Название: Хацутама
Автор: Shinsengumi forever
Пейринг/Персонажи: Хиджиката, Окита
Тема: внеконкурс
Жанр: АУ
Рейтинг: G
Автор: Shinsengumi forever
Пейринг/Персонажи: Хиджиката, Окита
Тема: внеконкурс
Жанр: АУ
Рейтинг: G
Название: Интерлюдия в паланкине
Автор: Shinsengumi forever
Бета: Shinsengumi forever
Размер: 3800 слов
Пейринг: хджгн
Тема: внеконкурс
Жанр: PWP
Рейтинг: R
Саммари: По заявке: Гинтоки/Хиджиката, по мотивам 503 главы. Гинтоки изображает Сёгуна, Хиджиката вынужден во всём ему подчиняться. Ролевой даб-кон. H!
Сёгун из Гинтоки получился так себе. Да что там, вовсе никакой. Если бы его действительно угораздило родиться сёгуном, долго бы он точно не прожил, умер бы на горшке, отравленный недоброжелателями – даже не по политическим причинам, а из-за собственной вредности.
Возможно, убийцей бы стал тот несчастный, которому приходилось бы подносить ему напитки.
– Эй, слуга, – донесся из паланкина гнусный голос, следом высунулась рука и поболтала в воздухе пальцами, будто стряхивая что-то противное, – принеси-ка мне чаю.
Да, все-таки хорошо, что Гинтоки родился не сёгуном, а обычным бездельником, которому можно будет дать по башке, когда все закончится. Чванливые нотки, впрочем, легли в его интонации как родные.
– Сейчас, – буркнул Хиджиката, – только в чашку нассу.
Кунай пролетел мимо, срезав прядь волос. Очки этой озабоченной куноичи – как ее, Саччан? – холодно блеснули в солнечных лучах.
– Тоши! – прошипел Кондо и сунул ему в руки поднос. – Не нарывайся! Она превратит тебя в подушечку для кунаев, не моргнув глазом, и ты тоже моргнуть не успеешь. Любовь – страшная сила, я знаю по себе.
– Что ты сказал, слуга? – ехидно пропел Гинтоки. Дверца открылась шире, и в щели показалось его лицо со спесиво поджатыми губами. – Говори четче. Ты хоть представляешь, как тяжело моим благородным ушам распознавать твою плебейскую речь?
Он вздохнул и страдальчески закатил глаза.
– Тоши сказал, что уже идет, Уэ-сама! – отозвался Кондо и, похлопав Хиджикату по плечу, шепотом пообещал: – Потом мы его обязательно арестуем. Запрем в камере и заставим тысячу раз написать в тетради слово «извините» левой рукой. Или нет, даже ногой! А пока отнеси ему чай.
Гинтоки наблюдал за тем, как Хиджиката подходит, с выражением вселенской усталости, но уголки его губ то и дело подрагивали, так что додумать издевательскую ухмылку было совсем нетрудно.
– Слуга, ты что, немой? – спросил он.
– Нет, Уэ-сама, – ответил Хиджиката, очень стараясь произнести «Уэ-сама» как «кретин».
Гинтоки протянул руку. Чтобы чашка оказалась на уровне его ладони, пришлось наклониться.
– И манеры у тебя ужасные, – Гинтоки покачал головой. – Кто же так кланяется? Хоть читать-то умеешь?
На этот раз кунай ткнулся в землю рядом с ногой Хиджикаты.
– Прошу прощения, Уэ-сама, – буркнул он. – Читать умею.
Гинтоки взял чашку. От Хиджикаты не укрылось то, как он подергал ноздрями, принюхиваясь, перед тем, как отпить. Конечно, все он слышал – и правильно, пусть опасается и лишний раз думает, прежде чем подзывать Хиджикату снова. Правда, когда Гинтоки посмотрел на него и улыбнулся очень доброй улыбкой, плохо сочетавшейся с очень недобрым взглядом, Хиджиката вспомнил, что думать у того получается через раз – в особо удачные дни.
– Так и быть, прощаю, – сказал Гинтоки. – Для простолюдинов даже умение читать – уже достижение, что с вас взять.
Он отодвинул дверцу паланкина до конца и приглашающе повел рукой.
– Ну и раз уж читать ты умеешь, посиди-ка со мной, почитаешь мне «Джамп». Что-то глаза устали.
– Да как я могу, Уэ-сама, – процедил Хиджиката. – Ваши благородные уши вряд ли выдержат мое неискусное чтение. Я умею только по слогам.
– Ничего страшного, – великодушно решил Гинтоки. – Как сёгун, я чувствую ответственность за твое духовное развитие и помогу тебе улучшить навыки. Не заставляй меня ждать.
В его глазах ясно читалась насмешка, щедро сдобренная осознанием собственной безнаказанности. Власть явно вскружила ему голову: он совсем не думал о том, что позже, когда паланкин превратится в тыкву, а Хиджиката – в карающую длань правосудия, за все придется расплачиваться сторицей.
Успокоив себя этой мыслью, Хиджиката пригнулся, поставил поднос на землю и забрался в паланкин, подобрав полы юкаты. Сесть сразу не получилось: почти все место, не занятое Гинтоки, занимали томики манги, разбросанные как попало, и скомканные обертки от конфет. Стиснув челюсти и полуприсев в несолидной позе, Хиджиката принялся складывать мангу в стопки.
– Не забудь закрыть дверцу, – подсказал Гинтоки, откидываясь спиной на подушки, – чтобы никто нас не потревожил.
Наконец расчистив себе место, Хиджиката сел, пристроил рядом катану и, наклонившись вперед, взялся за край дверцы. Предплечье почти коснулось плеча Гинтоки – тот улыбнулся шире, тускло блеснув зубами. Хиджиката вдохнул кисловатый запах его пота, сладкий – дыхания, дернул ноздрями и рывком закрыл дверь. Отодвинулся, скрестил руки на груди.
– Слуга, ты, судя по всему, родом из особенно диких краев, – Гинтоки укоризненно цокнул языком. – Развалился, как дома. Разве ты не знаешь, что перед сёгуном надо сидеть в позе сэйдза?
В паланкине было жарко и тесно – на краю сознания мелькнула предательская мысль, что Гинтоки можно понять: Хиджиката бы, например, не хотел целый день сидеть в этой душной коробке, да еще в парике и дорогой одежде из тяжелой ткани, но, если бы пришлось, он тоже постарался бы выжать из такой ситуации все возможное. Правда, у Хиджикаты не было сталкерши, готовой ради него превращать людей в подушечки для кунаев. И он, в отличие от Гинтоки, знал, что такое здравый смысл.
Хиджиката несколько раз моргнул, глядя на прижавшуюся к паху ступню в белом таби. Когда он поднял глаза на Гинтоки, тот деланно удивился:
– Что, не знаешь? Выходит, тебя действительно многому надо учить, Хиджи… слуга, – и пошевелил сначала бровями, затем – пальцами ноги.
Он что, серьезно? – подумал Хиджиката, сжимая кулак. Еще он подумал: ох, черт, ч-ч-черт, – и потом ударил.
– Ай! – Гинтоки отдернул ногу, потер голень и возмущенно прошипел: – Ты что, охренел? Больно же!
На самом деле этот вопрос – серьезно Гинтоки или нет – был, конечно, риторическим. С того дня, точнее, с той ночи, когда они впервые перевели отношения в горизонтальную плоскость, Гинтоки неоднократно доказывал свою извращенность: в полицейской машине во время обеденного перерыва, в туалете на заправке, в подвале разгромленного логова террористов – в конце концов Хиджиката перестал считать, но каждый раз Гинтоки подходил к процессу со всей серьезностью, порой звериной. А сейчас серьезного подхода требовали совсем иные вещи.
– Сам ты охренел, – прошипел Хиджиката в ответ. – Мы, по-твоему, где? В летнем лагере? Забыл, чем мы тут занимаемся?
Хотя, если совсем честно, больше раздражало другое: влезая в паланкин, Хиджиката действительно думал, что Гинтоки заставит его читать «Джамп», и теперь ему было неловко за такую наивность.
