина — это Хиджиката. Просто Хиджиката сам по себе. Один вид его разукрашенной гримом морды вызывал в Гинтоки желание убивать, но тем не менее именно к нему он сейчас и шел. Необходимо было выяснить некоторые моменты прошедшей ночи.
— Честно говоря, я не очень хочу знать, что вчера произошло, — признался Гинтоки, когда выцепил Хиджикату с репетиции, — но, видимо, это твое.
Глядя на свисающий с пальца Гинтоки лифчик, тот молча вытащил пачку и закурил.
— Нет, — твердо ответил Хиджиката, затянувшись.
— Ты же любишь всякие бабские вещи, — настаивал Гинтоки, — вон и красишься постоянно.
— Это грим вообще-то! Мы все время так выступаем!
Гинтоки ухмыльнулся.
— Так вы все там такие… Ну ладно. Значит, это все, что осталось от Зуры.
В его воображении разговор должен был протекать более мягко, а не провисать неловким молчанием. Самое неприятное во всем этом не то, что Гинтоки беспробудно пил и теперь ничего не помнил, а то, что он делал это вместе с Хиджикатой. Он прекрасно понимал, что пить со своим прямым конкурентом — это высшая степень отчаяния.
Начиналось ведь все неплохо. Гинтоки пришел в подпольный музыкальный магазин, чтобы подобрать что-то новенькое для репертуара Ёрозуи. Это должно было освежить их игру и, может быть, даже привлечь клиентов. Не все же им подменять всяких лохов из других групп, в конце концов! Гинтоки метался между баяном и гавайскими барабанами, но потом увидел сямисэн. На аренду такой редкости ему впритык хватило бы денег.
Ностальгия — отчаянная штука. Он вспомнил про времена Джои, когда их четверка была на слуху у всех. Нынешняя популярность тех же Шинсенгуми ничто по сравнению с ними. Джои позволялось все — любые эксперименты и жанры. Как-то раз Гинтоки даже выступил соло — при нем был вот точно такой же сямисэн, а пел он тогда «Тысячу ветров». Даже несмотря на его ужасное пение, люди все равно аплодировали. Но все, что осталось сейчас — память и нелепое прозвище, которое Гинтоки больше не заслуживает.
Все испортил Хиджиката, которому надо было зайти в тот же магазин в то же время и вылупиться на этот чертов сямисэн! Видимо, Гинтоки выглядел как вселенское воплощение печали, раз тот после недолгого обмена любезностями предложил выпить. Не стоило так делать: там, где одна бутылка — там и вторая, а потом провалы в памяти и непонятное нижнее белье наутро. Ладно! Про белье он еще смутно помнил, про стрип-бар, а вот потом уже не все было так гладко.
— У меня к тебе только один вопрос… — прокашлявшись, начал Гинтоки.
— Надеюсь, не в стиле «Мы ведь не спали вместе?» — тут же уточнил Хиджиката.
Гинтоки напустил на себя самый пренебрежительный вид, на который был способен.
— Где теперь сямисэн? Я помню, что мы его брали, но ни у себя, ни в магазине я его не нашел.
— Ну, он у меня, — спокойно ответил Хиджиката. — На удивление целый.
«Зараза. Даже в беспамятстве обошел», — Гинтоки вздохнул.
Он развернулся, чтобы уйти, но вопрос Хиджикаты нагнал его.
— Эй, Ёрозуя. Вы ведь выступаете сегодня?
— Ага.
— Мы тоже, — кивнул Хиджиката. — Сорвешь куш на этот раз?
— Красиво подъебал, — скривился Гинтоки.
— Я придумал, — объявил он. — Дадим объявление, что-то в духе: «Если ваш басист спился, обращайтесь к нам. Мы его заменим. Если ваша драгоценная поп-дива сбежала с каким-то байкером, мы предоставим вам достойную замену! Если ваш техник повесился на проводах, не беспокойтесь, мы — Ёрозуя, играющие в любом жанре и на любом инструменте — унесем тело, избавимся от него и сделаем все в лучшем виде!»
— Неплохо, Гин-чан! — поддержала его Кагура.
