Голосование. Тотал!АУ

[Joui Wars]

Голосование за тотал!АУ открыто и продлится до 4-го октября включительно.

В комментариях к этому посту читатели могут оставить сообщение, которое должно выглядеть следующим образом:
1. *Название команды* — 3 балла
2. *Название команды* — 2 балла
3. *Название команды* — 1 балл
Если в комментарии будет меньше или больше 3-х пунктов, такой голос не засчитывается.

Голосовать необходимо со своего аккаунта.
К голосованию не допускаются: очевидные виртуалы вроде ников для кинк-фестов и командных челленджей, сообщества, а так же пользователи, зарегистрированные после 17-го июня 2015-го года.
Большая просьба копировать названия команд из поста для облегчения подсчётов результата голосования. В противном случае ваш голос могут не засчитать.
Голосовать за свои команды и даже за собственные работы - можно.

Список команд, за которые можно голосовать:
Джои
Шинсенгуми
Нараку
Ято
Кихейтай

@темы: АU, Административное, Joui Wars - 2015, Голосование

---

Кихейтай (АУ)

[dead boat bar]

«Завтра» (текила серебр., ликёр чернозвер., подаётся с джаставэем)  Название  Завтра  Производитель  Кихейтай  Дегустатор  Кихейтай  Объём  лонг дринк (3206 мл)  Состав  Саката Гинтоки/Такасуги Шинске  Предложение дня  total!AU  Крепость  R%  Подаётся с  кроссовер с Леоном  Вкусовые качества  Когда-нибудь ты станешь взрослым. 3206¥ Пепел с сигареты упал вниз, и Такасуги проводил его долгим, задумчивым взглядом. Хорошо бы попал на голову какого-нибудь соседа – очень хотелось сделать кому-нибудь гадость. В квартире отец вел переговоры с очередным поставщиком наркотиков, мачеха листала журнал, лежа в ванной вот уже часа два кряду, а старший брат смотрел боевик и мечтал, что когда-нибудь у него тоже вырастут бицепсы, как у Шварц-нигера. Единственный, о ком Такасуги не мог не переживать – младшая сестра, совсем еще маленькая и наивная, не понимающая, в какой ублюдочной семье ей не повезло родиться. – Опять куришь? Голос раздался над ухом внезапно, испугав и заставив спрятать руку за спину. Досадливо цыкнув, Такасуги нарочито небрежно затянулся. – Нет, леденец сосу, – сосед из соседней квартиры казался не таким плохим на фоне друзей отца, но неуместные шутки и вечно лениво-презрительный взгляд на все вокруг выводили из себя. – Как знаешь. Отцу не попадись, – и прошел мимо, будто его тут и не было. В руках он нес свой неизменный дурацкий портфель. – Не твое дело, – буркнул Такасуги себе под нос. У его отца были странные понятия о том, что можно, а что нельзя. Можно хранить кокаин в ящике стола, делиться своей новой женой с друзьями и давать мелкой играть с пистолетом. Зато курить – ни в коем случае. Именно поэтому Такасуги не трогал кокаин, зато с наслаждением затягивался горьким, дерущим горло дымом каждый раз, когда подворачивалась такая возможность. В конце коридора послышался раздраженный голос отца – видимо, переговоры закончились, и Такасуги быстро, нервно дернул сигарету изо рта, едва успел кинуть бычок вниз, когда открылась дверь и на пороге их квартиры возникла тучная фигура незнакомого мужчины. Кажется, его звали Садасада и занимался он отнюдь не благотворительностью. – Я хочу, чтобы ты нашел эти двести грамм, мой дорогой друг. Ты же знаешь, как я не люблю терять свои деньги, – голос, насквозь пропитанный угрозой, заставил поежиться даже Такасуги. Он сжался у перил, втиснувшись в ригели между витыми столбиками. – Я не знаю, куда они делись! Как мне передали товар, так я и отдаю! – голос отца сорвался, и Такасуги поморщился от сдерживаемого презрения. – У тебя есть два дня, а потом я приду снова. Такасуги зажмурился, в голове тоскливо заныла мелодия из утреннего прогноза погоды, а в горле комом встали слезы. Это все от злости, от ярости – твердил он себе, не слушая, что говорит отец. Это все потому что этот жалкий тип так и не научился заметать следы. Перед глазами встали белые пыльные разводы на столе, одеревеневшие глаза мачехи под кайфом, безумный миг, когда он едва удержал сестру, которая тоже хотела попробовать. – Ты опять курил?! – подзатыльник прилетел неожиданно и оттого вдвойне