– Я-то все помню, – буркнул Гинтоки, – а что насчет тебя? Ты должен защищать сёгуна, а сам бьешь его. Знаешь, что за это полагается сэппуку?
– Да лучше сделать сэппуку, чем позориться с таким сёгуном, – отрезал Хиджиката. – На нас могут напасть в любой момент, а ты лезешь со своими, блин, частными уроками.
Гинтоки состроил недовольную гримасу, но вдруг заулыбался. Глаза хитро блеснули – на самом деле это, конечно, был отраженный свет, жидко тянувшийся сквозь плотные бамбуковые шторки, но показалось, будто в черноте зрачков вспыхнули угли.
– Вот! – торжествующе сказал он. – Ты сам назвал меня сёгуном, Хиджиката-кун. Значит, должен меня слушаться.
– Никудышным сёгуном, – поправил Хиджиката.
– Это ничего не меняет. Я, между прочим, взял на себя самую ответственную роль. – Гинтоки выпрямился, хлопнул себя ладонью по колену и уточнил: – Роль парня, который платит тебе зарплату.
В неярком освещении даже вблизи было почти незаметно, что его магэ ненастоящее, и горделивая поза вкупе с высокомерным выражением лица действительно делала Гинтоки похожим на знатную особу. Хиджиката покрутил эту мысль и тут же ее отбросил – что за чушь. Все равно звук безнадежно портил картинку, как только Гинтоки открывал рот. Хотя контраст был даже забавным.
– Зарплату мне платят из бюджета, – хмыкнул Хиджиката. – А бюджет формируется из налоговых поступлений, так что твоей заслуги в этом никакой.
Гинтоки закатил глаза.
– И почему ты такой нудный, Хиджиката-кун? Я же ради тебя стараюсь. А то ты ходишь там под солнцем, дымишь, как паровоз, весь такой мрачный и озабоченный. Смотреть больно.
– Озабоченный тут только ты, – возразил Хиджиката, – а я нормальный. С таким сёгуном любой помрачнеет.
– Тебе надо расслабиться.
– Ты мне кто, мамочка?
– Сёгун – мамочка всего простого народа, – Гинтоки подмигнул и раздвинул края косодэ так, что показалась ложбинка между грудными мышцами. – Уверен, что не хочешь прильнуть к моей груди?
– Я бы прильнул к твоей морде, – Хиджиката снова сжал кулак, протянул руку и остановил прямо перед ухмыляющимся лицом, – вот этим.
Справа от ложбинки виднелось размытое коричневатое пятно – наутро после того, как Хиджиката его оставил, оно налилось густым синюшным оттенком, не засос, а гангрена, произнес тогда Гинтоки с беззлобной усмешкой в голосе и покачал головой. Засосы с него сходили долго, неделями, и, наверное, этот был последним: с тех пор у Хиджикаты так и не появилось возможности наставить новых.
– Сказал бы сразу, – упрекнул Гинтоки, мазнув теплым дыханием по костяшкам, а потом слегка вытянул шею и прижался к ним щекой. – Так хорошо?
Щека тоже была теплой, и хотелось ее погладить. Хиджиката так и сделал – провел сжатым кулаком к краю рта, Гинтоки чуть повернул голову, разомкнул губы и мокро обхватил ими костяшку указательного пальца, потом среднего.
– Хорошо, – ответил Хиджиката, ощущая влажной от слюны кожей иллюзорную прохладу. Из подмышек щекотно скатилось несколько капель пота.
– Вообще-то ты сам должен был это предложить, – сказал Гинтоки все тем же укоризненным тоном, высунул язык и широко лизнул вдоль фаланг. – Слуга должен заботиться о досуге своего господина. Плохо, очень плохо, Хиджиката-кун. Двойка.
Хиджиката расслабил пальцы. Язык тут же коснулся кожи между указательным и средним, надавил.
– Двойка – это из другого сеттинга.
– Точно, – спохватился Гинтоки. Мягко, но крепко обхватил руку, как гибким браслетом, и потянул вниз. – Ну, значит, просто плохо.
Его ладонь была влажной и липкой, мозоль на большом пальце царапала тонкую кожу с внутренней стороны запястья.
– А так – хорошо? – спросил он, положив руку Хиджикаты на свой пах.
Член показался горячим даже сквозь плотную ткань. Хиджиката придавил основание, обжал твердый ствол, путаясь в складках хакама. С губ Гинтоки слетел прерывистый выдох, порозовевшие скулы было видно и в приглушенном свете.
– Хорошо, – повторил Хиджиката.
– Тогда давай трахнемся, – сказал Гинтоки. – Будет еще лучше. Сёгун и слуга, классический сюжет. Между прочим, классика положительно влияет на нервную систему.
Каждое слово вибрировало хрипотцой сильнее, чем предыдущее, на последнем голос дрогнул: Хиджиката снова сжал член.
– Мы быстро, – продолжил Гинтоки, отдышавшись, – как бегуны с планеты Лайтнинг Болт. И кто знает, может, если мы трахнемся, нам удастся выманить тех мудил, которые хотят убить сёгуна, то есть меня.
– Это как? – уточнил Хиджиката с легким недоумением.
– Закон подлости, как только мы начнем, они и нападут. Так что это можно считать частью миссии. Очень важной частью.
Хиджиката смотрел, как подрагивают его ноздри, и тоже дышал все тяжелее. Воздух в паланкине будто сгустился, юката липла к мокрой спине. Сам Хиджиката просто любил заниматься сексом – обстоятельно доводить и Гинтоки, и себя до того состояния, когда от удовольствия перестаешь соображать, и чтобы потом все сладко ныло и трудно было пошевелиться. Каких-то других особенных пристрастий он за собой не замечал.
Гинтоки же постоянно фонтанировал идеями. Они не всегда были плохими – попадались даже отличные, например, в тот раз, с номером, снятым на целые выходные сутки, крепкой кроватью и наручниками; все-таки офицерская форма Шинсенгуми сидела на Гинтоки хорошо до неприличия, словно он в ней родился.
А эта идея была откровенно ебанутой. Гинтоки нередко возбуждала всякая хрень – но так уж сложилось, что Хиджикату, в свою очередь, возбуждал возбужденный Гинтоки. Возбуждал так, что сводило мышцы живота и сохло во рту.
Усилием воли Хиджиката заставил себя абстрагироваться от пульсирования в паху, сосредоточился на голосе здравого смысла и напомнил:
– А твои сопляки? Они могут заглянуть в любой момент.
– Не заглянут, – заверил Гинтоки. – Они заняты полевой кухней. Бросили Гин-сана одного в этой душной коробке... Хотя втроем еще душнее, это да.
– Наверно, им надоела вонь твоих подмышек.
– Эй! От тебя тоже не морским бризом пахнет!
Снаружи щебетали птицы и шумел лагерь, и сквозь бамбуковые шторки, хоть они и скрывали то, что происходит внутри паланкина, можно было разглядеть силуэты сновавших мимо бойцов.
– К тому же, – добавил Гинтоки, – вдруг больше не будет возможности.
– Еще не устал нести чушь? – Хиджиката убрал руку с его паха и коснулся шеи там, где колотился пульс. Гинтоки наклонил голову, потерся о подставленную ладонь, чем-то напомнив своего огромного питомца.
– Что, защитишь господина, верный членохранитель? – спросил он, добавив в голос пафоса. После паузы закончил обычным тоном: – Я имел в виду, вдруг больше не будет возможности потрахаться в сёгунском паланкине, – и поиграл бровями.
Хиджиката, не удержавшись, фыркнул.
– Членохранитель? Нет уж, не надо мне такой должности.
– Эй, слуга, ты должен гордиться тем, что сёгун выбрал именно тебя, – оскорбился Гинтоки. – Но если ты будешь хорошо мне служить, то я могу и продвинуть тебя в рангах. – Он бездумно облизнул губы, когда Хиджиката скользнул кончиками пальцев по его груди. – Например, сделаю тебя главной наложницей в гареме.
