[jouiwars]

Название: Вишни в цвету Автор: команда Кихейтай Бета: команда Кихейтай Размер: мини [3002 слова] Пейринг: Такасуги Шинске/Саката Гинтоки, Каваками Бансай Тема: ангст Жанр: слэш, ангст, романс Рейтинг: PG-13 Саммари: – И чем же всё это закончилось? – Каваками попробовал кончиком пальца натяжение струны, а потом, подняв взгляд на главу Кихейтая, чуть сдвинул очки к переносице, чтобы лучше видеть его лицо. Поймав на себе действительно заинтересованный взгляд, Такасуги приподнял уголки губ в подобии улыбки и, медленно затянувшись, выдохнул: – А оно и не закончилось… Погожий солнечный денёк радовал озябших после зимы людей приятным теплом. Прохожие уже сменили зимние хаори на летние кимоно, девушки собирали цветы, вплетая причудливым узором в волосы и становясь похожими на райских птиц, сбросивших зимние серые шубки. Мальчишки играли во дворе, девчонки, краснея, перешёптывались между собой – они уже перешли в ту стадию взросления, когда хочется попробовать мамину помаду и похлопать свинцовыми от косметики ресничками в сторону соседского мальчугана – совсем ещё несмышлёныша, который, сам того не осознавая, так манит неокрепшие девичьи сердечки. И ему-то всё равно, он спит себе сладко под сенью сакур в обнимку с карикатурно громоздким для него мечом, а его вполне себе зрелый друг, мучает себя отсутствием женского внимания. Шинске проходил уже десятый круг вокруг злосчастного дерева, нарочно топая и поднимая за собой клубы пыли, а мелкому белокурому оборванцу хоть бы хны: знай себе, посапывает в обе дырочки, в душе не ведая, что его друг страдает не меньше, чем все эти глупые девчонки. - Эй, - поняв, что Гинтоки может до вечера считать пушистых барашков в своих снах, Шинске окликнул его, хотя заводить разговор первому совершенно не хотелось, - ты долго ещё дрыхнуть будешь? Тяжёлые веки дрогнули, на мгновение показывая вечно мутные глаза дурацкого цвета, напоминающего то ли осеннюю грязь, то ли пятна засохшей крови, а потом захлопнулись вновь, и Саката бесцеремонно отвернулся от собеседника, прижимаясь щекой к коре старого дерева. Такасуги позеленел от такого поведения – на секунду он даже лишился дара речи и лишь хватал губами воздух, несмотря на то, что в голове теснилось много выражений, запрещённых для произношения в школе. От отчаяния он уже было замахнулся, чтобы врезать как следует зарвавшемуся мальчишке, но, вспомнив слова учителя, сплюнул и с горечью ударил по ближайшей толстой ветке. Листва зашуршала так, будто бы поднялся ураган - ничего не понимающий Гинтоки вскочил, неуклюже роняя меч на ногу Шинске и принимаясь растирать глаза и щёки: он далеко не сразу понял, что на лицо всего-навсего пролился дождь из лепестков. - А… Что-то случилось? – Его голос был настолько искренним, что Такасуги взвыл громче, но скорее от обиды, чем от боли, - ты чего тут творишь? - Это ты чего тут творишь, бессердечная ты скотина! Гин часто моргал, пытаясь согнать с себя остатки сна, но обличительные выкрики друга заставили вновь зажмуриться, прикрываясь рукой: на секунду ему показалось, что взбешённый Шинске просто набросится на него с кулаками, однако, на удивление, дальнейших выпадов не последовало. - Трус, - выплюнул он презрительно, плюхаясь на толстый, выпирающий из земли узловатый корень, который мог служить прекрасной скамейкой, - видел бы ты себя сейчас, красноглазый. И за что тебя так все любят? - А кто меня любит? – Гинтоки можно было бы по праву назвать воплощенной детской наивностью, которую так любят женщины, вошедшие в возраст создания семьи, и Такасуги с огорчением понял, что добиться от этого балбеса ничего не получится. Сейчас он был в том возрасте, когда обиженный на весь свет подросток думает лишь о том, как стыдно жить нецелованному в его возрасте. Окончательно проснувшийся Саката сладко потянулся, едва не задевая друга рукой, и лишь потом подобрался поближе, внимательно глядя на мальчишку, буквально источавшего тёмную ауру. Тихий смешок нарушил повисшую тишину, бледный палец ткнулся в надутую щёку, а Шинске раздражённо зашипел, предчувствуя ливень издевательств, готовый обрушиться