— Почему мне кажется, что в роли техника я? — нахмурился Шинпачи. — Но! Ребята, давайте не унывать раньше времени. Наше выступление только началось же!
— О да, — Гинтоки с наслаждением обвел взглядом помещение. — Зал так и ломится от… стульев и столов.
Все концерты Ёрозуи проходили в закусочной Отосе. Старая карга пускала их бесплатно, хоть Гинтоки и ворчал, что ее оборудование подходит только для караоке, а не для полноценного выступления.
— Ну… — с сомнением протянул Шинпачи. — Вон там в углу Хасегава-сан.
— Он тут с утра. Я бы на месте некоторых обеспокоился, жив ли его клиент вообще.
— Таэ-чан всегда к нам приходит! — заявила Кагура.
— Да, просто она еще работает!
— Хорошо-хорошо, — сдался Гинтоки. — Бесполезный старик, самка гориллы, можно посчитать еще каргу. Трое — уже толпа.
Он лениво перебирал струны гитары, размышляя о том, что это последнее выступление Ёрозуи. Если подумать, у остальных из Джои все сложилось более удачно. Тацума, который был голосом их группы, теперь рассекал по космосу, только уже не с песнями. Сакамото Тацума стал известным комиком с собственным проектом «Каентай». Он неоднократно звал Гинтоки с собой, но перспектива мотаться между галактиками удручала сама по себе. Такасуги тоже не оплошал. Его Кихейтай бодро шел против системы, а по количеству поклонников временами обгонял даже Шингсенгуми. Как-то Гинтоки слышал визги его фанаток — больше доказательств успеха не требовалось. Зура же сидел где-то в гетто. Шинсенгуми почему-то рэп недолюбливали и устраивали гонения, но это ничуть не смущало движение Кацу-рэпа.
Только Гинтоки был как победитель по жизни.
— Эй, Гин-чан! — позвала его Кагура. — Посмотри, люди приходят!
— Не обращай внимания на здешних алкоголиков, — посоветовал Гинтоки.
— Ты кого алкоголиком назвал?!
Это был голос Отаэ. Нога, припечатанная к лицу Гинтоки, — тоже принадлежала ей.
Пытаясь справиться с кровотечением из носа, он увидел вместе с ней Кьюбей.
— Я думал, что поставил в это захолустье изоляцию, чтобы тут звучала музыка, — проворчал Гэнгай.
— Тут звучат только одни старики и неудачники, — заметил Зензо, выплыв из-за спины старика. Пафосное появление прервалось ударом Са-чан.
— Не смей называть моего любимого стариком и неудачником!
— Гин-чан, смотри, как их много! — просияла Кагура.
Закусочная Отосе не пользовалась такой популярностью даже во время сезонных скидок. Десять, пятнадцать, двадцать человек — все больше прибывало людей. Все как один — знакомые. Парни и девушки из хост-клубов, Цукуё и Хинова с гейшами Ёшивары, их чудовищный зеленокожий сосед аманто, тот старик, живущий в телеге, который вместе с ней же и застрял в дверном проеме.
— Задерживаешь выступление, Ёрозуя, — сказал Хиджиката, небрежно протолкнувшись через весь народ. За ним не отставал и Окита.
Если удивление можно было бы чем-то измерить, прибор бы сейчас сломался.
— Сого посадил голос, — объяснил Хиджиката. — Концерт пришлось отменить.
— А остальные отравились майонезом и умерли в конвульсиях?
— Не надейся. Но ты тут кое-что забыл, я решил вернуть.
Хиджиката протягивал ему сямисэн.
— Тебе промыли мозги? — недоверчиво посмотрел на него Гинтоки.
— Вроде того, — кивнул он. — После четвертой бутылки ты стал особенно разговорчивым. Как хочешь называй это, но мне понравилось, как ты думаешь о музыке.
«Это признание», — гласила табличка, поднятая Окитой.
— Отличный образ, Элизабет, — ухмыльнулся Гинтоки.
Он взял сямисэн и поднялся на сцену. «Поднялся», конечно, было громко сказано. Сцена была еще ниже, чем ступеньки на второй этаж.