– Ты сёгун, а не шейх, – Хиджиката обвел кончиками пальцев края выцветшего засоса. Кожа была скользкая от пота.
– Ну и что? – Гинтоки упрямо вздернул подбородок. – По-твоему, у меня не может быть гарема?
Он снова ухватил Хиджикату за руку, поднес ко рту и ощутимо сжал зубами согнутый указательный палец. Легкая боль отозвалась горячим покалыванием в паху – Хиджиката вздрогнул, почти неосознанно покусал нижнюю губу.
– Ты бы носил пеньюары, – сказал Гинтоки. – Прозрачные такие, с кружевами и ленточками.
Он смотрел задумчиво – видимо, представлял, как Хиджиката будет выглядеть в пеньюаре.
– Жуть, – ответил Хиджиката, представив в пеньюаре Гинтоки. Кружево в воображении получилось пошло-розовым, как это его клубничное молоко, бледная кожа в просветах казалась сливочной. И правда жуть – по спине прошлась волна мурашек, а потом другая, когда Гинтоки, не отводя глаз, втянул его палец в рот.
Подушечка легла на горячий упругий язык, и покусывать губы стало уже бесполезно – Хиджиката едва не простонал, так сильно захотелось почувствовать этот язык не пальцем, а членом.
– Кроме того, – продолжил Гинтоки, выпустив палец изо рта, – тебе будет о чем писать мемуары, какие-нибудь «Записки у пепельницы». Согласись, мало кто может похвастаться тем, что был главной наложницей в сёгунском гареме. Опубликуешься, и романтичные домохозяйки сделают тебя миллионером.
Кожа над его верхней губой поблескивала от испарины. Он так и держал руку Хиджикаты у своего лица, дыхание обдавало кожу жаром.
– Точно, – кивнул Хиджиката. – Напишу о том, что у меня длиннее, чем у сёгуна.
– Эй! Это неправда! – запротестовал Гинтоки. – Они же одинак…
Хиджиката качнулся вперед и поцеловал его.
Глаза Гинтоки удивленно расширились, затем он прикрыл ресницы и открыл рот; Хиджиката тоже опустил веки, тронул его язык своим, просунул глубже. Чуть поморщился от сладкого привкуса, но в следующую же секунду перестал обращать на него внимание – несущественные мелочи перекрылись влажным живым теплом, от которого в поясницу отдало горячей волной. Хватка вокруг запястья ослабла, пальцы Гинтоки скользнули по предплечью в рукав, сжались над локтем, притягивая ближе.
Хиджиката почувствовал его тело своим – твердое, сильное, привычное, – и подумал, что, наверное, относится к Гинтоки слишком снисходительно. Многие из его выходок стоило пресекать на корню, особенно эту, и мозг по привычке искал оправдания: чем скорее Гинтоки получит свое, тем быстрее отстанет, кудрявый придурок иногда упрямее деревянного осла; но на самом деле достаточно было только твердого «нет», чтобы все прекратить. А если отмести привычки в сторону, то оставалась одна главная причина. Хиджиката просто захотел его поцеловать.
Ну и, в конце концов, это было лучше, чем читать вслух гребаный «Джамп».
Хиджиката отодвинулся, встретил затуманенный взгляд; щебет птиц и шум лагеря пробились сквозь стук крови в ушах лишь спустя пару мгновений. Гинтоки прерывисто выдохнул.
– Пиздецовые у тебя аргументы, – сказал Хиджиката. Губы горели, и хотелось повторить, потом еще раз, долго и вдумчиво, точнее, бездумно, а может, совсем безумно, – но на это не было времени.
Гинтоки так и держал его за руку и, наверное, сам не замечал. Он вообще любил прикосновения и часто неосознанно искал их, тянулся вслед – Хиджиката не сразу к этому привык, сначала было странно и неспокойно, будто кто-то осторожно сжимал внутренности прохладными ласковыми пальцами. Когда он высвободил руку, Гинтоки, кажется, уже ждал того самого «нет».
– Не пиздецовее твоих, когда ты уговаривал меня нацепить костюм майонезной бутылки, – буркнул он недовольно.
Это совсем другое, хотел огрызнуться Хиджиката, к тому же костюм был отличный. Но, посмотрев, как Гинтоки ерзает, он просто хмыкнул и подобрал под себя ноги, сев на пятки. Положил ладони на колени.
Гинтоки секунду выглядел так, будто на голову ему свалилось что-то тяжелое.
Впрочем, он быстро овладел собой, и спустя эту секунду ошарашенное выражение сошло с его лица бесследно, сменившись природной ублюдочностью. Он задрал подбородок, посмотрел на Хиджикату из-под приспущенных век и насмешливо поджал губы.
– Что такое, слуга? Ты настолько восхищен великолепием господина, что воспрянул не только духом, но и… – Гинтоки вдруг качнулся вперед, положил руку ему на пах, – здесь?
Хиджиката вздрогнул: воспрянуло у него и вправду очень сильно – если бы он прямо сейчас вышел из паланкина, то мог бы, конечно, невозмутимо заявить, что у него просто растет третья нога, но вряд ли кто-то бы поверил. Гинтоки отстранился, окинул его высокомерным взглядом и, приподнявшись, сдвинул набок хакама. В разрезе показалась трусы, и Хиджиката еле удержался, чтобы не фыркнуть от контраста богатых одежд с клубничным узором на розовом хлопке.
Гинтоки выразительно нахмурился: подыгрывай, мол, – и Хиджиката все-таки закатил глаза, прежде чем сказать, добавив в голос дорамных интонаций:
– Мой меч всегда готов к бою за вас, Уэ-сама.
– Какая пошлятина, – осклабился Гинтоки, но тут же снова заговорил надменным тоном: – Ладно, восхищайся, слуга. Распахни глаза и смотри. Навостри уши и внимай. Открой рот и…
– Ну уж нет, – прошипел Хиджиката. – Ты когда в последний раз мылся? Никаких отсосов.
– Скучный ты, – вздохнул Гинтоки.
– Только если с гондоном.
– Где я возьму тебе гондон посреди леса?!
– Вот именно. Так что никаких отсосов.
– Значит, в задницу без гондона нормально, а в рот ни-ни? Это какая-то задничная дискриминация.
– Ну ты, блин, нашел что сравнить. Давай уже к делу, а то я подрочу и выйду отсюда.
– Эй-эй, не кипятись ты так. Сейчас все будет. – Гинтоки многообещающе пошевелил бровями, прокашлялся, задрал нос и поднял руку с направленным вниз указательным пальцем. – Снимай трусы и ты знаешь, что делать.
Клубнички так и притягивали взгляд, на одной, приходившейся прямо на головку члена, проступало влажное пятно. Хиджиката сглотнул, колючая волна прокатилась от крестца к затылку и разошлась там вязким теплом. Он бы сам над собой посмеялся: это ведь и впрямь было смешно – заводиться из-за такой хрени. А потом Гинтоки опустил руку, дернул вниз резинку своих семейников, высвобождая член, и хрипло сказал:
– Иди сюда, слуга.
У Хиджикаты сбилось дыхание: возбуждение, только что казавшееся вполне терпимым, в считанные секунды достигло критической отметки и ударило в мозг, будто артиллерийский снаряд, начиненный афродизиаками. Член Гинтоки стоял торчком, красная налившаяся головка словно бы указывала на Хиджикату, как стрелка компаса – на север. Хиджиката привстал, быстро заправил полы юкаты за пояс и стянул трусы до колен, но тут же снял совсем: кто знает, вдруг на кортеж действительно нападут прямо сейчас, а отражать атаку с путающимся в щиколотках бельем было бы не с руки.
Гинтоки наблюдал – его взгляд то фокусировался, то плыл, по виску ползла капля пота. Хиджиката почти чувствовал волны исходящего от него жара.
– Повернись спиной, – добавил он.
Хиджиката повернулся, скользя коленями по шелковой обивке. На бока тут же легли ладони Гинтоки, горячие даже через ткань юкаты. Шепот пощекотал ушную раковину:
– Не забывай говорить «Слушаюсь, Уэ-сама», Хиджиката-кун. – Ладони скользнули ниже, коснулись голых ягодиц. – Иначе неинтересно. Приподнимись еще немного, слуга.