на него. - Ёжик. Ты ужасно похож на ёжика, - Гин откровенно забавлялся, совершенно не скрывая садистского смешка, от которого на глаза Такасуги готовы были навернуться слёзы, - ты даже фыркаешь, как он, а ещё такой же тёмный, колючий и неуклюжий, и… - Замолчи! – Шинске прыгнул на него, повалив на землю и крепко прижимая сверху всем своим весом: в глубине души он уже сотню раз успел пожалеть, что пришёл к нему с такой деликатной проблемой, но больше обратиться было не к кому, - скажи спасибо, что я вообще с тобой заговорил! -Ооо, это такая честь для меня, Принц Такасуги, - Гинтоки слабо сопротивлялся: из-за рвущегося неудержимого смеха его мышцы ослабели, руки подрагивали, а сам он в такой ситуации ужасно напоминал глупого Сакамото, - ручку поцеловать или, может, не ручку? Безжизненные глаза вспыхнули, наполняясь изнутри жидким пламенем, Шинске, покраснев в одночасье, отскочил в сторону, тщетно пытаясь вышвырнуть из головы возникшую так ярко картинку. Внутри всё затрепетало от страха и чего-то ещё, такого незнакомого, неуловимого и запретного: ещё минуту назад он мучился мыслью о постыдности одного лишь факта своей невинности, что он ни разу не касался чужих губ своими, а сейчас дрожал, как ребёнок перед разъярённым отцом. Это было слишком странно и непонятно, и самым неприятным оказалось то, что Гинтоки снова огрызался и издевался, не желая даже попытаться понять запутавшегося друга. - Эй, ты чего? – Саката меланхолично вычёсывал пальцами налипшие соринки из копны вьющихся растрёпанных локонов. На лице его была всё та же апатия, а в глазах только желание поскорее погрузиться в приятную негу сна. - Ничего, - неожиданно громко и зло рявкнул Такасуги, вновь обнимая колени и тыкаясь в них носом, - тебе же нет дела до чужих проблем. Далее последовал такой тяжёлый вздох, что Гин, уже начавший подбирать наиболее удобную позу для продолжения счёта овечек, встрепенулся, переводя взгляд на друга: в его глазах вроде бы даже промелькнули искорки интереса… или Шинске просто этого хотелось? - По-твоему, это я должен приводить тебе девушку и заставлять её целовать тебя? Сделайте уже что-нибудь без моего участия! Такасуги замер, напрягаясь всем телом, его глаза стали напоминать глаза рыбок-телескопов, плещущихся в школьном пруду. «А ты откуда знаешь?» - Явно читалось в них, на что Саката лишь махнул рукой, вальяжно ложась между корнями, создававшими ему вполне уютное место для дневной дремы: - Да вы все резко шизанулись на девчонках, как будто без этого жить невозможно. - Гинтоки, - Шинске аккуратно сел, складывая руки на коленях, как если бы находился перед учителем: выражение его лица вместо обычного скучающего стало воплощением строгости и серьёзности, даже голос был тихим, низким, проникновенным, совсем не таким, как привыкли остальные, - ты совсем не понимаешь всей важности этого действа. Пойми, Гинтоки, нам уже целых двенадцать лет, мы живём в нестабильное время, когда всё вокруг живёт и дышит грядущими переменами. Близится война, и… Саката нервно кусал губы, с огромным трудом сдерживая рвущийся из груди смех, но на последней фразе, не выдержав, захохотал в голос, колотя ладонью по земле. Шинске нахмурился, становясь похожим на нахохлившегося в морозы воробья, чем ещё сильнее рассмешил и без того не могущего остановиться белокурого мальчишку. - Близится война, многие, скорее всего, погибнут, города будут разрушены, и… - Такасуги схватил друга за грудки, как следует встряхивая его и крича прямо в его лицо, - мы тоже все сдохнем, ублюдок, какого хрена ты меня слушаешь?! – он тряс его с остервенением голодного ребёнка, который изо всех сил шатает яблоню в попытке добыть хоть один плод. - И если я помру девственником, виноват будешь только ты, понял меня, кретин?! - Девственником? – Саката резко замолчал, изображая крайнее удивление и непонимание – такое бывает у ребёнка, который слышит незнакомое и совершенно непонятное слово. Шинске снова покраснел и резко отпихнул его от себя, скрещивая руки на груди и отрицательно мотая головой, как будто бы ничего не произносил. Не хватало ему ещё разъяснять значение