Автор: Киноварь
Размер: 582 слова
Пейринг/Персонажи: Хинова|ОМП
Тема: ангст
Жанр: ангст, дарк
Рейтинг: PG-13
Саммари: Склонность к забыванию может принимать катастрофические масштабы
Прредупреждение: Намек на инцест
Если какой-либо отрезок жизненного пути человека заполнен особенно тяжелыми переживаниями, амнезия может охватить такие отрезки прошлой жизни.
© С.А. Зелинский
© С.А. Зелинский
Хинова многое забыла.
Память её похожа на протёртую до ажурности ткань, по недоразумению оставленную на службе, и со временем дыры всё ширятся, стремясь к полному разложению.
Вот она входит в полутёмную комнату, полную опийного дыма, кланяется не мужчине, спрятавшемуся в тени, а подругам, что прильнули к нему с боков.
И пустота.
Вот она принимает ванну, и приятного в этом мало: прохладная вода становится всё холоднее. Служанка – старушка, пережившая многие поколения бесчисленных проституток – говорит, что ради хорошей кожи придётся потерпеть. Когда Хинове совсем уж невмоготу, хочется, чтобы поскорей её растёрли полотенцами, рядом шелестит шепоток: «Тот самый!».
И пустота.
Вот её ведут к беседке через сад, освещённый множеством ламп, и свет ярок, будто Ёшивара открылась навстречу полуденному солнцу. Выставили ширму, но Хинова подошла к ней сзади и видит спину грузного мужчины сквозь плетень и буйствующий виноград.
И пустота.
Ей бы отдохнуть хоть немного, расслабиться в тишине, чтобы не осталось вокруг ни служанок, ни охраны, ни клиентов, любящих распускать жирные после еды руки. Чтобы не клубился удушливый запах благовоний, пестрота картин и тряпок не лезла в глаза, и какое-нибудь свежее, полузабытое чувство теснилось в груди вместо надоевшего радужного спокойствия.
Но мечты о блаженных секундах одиночества остаются мечтами: калейдоскоп жизни квартала красных фонарей крутится с всё нарастающей безумной скоростью. Поэтому Хинова не удивляется, когда вместо надёжных воспоминаний натыкается на пустоту.
Вот она заходит в свою комнату, которую получила после того, как стала самой популярной проституткой, вот усаживается у зеркала, не глядя в него: любимая заколка поблескивает на полу, у самой подушки.
– Как же так? – спрашивает Хинова, поднимая её и прикладывая к причёске.
Заколка не подходит по цвету к кимоно, поэтому и осталась сегодня скучать, но даже так нравится Хинове. Она рассматривает сочетание вышитого серебром шелка и яркого золота, а потом роняет заколку и вскрикивает и спешно кланяется.
Мужчина сидит спиной к ней и к зеркалу, как когда-то в беседке, но тихо смеётся над удавшимся испугом, поворачивается – так, что становится видно его лицо.
И пустота.
Хинова вдыхает так глубоко, что чувствует в груди неприятное давление, а потом долго выдыхает, пока внутри что-то не сжимается болезненно. Старушка-служанка, доставшаяся ей вместе с комнатой, нехотя отрывает взгляд от книги в яркой обложке под стать пестроте Ёшивары и глядит на Хинову пристально, будто и по ней может что-то прочесть.
– Что-то нужно тебе, девочка?
Хинова просит воды.
Вот она идёт на кухню, чтобы пожурить растяпу-служанку, принёсшую пустой чайник, хотя пришёл такой важный клиент. Тот остался в компании юных гейш, которым тоже надо дать дорогу к популярности, славе и личным комнатам, пьян настолько, что о чае не вспомнит.
Совсем уже близко обшарпанная дверца с почти стёршейся маркировкой «пища». Хинова протягивает к ней руку, чтобы отпереть накинутый засов, когда позади кто-то зовет её по имени.
И пустота.
Расспрашивая подруг о воспоминаниях, Хинова вдруг понимает, что нет в её памяти и следа детства, будто не было времени до Ёшивары, будто кроме незавидной судьбы соловья в клетке ей ничего не было уготовано.
Новенькая показывает синяки на предплечье, доказывая рассказ о том, как силой привёл её сюда отец.
Хинова смотрит на неё, на пять явственных сине-бордовых отпечатков. Память неохотно разворачивается, восстанавливается; тише делается калейдоскоп света, голосов и движений вокруг.
Хинову только-только научили читать по слогам. Она прослеживает строчки пальцем, стирая с дешёвой бумаги дешёвую краску, мажет всюду чёрным, пока не додумывается помыть руки.
Кожу неприятно щиплет, то ли от мыла, то ли от чернил, она краснеет и чешется. Хинова проводит ладонями по шероховатой скамейке раз, два, обдирая их до крови, а потом плачет и бежит к грузному мужчине с жалобой.
– Папа, папа, подуй мне на руки!
И пустота.