– Слушаюсь, Уэ-сама, – ответил Хиджиката, приподнялся и судорожно вздохнул, когда пальцы Гинтоки потерли кожу между анальным отверстием и мошонкой. – Не тормози, меньше слов, больше дела.
– Эй, это я тут сёгун! – возмутился Гинтоки. Его дыхание застревало в волосах на затылке, руки гладили и щупали, сумбурно-торопливые – они всегда становились такими, когда Гинтоки возбуждался слишком сильно. – Так что это я буду тебе указывать, а не наоборот.
Он смачно плюнул себе на ладонь, спустя секунду головка его члена, влажная от слюны и выступившей смазки, скользнула по копчику и уперлась в анус. Хиджиката вздрогнул, спину прошило дрожью.
– Садись, – шепнул Гинтоки. – Только не так, как ты обычно делаешь. Осторожнее.
И придержал его за бедра. Хиджиката кусал губы, медленно опускаясь на его член, и чувствовал каждый сантиметр, проникающий внутрь. Жгучее, распирающее трение, от которого было почти больно – почти. Гинтоки шумно и рвано втягивал воздух сквозь зубы, но его руки не расслабились ни на миг и сжимали крепче всякий раз, когда Хиджиката пытался насадиться по-быстрому. Казалось, это длилось очень долго, и когда он все-таки сел до конца, то вынужден был напомнить себе, что умеет дышать.
– Хорошо справился, слуга, – пробормотал Гинтоки. – Молодец. Ты рад служить господину? Тебе нравится?
Он плотно прижался грудью к спине Хиджикаты, обхватил поперек туловища и качнулся.
– Нравится, – честно ответил Хиджиката, ощутил губы Гинтоки на своем затылке и добавил: – Уэ-сама.
Гинтоки довольно хрюкнул и, продолжая покачиваться, провел ладонями по груди Хиджикаты, потянул в стороны края юкаты, крепко сжал соски. Принялся покусывать обнажившееся плечо – он любил это делать, особенно когда Хиджиката сидел на его члене.
Хиджиката не видел его лица, но мог представить в подробностях: раскрасневшиеся щеки, испарина, мутный взгляд, – и от этой картинки вкупе с осознанием того, что уличить их сейчас проще простого, в легких выгорал воздух, а в паху скапливалось тяжелое, острое напряжение, вот-вот готовое выплеснуться. Хиджиката снова прикусил губу. Член требовал внимания, Хиджиката потянулся к нему, но Гинтоки перехватил руку.
– Не трогай себя без разрешения, – на этот раз уха касалось не только дыхание, но и губы. – Доверься господину, расслабься, и я сам поощрю тебя за верную службу. Например, вот так.
Пальцы сжали ствол, и Хиджикату перетряхнуло. Он беззвучно всхлипнул, откинул голову Гинтоки на плечо и приготовился сдерживать стоны, но снаружи вдруг донеслось:
– Уэ-сама! – Порнушный голос этой куноичи трудно было не узнать. – У вас все в порядке? Этот грязный простолюдин не доставляет вам хлопот?
От неожиданности Гинтоки чуть не подпрыгнул, кончил и сильнее сжал пальцы – и все это одновременно.
– Отвали! – заорал он. – Тут самая крутая глава, не смей меня отвлекать!
Его член пульсировал внутри Хиджикаты, выталкивая сперму, и пальцы елозили по члену Хиджикаты в такт интонациям, и сдерживаться было совершенно невозможно.
– Санторю! – рявкнул Хиджиката. – Шиши Сонсон! Они Гири! Летс пати!
– Ты что, спятил? – шикнул Гинтоки. – Летс пати – это не из «Джампа», придурок!
Посрать, думал Хиджиката, кончая ему в руку, и только потом, выровняв дыхание, бросил:
– Сам придурок.
Он привстал, и член Гинтоки выскользнул изнутри с влажным звуком. Никаких салфеток тут, конечно, не было и в помине, так что Хиджиката взял верхний том из ближайшей стопки манги, вырвал оттуда несколько страниц, смял их ватными после оргазма пальцами и принялся вытираться.
– Стой! – вскрикнул Гинтоки. – Я это не прочитал!
– Чтоб я еще раз согласился на такую херню, – вздохнул Хиджиката и швырнул испачканный комок за спину. Гинтоки возмущенно ойкнул.
– Да ладно. Мы же управились быстро, как я и говорил. И ничего не случилось.
Хиджиката обернулся, намереваясь в красках расписать, в каких позах и костюмах Гинтоки придется отдуваться за это позже, но на мгновение замер, рассматривая его, и едва не прижал ладонь к лицу, поняв, что чувствует глупое, смешное самодовольство. Такое же, какое бывает после хорошо проделанной работы. Кажется, не один Гинтоки тут вжился в роль.
– Парик поправь, – сказал Хиджиката наконец.
Гинтоки моргнул – взгляд у него до сих пор плыл. Поднял руку, ту, на которую попала сперма Хиджикаты, с интересом посмотрел на запачканную ладонь и лизнул. Хиджиката выдрал из манги еще страниц и бросил ему на колени.
– Блин, я облысею в этой хреновине, – пожаловался Гинтоки. – Хотя от жары сдохну раньше. Слуга, принеси воды.
– Готовься морально, – предупредил Хиджиката. – Когда разберемся с этим, ты мне за все ответишь.
– Тогда не забудь позаботиться и о своем члене, верный членохранитель, – важно сказал Гинтоки. – Спину-то я прикрою, а вот то, что спереди…
– Ты свой тоже побереги, – хмыкнул Хиджиката, натягивая трусы, – а то думать потом будет нечем.
– Эй!
Хиджиката смотрел на него и пытался вспомнить момент, когда Гинтоки превратился в часть его жизни. Часть, которая нередко раздражала; смешивалась с другими так, что не разъединишь; стала той частью, которую Хиджиката не хотел потерять – и мог оставить себе.
– Воды, – напомнил Гинтоки, расслабленно привалившись к стенке. – И побыстрее, слуга. – Он повысил голос: – Слышала, Саччан? Я сказал ему принести воды! Проследи, чтобы он не плюнул в стакан!
– Сволочь, – пробормотал Хиджиката, стиснул зубы и вылез из паланкина.
Первым, что он увидел, был зловещий блеск очков: озабоченная куноичи стояла поодаль и сверлила Хиджикату взглядом. Наверное, она просто завидовала, что ему удалось посидеть в паланкине с Гинтоки, а ей нет, но Хиджиката вдруг подумал: а что, если она догадалась, чем они там занимались?
Он поежился от фантомного ощущения кучи кунаев, вонзающихся в спину прямо посреди боя. Хорошо, что со спины у него не было уязвимых мест.
Автор: Shinsengumi forever
Бета: Shinsengumi forever
Размер: 3800 слов
Пейринг: хджгн
Тема: внеконкурс
Жанр: PWP
Рейтинг: R
Саммари: По заявке: Гинтоки/Хиджиката, по мотивам 503 главы. Гинтоки изображает Сёгуна, Хиджиката вынужден во всём ему подчиняться. Ролевой даб-кон. H!
Сёгун из Гинтоки получился так себе. Да что там, вовсе никакой. Если бы его действительно угораздило родиться сёгуном, долго бы он точно не прожил, умер бы на горшке, отравленный недоброжелателями – даже не по политическим причинам, а из-за собственной вредности.
Возможно, убийцей бы стал тот несчастный, которому приходилось бы подносить ему напитки.
– Эй, слуга, – донесся из паланкина гнусный голос, следом высунулась рука и поболтала в воздухе пальцами, будто стряхивая что-то противное, – принеси-ка мне чаю.
Да, все-таки хорошо, что Гинтоки родился не сёгуном, а обычным бездельником, которому можно будет дать по башке, когда все закончится. Чванливые нотки, впрочем, легли в его интонации как родные.