таких простых вещей. В конце концов, они уже не дети. - Ты хоть знаешь, что это вообще такое? – Гин выпрямился и, подперев ладонью щёку, с тоской воззрился на несчастного: тот ничего не ответил, только отвёл глаза в сторону, чтобы, не дай бог, не встретиться со взглядом друга. - Ясно, значит, не знаешь, - подытожил серебряноволосый меланхолично, вновь откидываясь и опираясь спиной о ствол сакуры. - Неправда, знаю. – С шипением попытался было сопротивляться Такасуги, но убийственное выражение лица кисло скривившегося Гинтоки заставило его сдуться, как иголка, проткнувшая воздушный шарик. - К твоему сведению, поцелуй – это акт любви, который должен происходить между мужчиной и женщиной в интимной обстановке, без посторонних глаз, и только если оба страстно желают этого, доверяют друг другу, и… - Заткнись, пожалуйста, - просьба была произнесена с такой болью в голосе, что даже ледяное сердце Сакаты на мгновение оттаяло, и он послушно захлопнул рот, прекратив вызубренную непонятно откуда лекцию, - я же ведь видел, как Зура вчера прижимал к калитке дочку булочницы, а потом… - Шинске прервался, невольно облизывая блестящие, ещё по-детски пухлые губы, - потом они… Он опять замолчал, внутренне весь дрожа от воспоминаний увиденного: чёрт, он больше всего на свете хотел попробовать этот сладкий запретный плод и считал абсолютно несправедливым тот факт, что девочки совсем не смотрят в его сторону. Саката же, приоткрыв один глаз, внимательно вглядывался в раскрасневшееся лицо друга, в упор отказываясь понимать, почему он так жаждет эту глупую, скучную и некрасивую взрослую игру, но почему-то звук его сбитого, хриплого дыхания и лихорадочный блеск глаз отозвались электрическим импульсом где-то глубоко внутри тела. Он понимал, что здесь что-то не так, что это нехорошо и неправильно, но тело приподнялось рефлекторно, а рука, потянувшаяся к подбородку Шинске, осторожно обхватила его, приближая немного к себе: - Ты ничуть не хуже Кацуры, - их губы медленно, нерешительно, но при этом неотвратимо сближались. Оба находились в смятении, и любое мимолетное движение, пусть даже падение лепестка сакуры, могло разрушить всё происходящее, - почему ты сам не поцелуешь того, кто тебе нравится? - Потому что… - Они уже могли ощущать дыхание друг друга, но боялись смотреть в глаза, мечась взглядами от губ к щекам и обратно. - Мне нравишься ты. Остаток фразы утонул в неумелой ласке: наверное, Саката хотел просто чмокнуть его и отстраниться, но Шинске, схватив хрупкие плечи, рьяно припал к нему, раздвигая губы языком, проникая во влажную сладкую глубину рта, дрожа всем телом и держа цепко – не сбежишь. Гинтоки широко распахнул глаза, совершенно теряясь в охватившей тело сладостной волне - ощущения были крайне странными, он не мог даже осознать, нравится ему или нет. Сила, с которой пальцы друга стискивал его плечи, откровенно пугала. Наконец - когда дыхания перестало хватать, когда Шинске отстранился, чтобы глотнуть воздуха, - Гин испуганно сбросил с себя чужие руки, шарахаясь в сторону: он бы и рад был убежать прямо сейчас, да не хотел, чтобы его сочли трусом. Ещё мгновение, и лишь жалкое «прости» звучало в голове, пульсируя кровью в заболевших висках, а Такасуги уже и след простыл. - После этого мы разбежались, как напуганные зверьки, - Шинске выдохнул тонкую струйку густого дыма, обвившуюся вокруг его шеи наподобие петли и медленно растаявшую в промозглом воздухе, наполненном холодными каплями дождя, - даже обходили друг друга за километр и общались только в присутствии других. - И чем же всё это закончилось? – Каваками попробовал кончиком пальца натяжение струны, а потом, подняв взгляд на главу Кихейтая, чуть сдвинул очки к переносице, чтобы лучше видеть его лицо. Поймав на себе действительно заинтересованный взгляд, Такасуги приподнял уголки губ в подобии улыбки и, медленно затянувшись, выдохнул: - А оно и не закончилось… Искры пламени, поднимавшиеся в тёмное от дыма небо, медленно опадали на землю и гасли около ног учеников бывшей Академии под соснам. Правда, теперь это место трудно было назвать академией, да и сосен