— Ну, и что же мне сыграть? — задумчиво пробормотал Гинтоки.
— «Тысячу ветров», — подсказал голос из зала. Как и все тут — знакомый голос.
Гинтоки поднял взгляд на черноволосую девушку в рядах бравой компании Сайго.
— Ого, какие люди.
— Йо, — машинально ответил Кацура.
В тот день Гинтоки еще раз сыграл «Тысячу ветров».
Все сошлись на том, что он просто ужасен.
Но атмосфера была непривычно теплой. Среди публики Гинтоки не раз замечал людей, которых видел впервые. Правильные знакомства делали свое дело, просто никто из них раньше не понимал, что они их уже имели.
Как знать, может быть, Ёрозуя еще сыграет.
…когда выплатит все долги, конечно же.
Название: Рейтинги
Автор: Seliamar
Бета: esplodio
Размер: 2040 слов
Пейринг/Персонажи: Такасуги/Гинко
Тема: АУ
Жанр: общий, модерн-АУ
Рейтинг: PG
Саммари: Гинко каждый день выпрямляет волосы.
Примечание: осторожно, абсурд; спойлер"Бунка" - "культура"
Такасуги долго смотрит, как закручивается вода в стоке раковины. Потом переводит взгляд на полочку, заставленную косметикой, на мыльницу – она прозрачная, внутри какие-то ракушки и бусины. На бледно-лиловом куске мыла – полукруглые ямки, следы от длинных ногтей.С волос капает вода. Такасуги промокает лицо полотенцем и смотрит в зеркало. У человека в отражении такой усталый вид, будто он не спал как минимум месяц и все это время разгружал вагоны с углем. Почему с углем? Потому что угольная пыль въелась в кожу вокруг глаз большими темными полукружьями.
Из-за двери слышатся неторопливые шаги. Дверная ручка дергается.
– Выходи, – сонно говорит Гинко.
Ручка дергается снова.
– В нашем доме больше одной ванной комнаты, если ты до сих пор не в курсе, – сухо бросает Такасуги.
– Но эта ближе всех, – отзывается Гинко, громко зевает и с расстановкой повторяет: – Вы-хо-ди.
Такасуги набрасывает на плечи халат и выходит. Гинко стоит, опираясь рукой на стену, – длинные алые ногти ярко выделяются на кремовой венецианской штукатурке. Такасуги бросает взгляд на ее тонкие кружевные трусики, просвечивающие сквозь легкую, как паутинка, почти прозрачную комбинацию; на нежную розовую линию, оставленную на ее плече складкой от одеяла; на ее равнодушное лицо.
У Гинко кудрявые волосы.
Когда Такасуги увидел ее впервые – много лет назад, тогда они были еще детьми, – его поразили именно ее волосы. Копна пушистых кудряшек – Гинко напоминала ему то ли облачко, то ли одуванчик. Сначала Такасуги просто дергал эти кудряшки, тянул и смотрел, как они снова закручиваются, словно пружинки. Потом, когда они стали старше и начали встречаться, Такасуги любил зарываться в ее волосы лицом и вдыхать запахи солнца и летнего воздуха. Даже зимой они пахли, как лето, – может, потому что рядом с Гинко Такасуги было очень тепло.
Сейчас ее волосы пахнут сладкими духами. Сейчас Гинко каждый день выпрямляет их. Водит по ним утюжком, планомерно уничтожает локоны один за другим, превращая их в идеально ровные пряди.
Сегодня все так же – Гинко возится с утюжком, стоя перед зеркалом. Такасуги сидит в кресле, пьет черный кофе, просматривает утреннюю газету. Он не смотрит на Гинко, но видит ее краем глаза – видит алые ногти, чулки со швом, черную полоску бюстгальтера между краями не до конца застегнутого платья. «Молния» сзади – красиво и волнующе. Когда обнимаешь женщину со спины и тянешь бегунок вниз, такое платье соскальзывает очень легко. Собирается на полу шелковым озерцом – а чулки можно и не снимать…
Гинко проводит по скулам самым кончиком большой кисточки, нанося на них тончайший слой золотисто-розовой пудры; рисует на веках тонкие хищные стрелки, проводит по губам красной, в тон ногтям, помадой. Потом долго изучает взглядом свое отражение, вертит головой – поблескивают яркие камни в изящных длинных серьгах.