– Сейчас, – буркнул Хиджиката, – только в чашку нассу.
Кунай пролетел мимо, срезав прядь волос. Очки этой озабоченной куноичи – как ее, Саччан? – холодно блеснули в солнечных лучах.
– Тоши! – прошипел Кондо и сунул ему в руки поднос. – Не нарывайся! Она превратит тебя в подушечку для кунаев, не моргнув глазом, и ты тоже моргнуть не успеешь. Любовь – страшная сила, я знаю по себе.
– Что ты сказал, слуга? – ехидно пропел Гинтоки. Дверца открылась шире, и в щели показалось его лицо со спесиво поджатыми губами. – Говори четче. Ты хоть представляешь, как тяжело моим благородным ушам распознавать твою плебейскую речь?
Он вздохнул и страдальчески закатил глаза.
– Тоши сказал, что уже идет, Уэ-сама! – отозвался Кондо и, похлопав Хиджикату по плечу, шепотом пообещал: – Потом мы его обязательно арестуем. Запрем в камере и заставим тысячу раз написать в тетради слово «извините» левой рукой. Или нет, даже ногой! А пока отнеси ему чай.
Гинтоки наблюдал за тем, как Хиджиката подходит, с выражением вселенской усталости, но уголки его губ то и дело подрагивали, так что додумать издевательскую ухмылку было совсем нетрудно.
– Слуга, ты что, немой? – спросил он.
– Нет, Уэ-сама, – ответил Хиджиката, очень стараясь произнести «Уэ-сама» как «кретин».
Гинтоки протянул руку. Чтобы чашка оказалась на уровне его ладони, пришлось наклониться.
– И манеры у тебя ужасные, – Гинтоки покачал головой. – Кто же так кланяется? Хоть читать-то умеешь?
На этот раз кунай ткнулся в землю рядом с ногой Хиджикаты.
– Прошу прощения, Уэ-сама, – буркнул он. – Читать умею.
Гинтоки взял чашку. От Хиджикаты не укрылось то, как он подергал ноздрями, принюхиваясь, перед тем, как отпить. Конечно, все он слышал – и правильно, пусть опасается и лишний раз думает, прежде чем подзывать Хиджикату снова. Правда, когда Гинтоки посмотрел на него и улыбнулся очень доброй улыбкой, плохо сочетавшейся с очень недобрым взглядом, Хиджиката вспомнил, что думать у того получается через раз – в особо удачные дни.
– Так и быть, прощаю, – сказал Гинтоки. – Для простолюдинов даже умение читать – уже достижение, что с вас взять.
Он отодвинул дверцу паланкина до конца и приглашающе повел рукой.
– Ну и раз уж читать ты умеешь, посиди-ка со мной, почитаешь мне «Джамп». Что-то глаза устали.
– Да как я могу, Уэ-сама, – процедил Хиджиката. – Ваши благородные уши вряд ли выдержат мое неискусное чтение. Я умею только по слогам.
– Ничего страшного, – великодушно решил Гинтоки. – Как сёгун, я чувствую ответственность за твое духовное развитие и помогу тебе улучшить навыки. Не заставляй меня ждать.
В его глазах ясно читалась насмешка, щедро сдобренная осознанием собственной безнаказанности. Власть явно вскружила ему голову: он совсем не думал о том, что позже, когда паланкин превратится в тыкву, а Хиджиката – в карающую длань правосудия, за все придется расплачиваться сторицей.
Успокоив себя этой мыслью, Хиджиката пригнулся, поставил поднос на землю и забрался в паланкин, подобрав полы юкаты. Сесть сразу не получилось: почти все место, не занятое Гинтоки, занимали томики манги, разбросанные как попало, и скомканные обертки от конфет. Стиснув челюсти и полуприсев в несолидной позе, Хиджиката принялся складывать мангу в стопки.
– Не забудь закрыть дверцу, – подсказал Гинтоки, откидываясь спиной на подушки, – чтобы никто нас не потревожил.
Наконец расчистив себе место, Хиджиката сел, пристроил рядом катану и, наклонившись вперед, взялся за край дверцы. Предплечье почти коснулось плеча Гинтоки – тот улыбнулся шире, тускло блеснув зубами. Хиджиката вдохнул кисловатый запах его пота, сладкий – дыхания, дернул ноздрями и рывком закрыл дверь. Отодвинулся, скрестил руки на груди.
– Слуга, ты, судя по всему, родом из особенно диких краев, – Гинтоки укоризненно цокнул языком. – Развалился, как дома. Разве ты не знаешь, что перед сёгуном надо сидеть в позе сэйдза?
В паланкине было жарко и тесно – на краю сознания мелькнула предательская мысль, что Гинтоки можно понять: Хиджиката бы, например, не хотел целый день сидеть в этой душной коробке, да еще в парике и дорогой одежде из тяжелой ткани, но, если бы пришлось, он тоже постарался бы выжать из такой ситуации все возможное. Правда, у Хиджикаты не было сталкерши, готовой ради него превращать людей в подушечки для кунаев. И он, в отличие от Гинтоки, знал, что такое здравый смысл.
Хиджиката несколько раз моргнул, глядя на прижавшуюся к паху ступню в белом таби. Когда он поднял глаза на Гинтоки, тот деланно удивился:
– Что, не знаешь? Выходит, тебя действительно многому надо учить, Хиджи… слуга, – и пошевелил сначала бровями, затем – пальцами ноги.
Он что, серьезно? – подумал Хиджиката, сжимая кулак. Еще он подумал: ох, черт, ч-ч-черт, – и потом ударил.
– Ай! – Гинтоки отдернул ногу, потер голень и возмущенно прошипел: – Ты что, охренел? Больно же!
На самом деле этот вопрос – серьезно Гинтоки или нет – был, конечно, риторическим. С того дня, точнее, с той ночи, когда они впервые перевели отношения в горизонтальную плоскость, Гинтоки неоднократно доказывал свою извращенность: в полицейской машине во время обеденного перерыва, в туалете на заправке, в подвале разгромленного логова террористов – в конце концов Хиджиката перестал считать, но каждый раз Гинтоки подходил к процессу со всей серьезностью, порой звериной. А сейчас серьезного подхода требовали совсем иные вещи.
– Сам ты охренел, – прошипел Хиджиката в ответ. – Мы, по-твоему, где? В летнем лагере? Забыл, чем мы тут занимаемся?
Хотя, если совсем честно, больше раздражало другое: влезая в паланкин, Хиджиката действительно думал, что Гинтоки заставит его читать «Джамп», и теперь ему было неловко за такую наивность.
– Я-то все помню, – буркнул Гинтоки, – а что насчет тебя? Ты должен защищать сёгуна, а сам бьешь его. Знаешь, что за это полагается сэппуку?
– Да лучше сделать сэппуку, чем позориться с таким сёгуном, – отрезал Хиджиката. – На нас могут напасть в любой момент, а ты лезешь со своими, блин, частными уроками.
Гинтоки состроил недовольную гримасу, но вдруг заулыбался. Глаза хитро блеснули – на самом деле это, конечно, был отраженный свет, жидко тянувшийся сквозь плотные бамбуковые шторки, но показалось, будто в черноте зрачков вспыхнули угли.
– Вот! – торжествующе сказал он. – Ты сам назвал меня сёгуном, Хиджиката-кун. Значит, должен меня слушаться.
– Никудышным сёгуном, – поправил Хиджиката.
– Это ничего не меняет. Я, между прочим, взял на себя самую ответственную роль. – Гинтоки выпрямился, хлопнул себя ладонью по колену и уточнил: – Роль парня, который платит тебе зарплату.
В неярком освещении даже вблизи было почти незаметно, что его магэ ненастоящее, и горделивая поза вкупе с высокомерным выражением лица действительно делала Гинтоки похожим на знатную особу. Хиджиката покрутил эту мысль и тут же ее отбросил – что за чушь. Все равно звук безнадежно портил картинку, как только Гинтоки открывал рот. Хотя контраст был даже забавным.
– Зарплату мне платят из бюджета, – хмыкнул Хиджиката. – А бюджет формируется из налоговых поступлений, так что твоей заслуги в этом никакой.