здесь больше не было, только уродливые чёрные стволы сгибались к земле под тяжестью пепла, некогда бывшего хвоей. Та самая памятная сакура, под которой так любил дремать Гинтоки, исчезла, оставив после себя обугленный пень с торчащими отовсюду узловатыми корнями. Никогда не понимавшие до конца значения слова «потеря» дети в этот миг жались друг к другу, как растрёпанные воробушки, чьё гнездо разорили коты. Кацура дрожал, спрятав озябшие ладони в рукавах хаори. Его взгляд был абсолютно пустым, только огненные языки отражались в зрачках: наверное, ему было тяжелее всех в этот момент, ведь с плотно сжатых побелевших губ не сорвалось ни единого звука. Саката же, напротив, кричал и упрямо рвался в догорающий дом, желая спасти учителя. Наверное, он действительно сделал это, если бы не руки Шинске, стальной хваткой вцепившиеся в талию. Такасуги молча прижал его к себе, привставая немного, чтобы насильно ткнуть носом в грудь, прямо напротив бешено колотящегося сердца, покачивал его в своих объятиях, прижимался пересохшими губами к виску и шептал, шептал ему о том, что, повзрослев, они обязательно отомстят, что кровь аманто обагрит лезвия их мечей, что дома захватчиков будут пылать так же, как школа сейчас. Гинтоки верил каждому его слову, жался, всхлипывая горько, тычась солёными губами в шею, вздрагивал всем телом. Тогда, именно в те секунды Такасуги впервые услышал мучительный, преисполненный боли вой - в груди замерло всё, а потом оборвалось, причиняя невиданную ранее боль. Будь его воля, он схватил бы катану и ринулся на врага в исступлении, разрубая абсолютно всё, что попадается ему на пути. Это желание мести перестало быть просто словами, оно перевоплотилось в испепеляющий душу огонь, который сдержать самому четырнадцатилетнему подростку было не под силу. - Пожалуй, это мгновение можно было назвать рождением Чёрного Зверя, - ещё один вдох ароматного дыма, и внутри приятно затрепетали сотнями крылышек мотыльки, на мгновение убирая всю скопившуюся тяжесть на сердце, - только тогда его ещё держали на поводке. Пытались держать, - Шинске внимательно посмотрел в лицо хитокири, заставил его вздрогнуть, внутренне сжимаясь от давящего ощущения чего-то тёмного, звучащего хрипло и жутко. - Гинтоки? – Эмоции никогда не отражались на голосе Каваками, а глаза были скрыты тёмными очками, поэтому Шинске не смог прочесть ровным счётом ничего на его лице. - Возможно… - На губах главы Кихейтая блуждала нехорошая полуулыбка, то появляясь, то исчезая, как странная музыка, что каждую минуту меняла свой ритм. - Знаешь, он упрямо отрицал звание моего друга, но всегда был готов подставить свою шею вместо моей… Как думаешь, это нормально? Бансай молчал, не решаясь прерывать этот монолог, и улыбка Такасуги медленно гасла, как свет фонаря с восходом солнца: - И, если сравнивать нас, не кажется ли тебе, что это он настоящий сумасшедший? - тихий, внезапно раздавшийся в комнате смех пробирал до дрожи, но музыкант не подал вида, пряча своё волнение в сбитом ритме небрежной игры. - В народе таких называют просто и неприхотливо. Шинске затих на мгновение и вновь отвернулся, безразлично глядя на падающие в воду капли дождя, постепенно сливающиеся в серое марево ливня: - Знаешь, как? - Дурак… - Такасуги рычал, стараясь заглушить страх перед вспыхнувшей в голове темнотой, пока пальцы впивались в кровоточащую глазницу в попытке зажать рану и защитить уже выбитый глаз. - Не вмешивайся! - Да пошёл ты! – сноп искр из покрытого багровыми пятнами лезвия осветил на мгновение поле битвы. Гин, задыхаясь, с трудом держался на ногах, пока взгляд лихорадочно рыскал по закрытому плащом телу противника, ища малейшую прореху, чтобы пробить глухую оборону. - Думаешь, я позволю тебе сдохнуть? – он пригнулся, пока Шинске, собрав последние силы, нанёс удар сверху, рассекая врага буквально напополам. - Хрен тебе, понял! Губы Такасуги искривила болезненная ухмылка. В груди обосновалось тянущее чувство чего-то сладкого до истомы, чего-то, что он испытал впервые несколько лет назад, целуя Сакату под цветущей сакурой; ещё мгновение, и ноги, подломившиеся