Она ослепительно красива. Как искусственная роза на снегу.
У Гинко свой бизнес – маленькая контора под названием «Ёрозуя», то ли что-то вроде детективного агентства, то ли разнообразные сделки с недвижимостью. Кроме Гинко, там работают невзрачный парнишка в очках да какая-то эмигрантка из Китая, но почему-то с японским именем.
Непонятно, зачем так выряжаться, чтобы пойти в маленькую контору под названием «Ёрозуя» и с вероятностью почти в сто процентов просидеть там без дела целый день.
Такасуги ни о чем не спрашивает. Гинко ничего не говорит.
Они с Гинко женаты уже семь лет.
Раньше они много разговаривали. Подкалывали друг друга, переругивались, но больше шутливо. Мололи чепуху и наслаждались этим.
Но с каждым годом слов становилось все меньше, и теперь их беседы свелись к необходимому минимуму.
Выходи из ванной – подай соль – где пульт. Примерно так. Что-то ушло из их отношений. То самое тепло, пожалуй.
Он ни о чем не спрашивает, просто довозит ее до места.
– Пока, – говорит Гинко, вылезает из машины и неторопливо идет к входу.
У нее новые туфли – черные, высокий каблук, красные подошвы.
Красный – цвет страсти.
Такасуги думает о том, что они уже давно не занимались сексом. По вечерам они занимаются каждый своим делом, а потом ложатся спать.
И засыпают.
Потом Такасуги едет на работу, оставляет машину на парковке, заходит в офис телеканала «Бунка» и идет в свой кабинет – тот, что с табличкой «Директор» на двери.
На совещании Матако снова жалуется, что рейтинги падают.
Такасуги и без нее прекрасно об этом знает.
Программы о живописи, музыке, литературе, театре никого не интересуют. Как во все времена, зрители требуют хлеба и зрелищ. Телевидение превратилось в главного поставщика жвачки для мозга – репортажей о грязных скандалах и кровавых преступлениях, бесконечных сериалов, музыкальных клипов, основное в которых – не музыка, а полуголые женщины и дорогие автомобили.
Матако листает распечатки с рейтингами, хмурится и говорит:
– Черт бы побрал этот NTV.
NTV – один из главных дилеров всей этой жвачки, телеканал, который сутки напролет транслирует репортажи о грабежах, убийствах и изменяющих друг другу знаменитостях. Созданный совсем недавно, он успел отхватить себе огромную зрительскую аудиторию и в рекордно короткие сроки стал одним из самых популярных каналов в стране.
Такасуги медленно набивает трубку. Он предпочитает ее сигаретам в те моменты, когда злится.
Директора телеканала NTV зовут Хиджиката Тоширо.
Они с Такасуги ходят в один и тот же спортзал.
– Привет, – бросает Хиджиката, когда они сталкиваются в раздевалке; он ставит ногу на скамейку и принимается затягивать шнурки на кроссовке.
На нем ослепительно белая футболка – когда он наклоняется, она натягивается на спине, обрисовывая сильные мышцы, горловина сползает – видно резкую ключицу и красное пятнышко на шее.
– Привет, – отзывается Такасуги, а потом встречает его взгляд – странный, с какой-то злой искоркой.
Такасуги вспоминает распечатки с рейтингами, а потом красные подошвы новых туфель Гинко, и внутри ворочается глухая ярость.
Они с Хиджикатой познакомились не в спортзале. И не по работе.
Их познакомила Гинко – в старшей школе она училась с Хиджикатой в одном классе.
Как раз во времена старшей школы Гинко и Такасуги не общались.
Такасуги не спрашивал, Гинко не говорила, но, кажется, в те годы они с Хиджикатой встречались.
Такасуги приходит домой поздно ночью. Гинко дремлет на диване перед включенным телевизором – начинается какой-то сериал, поставленный мужской голос оповещает: «Телеканал NTV представляет…»
Такасуги молча выключает телевизор.