Гинтоки закатил глаза.
– И почему ты такой нудный, Хиджиката-кун? Я же ради тебя стараюсь. А то ты ходишь там под солнцем, дымишь, как паровоз, весь такой мрачный и озабоченный. Смотреть больно.
– Озабоченный тут только ты, – возразил Хиджиката, – а я нормальный. С таким сёгуном любой помрачнеет.
– Тебе надо расслабиться.
– Ты мне кто, мамочка?
– Сёгун – мамочка всего простого народа, – Гинтоки подмигнул и раздвинул края косодэ так, что показалась ложбинка между грудными мышцами. – Уверен, что не хочешь прильнуть к моей груди?
– Я бы прильнул к твоей морде, – Хиджиката снова сжал кулак, протянул руку и остановил прямо перед ухмыляющимся лицом, – вот этим.
Справа от ложбинки виднелось размытое коричневатое пятно – наутро после того, как Хиджиката его оставил, оно налилось густым синюшным оттенком, не засос, а гангрена, произнес тогда Гинтоки с беззлобной усмешкой в голосе и покачал головой. Засосы с него сходили долго, неделями, и, наверное, этот был последним: с тех пор у Хиджикаты так и не появилось возможности наставить новых.
– Сказал бы сразу, – упрекнул Гинтоки, мазнув теплым дыханием по костяшкам, а потом слегка вытянул шею и прижался к ним щекой. – Так хорошо?
Щека тоже была теплой, и хотелось ее погладить. Хиджиката так и сделал – провел сжатым кулаком к краю рта, Гинтоки чуть повернул голову, разомкнул губы и мокро обхватил ими костяшку указательного пальца, потом среднего.
– Хорошо, – ответил Хиджиката, ощущая влажной от слюны кожей иллюзорную прохладу. Из подмышек щекотно скатилось несколько капель пота.
– Вообще-то ты сам должен был это предложить, – сказал Гинтоки все тем же укоризненным тоном, высунул язык и широко лизнул вдоль фаланг. – Слуга должен заботиться о досуге своего господина. Плохо, очень плохо, Хиджиката-кун. Двойка.
Хиджиката расслабил пальцы. Язык тут же коснулся кожи между указательным и средним, надавил.
– Двойка – это из другого сеттинга.
– Точно, – спохватился Гинтоки. Мягко, но крепко обхватил руку, как гибким браслетом, и потянул вниз. – Ну, значит, просто плохо.
Его ладонь была влажной и липкой, мозоль на большом пальце царапала тонкую кожу с внутренней стороны запястья.
– А так – хорошо? – спросил он, положив руку Хиджикаты на свой пах.
Член показался горячим даже сквозь плотную ткань. Хиджиката придавил основание, обжал твердый ствол, путаясь в складках хакама. С губ Гинтоки слетел прерывистый выдох, порозовевшие скулы было видно и в приглушенном свете.
– Хорошо, – повторил Хиджиката.
– Тогда давай трахнемся, – сказал Гинтоки. – Будет еще лучше. Сёгун и слуга, классический сюжет. Между прочим, классика положительно влияет на нервную систему.
Каждое слово вибрировало хрипотцой сильнее, чем предыдущее, на последнем голос дрогнул: Хиджиката снова сжал член.
– Мы быстро, – продолжил Гинтоки, отдышавшись, – как бегуны с планеты Лайтнинг Болт. И кто знает, может, если мы трахнемся, нам удастся выманить тех мудил, которые хотят убить сёгуна, то есть меня.
– Это как? – уточнил Хиджиката с легким недоумением.
– Закон подлости, как только мы начнем, они и нападут. Так что это можно считать частью миссии. Очень важной частью.
Хиджиката смотрел, как подрагивают его ноздри, и тоже дышал все тяжелее. Воздух в паланкине будто сгустился, юката липла к мокрой спине. Сам Хиджиката просто любил заниматься сексом – обстоятельно доводить и Гинтоки, и себя до того состояния, когда от удовольствия перестаешь соображать, и чтобы потом все сладко ныло и трудно было пошевелиться. Каких-то других особенных пристрастий он за собой не замечал.
Гинтоки же постоянно фонтанировал идеями. Они не всегда были плохими – попадались даже отличные, например, в тот раз, с номером, снятым на целые выходные сутки, крепкой кроватью и наручниками; все-таки офицерская форма Шинсенгуми сидела на Гинтоки хорошо до неприличия, словно он в ней родился.
А эта идея была откровенно ебанутой. Гинтоки нередко возбуждала всякая хрень – но так уж сложилось, что Хиджикату, в свою очередь, возбуждал возбужденный Гинтоки. Возбуждал так, что сводило мышцы живота и сохло во рту.
Усилием воли Хиджиката заставил себя абстрагироваться от пульсирования в паху, сосредоточился на голосе здравого смысла и напомнил:
– А твои сопляки? Они могут заглянуть в любой момент.
– Не заглянут, – заверил Гинтоки. – Они заняты полевой кухней. Бросили Гин-сана одного в этой душной коробке... Хотя втроем еще душнее, это да.
– Наверно, им надоела вонь твоих подмышек.
– Эй! От тебя тоже не морским бризом пахнет!
Снаружи щебетали птицы и шумел лагерь, и сквозь бамбуковые шторки, хоть они и скрывали то, что происходит внутри паланкина, можно было разглядеть силуэты сновавших мимо бойцов.
– К тому же, – добавил Гинтоки, – вдруг больше не будет возможности.
– Еще не устал нести чушь? – Хиджиката убрал руку с его паха и коснулся шеи там, где колотился пульс. Гинтоки наклонил голову, потерся о подставленную ладонь, чем-то напомнив своего огромного питомца.
– Что, защитишь господина, верный членохранитель? – спросил он, добавив в голос пафоса. После паузы закончил обычным тоном: – Я имел в виду, вдруг больше не будет возможности потрахаться в сёгунском паланкине, – и поиграл бровями.
Хиджиката, не удержавшись, фыркнул.
– Членохранитель? Нет уж, не надо мне такой должности.
– Эй, слуга, ты должен гордиться тем, что сёгун выбрал именно тебя, – оскорбился Гинтоки. – Но если ты будешь хорошо мне служить, то я могу и продвинуть тебя в рангах. – Он бездумно облизнул губы, когда Хиджиката скользнул кончиками пальцев по его груди. – Например, сделаю тебя главной наложницей в гареме.
– Ты сёгун, а не шейх, – Хиджиката обвел кончиками пальцев края выцветшего засоса. Кожа была скользкая от пота.
– Ну и что? – Гинтоки упрямо вздернул подбородок. – По-твоему, у меня не может быть гарема?
Он снова ухватил Хиджикату за руку, поднес ко рту и ощутимо сжал зубами согнутый указательный палец. Легкая боль отозвалась горячим покалыванием в паху – Хиджиката вздрогнул, почти неосознанно покусал нижнюю губу.
– Ты бы носил пеньюары, – сказал Гинтоки. – Прозрачные такие, с кружевами и ленточками.
Он смотрел задумчиво – видимо, представлял, как Хиджиката будет выглядеть в пеньюаре.
– Жуть, – ответил Хиджиката, представив в пеньюаре Гинтоки. Кружево в воображении получилось пошло-розовым, как это его клубничное молоко, бледная кожа в просветах казалась сливочной. И правда жуть – по спине прошлась волна мурашек, а потом другая, когда Гинтоки, не отводя глаз, втянул его палец в рот.
Подушечка легла на горячий упругий язык, и покусывать губы стало уже бесполезно – Хиджиката едва не простонал, так сильно захотелось почувствовать этот язык не пальцем, а членом.
– Кроме того, – продолжил Гинтоки, выпустив палец изо рта, – тебе будет о чем писать мемуары, какие-нибудь «Записки у пепельницы». Согласись, мало кто может похвастаться тем, что был главной наложницей в сёгунском гареме. Опубликуешься, и романтичные домохозяйки сделают тебя миллионером.