на крыше, уже готовы были унести его в пропасть, но Гинтоки снова оказался рядом. Когда он подхватил потяжелевшее от усталости тело, Шинске почему-то внимательно смотрел в его глаза, наслаждаясь тёплым пламенем, пылающим в потемневших зрачках. Этот жертвенный огонь, означающий готовность отдать всё ради спасения родных и близких, он, привыкший сгорать сам и разжигать смертельный огонь в сердцах других, совсем не понимал. Наверное, ему действительно было проще умереть от удара врага, чем, истекая кровью, из последних сил защищать тех, чью смерть он не смог бы пережить. - Дурак ты, Широяша, - с трудом, едва-едва вдыхая впивающийся иголками в лёгкие воздух, шептал Шинске, а внутри - где-то, где билось пока ещё живое сердце, - разливалось тепло от одного только факта, что пальцы, затянутые в рваные перчатки, сжимались нервно на его плечах, боясь отпустить грузное тело во мрак могилы. - Да пошёл ты… - Взгляд затянулся кровавой пеленой, зато обострённо чувствующая кожа ощутила, как на щёку капнуло что-то, скатилось к губам и растаяло, оставив за собой привкус горечи и соли: Такасуги улыбнулся, зная, что в ту же минуту с ресниц Сакаты упали ещё несколько таких же горько-солёных слезинок. - Придурок, как же я тебя ненавижу… - Этот вкус я не забуду никогда, - тонкие пальцы осторожно перехватили кисэру, отстраняя её от губ и опуская вниз, позволяя оставшемуся табаку упасть на пол, рассыпаясь ароматным порошком, - как вкус нашего первого поцелуя. - Я могу его понять, - Бансай отложил сямисен в сторону, поднимая взгляд на Шинске: он попытался прочесть его чувства, но лицо оставалось непроницаемым, совершенно не сочетаясь с плачем скрипки, льющимся из его души. - А тебя до сих пор не понимаю, - добавил он тихо и, как почудилось Такасуги, с ноткой горечи в голосе. Кисэру дрогнула в тонких пальцах, а потом рухнула вниз, вместе с прозрачной каплей, скатившейся по щеке к дрожащим, всё ещё искаженным притворной улыбкой губам: -Зверь никогда ничего не защищает. Огонь может только сжигать все дотла, неужели… Неужели это настолько сложно понять? Хитокири ничего не ответил. Он поднялся со своего места и направился к двери: видеть слёзы главы Кихейтая не было дозволено никому, его чувства должны были оставаться только в его груди – почему-то Бансай чётко это осознавал. Но - уже сделав шаг за порог - он замер: тихий вкрадчивый голос Шинске раздался совсем рядом: - Когда увидишь его, скажи, чтобы больше не подбирал бешеных псов. Они только и ждут момента, когда можно будет укусить ласкающую их руку. - Я передам, чтобы впредь Широяша сразу их убивал, - Каваками хмыкнул, аккуратно закрывая за собой дверь, и, как только створка захлопнулась, добавил, - а пока пусть вернётся и сделает то, что должен был сделать много лет назад. Дождь стих так же резко, как и начался. Аромат сакуры стал настолько пронзительным, что, казалось, можно ощутить его вкус на губах. Смеющиеся девушки с милыми ножками, совершенно не скрытыми легкомысленными коротенькими кимоно, перешёптывались и хвастались пёстрыми зонтиками, стреляя глазками в сторону проходящих мимо парней. Старое дерево, полностью укрытое нежными цветками, словно одеялом, тихо шелестело на ветру, чуть склоняя мощные ветви к стоявшему под ним Гинтоки. Его большие узловатые корни так и манили устроиться между них, чтобы ненадолго прикорнуть, а в мягком поскрипывании древесины скрывался тонкий, словно ручеек, мальчишеский голос. «Интересно, помнишь ли ты ещё?», - в груди что-то болезненно закололо, как будто бы закрытая до этого рана начала кровоточить, заставляя губы немного дрожать, а взгляд расплываться из-за подступающих слёз. - Гин-сан, мы с Кагурой решили, что… - Шинпачи размахивал пакетами с продуктами и каким-то барахлом, которое попросила прикупить Отосе, но Саката даже не повернулся в его сторону, словно завороженный падающими лепестками старого великана, - Гин-сан… Что-то не так? Гинтоки хмыкнул, улыбаясь немного смущённо и мотая головой, будто возвращаясь к реальности после приятного наваждения, а потом, взяв один из пакетов, ответил тихо: - Всего лишь воспоминания.