На Гинко шелковый халат тигровой расцветки. Макияж она не удалила – часто ленилась это делать. Стрелки чуть смазались, тушь отпечаталась на веках.
А помады не осталось. Только следы от бордового контура.
После этого Такасуги полночи вырезает трубку.
Это его хобби – вырезать трубки. Заготовки он приобретает у некоего Гори-сэнсэя в Кабуки-чо, говорят, продает он не только трубки и заготовки для них, но и то, чем можно их набивать. Такасуги интересуют только заготовки – корень вереска, он очень крепкий. Его трудно обрабатывать, приходится прикладывать много усилий, нужен целый вечер только для того, чтобы вырезать что-то хоть отдаленно напоминающее трубку по форме.
Такасуги всегда начинает с того, что затачивал инструменты. Он считает, что нет ничего хуже тупого лезвия. Все тупые вещи – и не только вещи – плохи, но лезвия – особенно.
Для изготовления трубки нужны корни таких кустарников, которым не меньше тридцати лет. Чем старше, тем лучше. Корни вереска идеальны для того, чтобы делать из них трубки: это очень прочный и жаростойкий материал.
Такасуги не интересует красота формы, для него главное – раскрыть рисунок древесины. Каждый вечер он терпеливо скоблит и полирует заготовки, чтобы проявить этот рисунок.
За окном перемигиваются неоновые вывески, из коридора слышатся неторопливые шаги Гинко. Потом скрипит кровать.
Легла.
Наверное, сразу же заснула.
Такасуги вспоминает странный взгляд Хиджикаты, откладывает заготовку для трубки и тянется к точильному бруску.
Ничто не раздражает его сильнее, чем тупое лезвие.
Утром Гинко снова выпрямляет волосы. Она в красном белье – красном, как кровь.
Потом она стоит возле шкафа, задумчиво прижимая указательный палец к подбородку, и долго выбирает платье.
Когда Такасуги сделал ей предложение, на ней были потрепанные джинсы и вытянутый свитер, белый с голубыми разводами. Ни грамма косметики, пышные кудри, чуть потрескавшиеся губы – Такасуги не мог отвести от нее взгляда.
На тот момент они встречались почти год, у них был прекрасный секс, Такасуги хорошо знал, что Гинко отлично умеет хлопать ресницами и демонстративно дуться, когда хочет добиться своего, и что она, в общем-то, та еще разбивательница сердец и тарелок. Знал он также и то, что влюблен в нее по уши. Но в тот день он не собирался делать ей предложение.
Гинко его вынудила.
– Чертовы туфли, – сказала она и недовольно поморщилась, – натирают.
Они тогда гуляли в парке. Гинко разулась, став на несколько сантиметров ниже, и взяла туфли в руки – по одной в каждую. Такасуги посмотрел на нее – босую, в потрепанных джинсах и вытянутом свитере – и сказал:
– Выйдешь за меня?
Она начала смеяться, а потом ответила:
– Да.
В тот день Такасуги был счастлив.
Теперь он смотрит, как она обводит губы красной помадой, и оба они молчат.
NTV продолжает набирать высокие рейтинги. Рейтинги «Бунка» продолжают падать.
Зрители требуют жвачки для мозга. Никому не интересны концерты классической музыки или фильмы Чаплина.
Мир постепенно гниет и скоро сам загонит себя в тупик. Такасуги знает, что бороться с этим бесполезно.
Лицо Гинко продолжает быть равнодушным.
Такасуги не знает, как с этим бороться.
Утром, пока Гинко принимает душ, Такасуги смотрит в зеркало. Свет падает на него сзади, и кажется, будто от его головы идет сияние.
– Я – бог солнца Амон-Ра, – медленно произносит Такасуги и проводит ладонью по волосам, приглаживая встрепанные после сна пряди.
Мерно бормочет телевизор – утренний выпуск новостей на NTV. Телевизор включила Гинко.
Она выходит из ванной, на ходу просушивая волосы полотенцем. На ней черное ажурное белье, и Такасуги вспоминает, что в их первую ночь на ней были розовые трусы с рисунком в клубничку.