Кожа над его верхней губой поблескивала от испарины. Он так и держал руку Хиджикаты у своего лица, дыхание обдавало кожу жаром.
– Точно, – кивнул Хиджиката. – Напишу о том, что у меня длиннее, чем у сёгуна.
– Эй! Это неправда! – запротестовал Гинтоки. – Они же одинак…
Хиджиката качнулся вперед и поцеловал его.
Глаза Гинтоки удивленно расширились, затем он прикрыл ресницы и открыл рот; Хиджиката тоже опустил веки, тронул его язык своим, просунул глубже. Чуть поморщился от сладкого привкуса, но в следующую же секунду перестал обращать на него внимание – несущественные мелочи перекрылись влажным живым теплом, от которого в поясницу отдало горячей волной. Хватка вокруг запястья ослабла, пальцы Гинтоки скользнули по предплечью в рукав, сжались над локтем, притягивая ближе.
Хиджиката почувствовал его тело своим – твердое, сильное, привычное, – и подумал, что, наверное, относится к Гинтоки слишком снисходительно. Многие из его выходок стоило пресекать на корню, особенно эту, и мозг по привычке искал оправдания: чем скорее Гинтоки получит свое, тем быстрее отстанет, кудрявый придурок иногда упрямее деревянного осла; но на самом деле достаточно было только твердого «нет», чтобы все прекратить. А если отмести привычки в сторону, то оставалась одна главная причина. Хиджиката просто захотел его поцеловать.
Ну и, в конце концов, это было лучше, чем читать вслух гребаный «Джамп».
Хиджиката отодвинулся, встретил затуманенный взгляд; щебет птиц и шум лагеря пробились сквозь стук крови в ушах лишь спустя пару мгновений. Гинтоки прерывисто выдохнул.
– Пиздецовые у тебя аргументы, – сказал Хиджиката. Губы горели, и хотелось повторить, потом еще раз, долго и вдумчиво, точнее, бездумно, а может, совсем безумно, – но на это не было времени.
Гинтоки так и держал его за руку и, наверное, сам не замечал. Он вообще любил прикосновения и часто неосознанно искал их, тянулся вслед – Хиджиката не сразу к этому привык, сначала было странно и неспокойно, будто кто-то осторожно сжимал внутренности прохладными ласковыми пальцами. Когда он высвободил руку, Гинтоки, кажется, уже ждал того самого «нет».
– Не пиздецовее твоих, когда ты уговаривал меня нацепить костюм майонезной бутылки, – буркнул он недовольно.
Это совсем другое, хотел огрызнуться Хиджиката, к тому же костюм был отличный. Но, посмотрев, как Гинтоки ерзает, он просто хмыкнул и подобрал под себя ноги, сев на пятки. Положил ладони на колени.
Гинтоки секунду выглядел так, будто на голову ему свалилось что-то тяжелое.
Впрочем, он быстро овладел собой, и спустя эту секунду ошарашенное выражение сошло с его лица бесследно, сменившись природной ублюдочностью. Он задрал подбородок, посмотрел на Хиджикату из-под приспущенных век и насмешливо поджал губы.
– Что такое, слуга? Ты настолько восхищен великолепием господина, что воспрянул не только духом, но и… – Гинтоки вдруг качнулся вперед, положил руку ему на пах, – здесь?
Хиджиката вздрогнул: воспрянуло у него и вправду очень сильно – если бы он прямо сейчас вышел из паланкина, то мог бы, конечно, невозмутимо заявить, что у него просто растет третья нога, но вряд ли кто-то бы поверил. Гинтоки отстранился, окинул его высокомерным взглядом и, приподнявшись, сдвинул набок хакама. В разрезе показалась трусы, и Хиджиката еле удержался, чтобы не фыркнуть от контраста богатых одежд с клубничным узором на розовом хлопке.
Гинтоки выразительно нахмурился: подыгрывай, мол, – и Хиджиката все-таки закатил глаза, прежде чем сказать, добавив в голос дорамных интонаций:
– Мой меч всегда готов к бою за вас, Уэ-сама.
– Какая пошлятина, – осклабился Гинтоки, но тут же снова заговорил надменным тоном: – Ладно, восхищайся, слуга. Распахни глаза и смотри. Навостри уши и внимай. Открой рот и…
– Ну уж нет, – прошипел Хиджиката. – Ты когда в последний раз мылся? Никаких отсосов.
– Скучный ты, – вздохнул Гинтоки.
– Только если с гондоном.
– Где я возьму тебе гондон посреди леса?!
– Вот именно. Так что никаких отсосов.
– Значит, в задницу без гондона нормально, а в рот ни-ни? Это какая-то задничная дискриминация.
– Ну ты, блин, нашел что сравнить. Давай уже к делу, а то я подрочу и выйду отсюда.
– Эй-эй, не кипятись ты так. Сейчас все будет. – Гинтоки многообещающе пошевелил бровями, прокашлялся, задрал нос и поднял руку с направленным вниз указательным пальцем. – Снимай трусы и ты знаешь, что делать.
Клубнички так и притягивали взгляд, на одной, приходившейся прямо на головку члена, проступало влажное пятно. Хиджиката сглотнул, колючая волна прокатилась от крестца к затылку и разошлась там вязким теплом. Он бы сам над собой посмеялся: это ведь и впрямь было смешно – заводиться из-за такой хрени. А потом Гинтоки опустил руку, дернул вниз резинку своих семейников, высвобождая член, и хрипло сказал:
– Иди сюда, слуга.
У Хиджикаты сбилось дыхание: возбуждение, только что казавшееся вполне терпимым, в считанные секунды достигло критической отметки и ударило в мозг, будто артиллерийский снаряд, начиненный афродизиаками. Член Гинтоки стоял торчком, красная налившаяся головка словно бы указывала на Хиджикату, как стрелка компаса – на север. Хиджиката привстал, быстро заправил полы юкаты за пояс и стянул трусы до колен, но тут же снял совсем: кто знает, вдруг на кортеж действительно нападут прямо сейчас, а отражать атаку с путающимся в щиколотках бельем было бы не с руки.
Гинтоки наблюдал – его взгляд то фокусировался, то плыл, по виску ползла капля пота. Хиджиката почти чувствовал волны исходящего от него жара.
– Повернись спиной, – добавил он.
Хиджиката повернулся, скользя коленями по шелковой обивке. На бока тут же легли ладони Гинтоки, горячие даже через ткань юкаты. Шепот пощекотал ушную раковину:
– Не забывай говорить «Слушаюсь, Уэ-сама», Хиджиката-кун. – Ладони скользнули ниже, коснулись голых ягодиц. – Иначе неинтересно. Приподнимись еще немного, слуга.
– Слушаюсь, Уэ-сама, – ответил Хиджиката, приподнялся и судорожно вздохнул, когда пальцы Гинтоки потерли кожу между анальным отверстием и мошонкой. – Не тормози, меньше слов, больше дела.
– Эй, это я тут сёгун! – возмутился Гинтоки. Его дыхание застревало в волосах на затылке, руки гладили и щупали, сумбурно-торопливые – они всегда становились такими, когда Гинтоки возбуждался слишком сильно. – Так что это я буду тебе указывать, а не наоборот.
Он смачно плюнул себе на ладонь, спустя секунду головка его члена, влажная от слюны и выступившей смазки, скользнула по копчику и уперлась в анус. Хиджиката вздрогнул, спину прошило дрожью.
– Садись, – шепнул Гинтоки. – Только не так, как ты обычно делаешь. Осторожнее.
И придержал его за бедра. Хиджиката кусал губы, медленно опускаясь на его член, и чувствовал каждый сантиметр, проникающий внутрь. Жгучее, распирающее трение, от которого было почти больно – почти. Гинтоки шумно и рвано втягивал воздух сквозь зубы, но его руки не расслабились ни на миг и сжимали крепче всякий раз, когда Хиджиката пытался насадиться по-быстрому. Казалось, это длилось очень долго, и когда он все-таки сел до конца, то вынужден был напомнить себе, что умеет дышать.
– Хорошо справился, слуга, – пробормотал Гинтоки. – Молодец. Ты рад служить господину? Тебе нравится?
Он плотно прижался грудью к спине Хиджикаты, обхватил поперек туловища и качнулся.
– Нравится, – честно ответил Хиджиката, ощутил губы Гинтоки на своем затылке и добавил: – Уэ-сама.
Гинтоки довольно хрюкнул и, продолжая покачиваться, провел ладонями по груди Хиджикаты, потянул в стороны края юкаты, крепко сжал соски. Принялся покусывать обнажившееся плечо – он любил это делать, особенно когда Хиджиката сидел на его члене.
Хиджиката не видел его лица, но мог представить в подробностях: раскрасневшиеся щеки, испарина, мутный взгляд, – и от этой картинки вкупе с осознанием того, что уличить их сейчас проще простого, в легких выгорал воздух, а в паху скапливалось тяжелое, острое напряжение, вот-вот готовое выплеснуться. Хиджиката снова прикусил губу. Член требовал внимания, Хиджиката потянулся к нему, но Гинтоки перехватил руку.
– Не трогай себя без разрешения, – на этот раз уха касалось не только дыхание, но и губы. – Доверься господину, расслабься, и я сам поощрю тебя за верную службу. Например, вот так.
Пальцы сжали ствол, и Хиджикату перетряхнуло. Он беззвучно всхлипнул, откинул голову Гинтоки на плечо и приготовился сдерживать стоны, но снаружи вдруг донеслось:
– Уэ-сама! – Порнушный голос этой куноичи трудно было не узнать. – У вас все в порядке? Этот грязный простолюдин не доставляет вам хлопот?
От неожиданности Гинтоки чуть не подпрыгнул, кончил и сильнее сжал пальцы – и все это одновременно.
– Отвали! – заорал он. – Тут самая крутая глава, не смей меня отвлекать!
Его член пульсировал внутри Хиджикаты, выталкивая сперму, и пальцы елозили по члену Хиджикаты в такт интонациям, и сдерживаться было совершенно невозможно.
– Санторю! – рявкнул Хиджиката. – Шиши Сонсон! Они Гири! Летс пати!
– Ты что, спятил? – шикнул Гинтоки. – Летс пати – это не из «Джампа», придурок!
Посрать, думал Хиджиката, кончая ему в руку, и только потом, выровняв дыхание, бросил:
– Сам придурок.
Он привстал, и член Гинтоки выскользнул изнутри с влажным звуком. Никаких салфеток тут, конечно, не было и в помине, так что Хиджиката взял верхний том из ближайшей стопки манги, вырвал оттуда несколько страниц, смял их ватными после оргазма пальцами и принялся вытираться.
– Стой! – вскрикнул Гинтоки. – Я это не прочитал!
– Чтоб я еще раз согласился на такую херню, – вздохнул Хиджиката и швырнул испачканный комок за спину. Гинтоки возмущенно ойкнул.
– Да ладно. Мы же управились быстро, как я и говорил. И ничего не случилось.
Хиджиката обернулся, намереваясь в красках расписать, в каких позах и костюмах Гинтоки придется отдуваться за это позже, но на мгновение замер, рассматривая его, и едва не прижал ладонь к лицу, поняв, что чувствует глупое, смешное самодовольство. Такое же, какое бывает после хорошо проделанной работы. Кажется, не один Гинтоки тут вжился в роль.
– Парик поправь, – сказал Хиджиката наконец.
Гинтоки моргнул – взгляд у него до сих пор плыл. Поднял руку, ту, на которую попала сперма Хиджикаты, с интересом посмотрел на запачканную ладонь и лизнул. Хиджиката выдрал из манги еще страниц и бросил ему на колени.
– Блин, я облысею в этой хреновине, – пожаловался Гинтоки. – Хотя от жары сдохну раньше. Слуга, принеси воды.
– Готовься морально, – предупредил Хиджиката. – Когда разберемся с этим, ты мне за все ответишь.
– Тогда не забудь позаботиться и о своем члене, верный членохранитель, – важно сказал Гинтоки. – Спину-то я прикрою, а вот то, что спереди…
– Ты свой тоже побереги, – хмыкнул Хиджиката, натягивая трусы, – а то думать потом будет нечем.
– Эй!
Хиджиката смотрел на него и пытался вспомнить момент, когда Гинтоки превратился в часть его жизни. Часть, которая нередко раздражала; смешивалась с другими так, что не разъединишь; стала той частью, которую Хиджиката не хотел потерять – и мог оставить себе.
– Воды, – напомнил Гинтоки, расслабленно привалившись к стенке. – И побыстрее, слуга. – Он повысил голос: – Слышала, Саччан? Я сказал ему принести воды! Проследи, чтобы он не плюнул в стакан!
– Сволочь, – пробормотал Хиджиката, стиснул зубы и вылез из паланкина.
Первым, что он увидел, был зловещий блеск очков: озабоченная куноичи стояла поодаль и сверлила Хиджикату взглядом. Наверное, она просто завидовала, что ему удалось посидеть в паланкине с Гинтоки, а ей нет, но Хиджиката вдруг подумал: а что, если она догадалась, чем они там занимались?
Он поежился от фантомного ощущения кучи кунаев, вонзающихся в спину прямо посреди боя. Хорошо, что со спины у него не было уязвимых мест.
@темы: арт/коллаж, Шинсенгуми, фик: авторский, Joui Wars - 2015, внеконкурс
-
-
19.09.2015 в 22:33Очень горячая и в то же время забавная пвпшка, на деревянном осле не выдержалa и засмеялась в голос.
Он поежился от фантомного ощущения кучи
кунаев, вонзающихся в спину прямо посреди
боя. Хорошо, что со спины у него не было
уязвимых мест.
Просто
-
-
20.09.2015 в 11:27автор фика
-
-
20.09.2015 в 20:19Вау
-
-
20.09.2015 в 21:05-
-
21.09.2015 в 01:00Товарищ автор "Интерлюдия в паланкине", я хочу вас обнять.
Вот не мой пейринг, наоборот не люблю его, но так написали, что конфетка просто
Спасибо.
-
-
21.09.2015 в 13:36автор артов
-
-
21.09.2015 в 15:03Давайте
Вам спасибо за отзыв, очень рад, что понравилось, тем более не-шипперу))
-
-
23.09.2015 в 16:26дорогой автор, спасибо за прекрасный хджгн
-
-
23.09.2015 в 19:36Симпатичная графика (только я бы в Фотошопе немного убрала эффект фотоаппарата). Это же Гинокиты!)
Интерлюдия в паланкине
Я сначала раскатала губу на даб-кон, когда коварный Гинтоки нагибает Хиджикату, и у них случается нежный первый раз) Упоминание ER немного снизило градус, и пошлости, мне кажется, всё-таки многовато, но фик очень горячий, спасибо.
-
-
24.09.2015 в 10:08Мэй_Чен, мне градус в этом пейринге может снизить как раз "традиционный" даб-кон, так что, думаю, это, как и градации пошлости, дело вкуса и восприятия)) а контекст ролевых игр, обозначенный в заявке, на мой взгляд, достаточно явно указывал на наличие ER в тексте, поэтому за то, что губу пришлось закатывать обратно, я вины не чувствую
автор фика
-
-
24.09.2015 в 19:37Я вас вроде и не обвиняла, так что вы на верном пути. Ну, и про губу я так, к слову, не настолько актуальны этот кинк и пейринг, чтобы я сильно расстроилась, так что всё хорошо).
очень приятно, что вы прочитали, несмотря на
Мне не пришлось сильно через себя переступать, так что и тут всё хорошо
-
-
24.09.2015 в 20:01Да я тоже, как и вы, так, к слову, раз уж речь зашла о губе
Мне не пришлось сильно через себя переступать, так что и тут всё хорошо
Отлично, тогда я рад вдвойне
-
-
24.09.2015 в 20:13Ну что же вы так, я уже испугалась, что у меня некорректная формулировка, и я, не дай Бог, допустила бестактность.
С нетерпением буду ждать деанона.