У нее звонит телефон; Такасуги слышит, как она говорит «О, привет» – голос звучит выше обычного.
Такасуги почему-то думает о Хиджикате.
На работе Матако снова ругает NTV. Такасуги смотрит на распечатки с рейтингами и представляет, как Хиджиката тянет вниз бегунок «молнии» на платье Гинко, и оно собирается у ее ног шелковым озерцом, а на фоне работает телевизор, и поставленный мужской голос оповещает: «Телеканал NTV представляет…»
Вечером Такасуги вместо спортзала идет в бар. Пьет одну порцию виски за другой – до оглушения.
Бармен что-то говорит – то ли «Вы в порядке?», то ли просит оплатить счет.
Что в порядке? Да все. Хиджиката отбирает у него рейтинги, Хиджиката отбирает у него жену.
– Мир прогнил, – отвечает Такасуги бармену.
Тот смотрит непонимающе. Наверное, он тоже фанат этой жвачки, которую поставляет NTV.
Машину приходится оставить на парковке возле бара. Домой Такасуги идет пешком. Добравшись, достает незаконченную трубку, инструменты, а еще точило.
Гинко останавливается на пороге его кабинета, но ничего не говорит и проходит дальше, в спальню.
Такасуги начинает точить нож.
В голову лезут мысли – о Хиджикате, о Гинко. Такасуги думает о ее платьях с «молнией» на спине, представляет ее грудь, просвечивающую сквозь ажурный бюстгальтер, белую ягодицу с ямкой и ладонь Хиджикаты на ней.
Вся эта жвачка для мозга, которую крутят по NTV, поощряется системой, с помощью таких инструментов, как NTV, система держит под контролем всех людей на планете. У системы нет сердца, но нож ведь можно куда-то воткнуть…
Такасуги представляет, как всаживает нож Хидижкате в живот, как по ослепительно белой ткани его футболки расползается кровавое пятно, как Гинко смотрит на это – ее глаза широко распахнуты, в них читается страх, а еще осознание собственной вины…
– Эй, – Гинко снова показывается на пороге, – что с тобой?
– Все нормально, – отзывается он.
– В последнее время ты изменился, – добавляет она после небольшой паузы.
Ты тоже, хочет сказать Такасуги. Ты стала так ярко краситься, так развратно одеваться, смотреть NTV – а как же «Бунка», как же я?
Но Такасуги молчит, и внутри ворочается глухая ярость, от которой чувствительно колет в животе.
Ночью Гинко медленно придвигается к нему и кладет ладонь ему на грудь, но он притворяется, что спит, и переворачивается на бок – спиной к ней.
А живот болит все сильнее и сильнее, и под утро его забирают в больницу с диагнозом «острый аппендицит».
После операции его привозят в палату. Тут все белое, и Такасуги вспоминает белую футболку Хиджикаты, а потом падающие рейтинги «Бунка» и думает, что не удивится, если Гинко сбежит с ним; если Такасуги, вернувшись домой, не обнаружит ни ее платьев, ни косметики, ни следов от ее ногтей на бледно-лиловом куске мыла.
В животе саднит, и Такасуги сосредотачивается на этом ощущении. Упивается им, чтобы не думать о Гинко и о том, как будет жить без нее. Думает про NTV, про гнилой мир, про трубки и Гори-сэнсэя, гадает, не купить ли у него наконец не заготовку для трубки, а то, чем ее набивать…
А потом дверь открывается.
– Знаешь, я давно подозревала, что ты завел любовницу. Признавайся, кто она? А то я подумала, вдруг ты коньки откинешь, и я этого так и не узнаю, – говорит Гинко с порога. – И не смей ржать! Мне сегодня не до прически было, понял?.. Хотя ты в последнее время все равно на меня не смотришь.
На Гинко потрепанные джинсы и ни грамма косметики, а ее волосы похожи на облако.
Такасуги смотрит – и не может отвести взгляд.
Когда она подходит ближе, никакие рейтинги и гнилой мир его уже не интересуют.
@темы: Гинтоки, АU, фик: авторский, Joui Wars - 2013