болезненно, Такасуги с размаху ткнулся подбородком в верхний ригель и едва не прикусил себе язык. “Нет” – хотел было ответить он, но промолчал. Это не от страха, а из жалости. Да, точно, из жалости. В квартире, душной и пропахшей перегаром, громко работал телевизор. Очередной боевик – каждый раз чертов боевик, Такасуги скрипнул зубами и налил сестре молока. Отец с самого утра ходил взвинченный, он уже второй день не находил себе места и пил больше обычного – в коридоре скопилась целая батарея бутылок, и никто не торопился их выносить. Напряжение росло – оно почти физически ощущалось в каждом звуке, в каждом движении. – Сходил бы ты в магазин, – отец стоял перед ванной, в которой почти час мачеха фальшиво подпевала работающему радио. – Нечего штаны дома просиживать. – Я готовил завтрак, – огрызнулся Такасуги, проходя к себе в комнату. Меньше всего ему хотелось куда-либо идти, еще меньше – выслушивать нотации спивающегося отца. Нарастающее чувство опасности не оставляло его, преследовало, давило со всех сторон. – Ты плохо слышишь, что ли?! Отец догнал его на входе в комнату, схватил за плечо и рывком, сильно, развернул к себе, впечатывая затылком в косяк, кулаком в нос. Перед глазами, как в плохом кино, заплясали сверкающие мотыльки, и Такасуги на пару секунд потерял связь с реальностью. “Только бы не потерять сознание”, – мелькнуло в голове. – Схожу я, схожу, – выдавил из себя, утирая рукавом кровь из носа, и, как только отец сделал шаг назад, вывернулся и рванул к двери. В голове шумело, и каждый шаг, как барабанная дробь, отдавался в висках. Он привык к боли – это стало чем-то естественным, понятным. От боли нельзя было сбежать, и от предсказуемости, от постоянного ожидания, она утратила весь свой шарм. В подъезде было тихо, и Такасуги остановился в пролете, прижимая рукав к носу и ожидая, когда голова перестанет кружиться. – Ты в порядке? Гинтоки опять появился неожиданно. Остановился почти вплотную, и, когда Такасуги наконец взглянул на него, улыбнулся, протягивая платок. – Я хотел бы уничтожить этот прогнивший мир, – внезапно для самого себя выпалил Такасуги. Он не собирался этого говорить, тем более кому-то вроде Гинтоки, кто был совершенно чужим. Вообще никому – потому что не чужих людей, кроме сестры, у него не было. – Вырастешь – можешь попробовать. И Такасуги улыбнулся, принимая протянутый платок. Просто потому что от этих слов ему вдруг стало легче. Глупость, конечно, но это было именно то, что он, оказывается, хотел услышать. – Я иду в магазин. Взять тебе что-нибудь? Клубничного молока? Он видел пару раз, как Гинтоки, возвращаясь домой, тащил с собой пакет, полный розовых коробок. Взрослый, вроде, мужик, а вместо виски пьет молоко. – Если хочешь. Да уж, разговорчивым его сложно было назвать, зато не такое трепло, как остальные. Жаль только, что на деле наверняка такой же мудак, как и отец. На улице, прожаренной летним солнцем, толпились люди, спеша, совершенно не замечали мальчишку в растянутой футболке и то и дело толкались, чуть не сбивая с ног, шипели вслед проклятья, но Такасуги, вопреки всему, продолжал улыбаться. Отчего-то было неимоверно приятно из-за того, что именно Гинтоки – этот странный парень из соседней квартиры, – не стал ему возражать. Магазин окутал приятной прохладой, кондиционер работал на всю, и настроение стало почти сносным. Как бы там ни было – он вырастет. Свалит из опостылевшего дома, найдет работу, заберет сестру. Все будет хорошо. Все будет хорошо, потому что когда-нибудь он вырастет и сделает так, чтобы никто, похожий на его отца, больше не существовал в этом мире. По пути домой он заскочил в киоск и купил журнал с комиксами – про инопланетное вторжение и храбрых самураев. Если бы он был чуть помладше, то влетел бы во двор вприпрыжку, но это было бы слишком по-детски, и он уже не мог себе этого позволить. Во дворе стоял черный лимузин с затемненными окнами, и от него веяло страхом. В горле внезапно пересохло, а хорошее настроение улетучилось, как не бывало. На деревянных ногах Такасуги вошел в подъезд, с трудом переставляя ноги, дошел до лестницы. На глаза навернулись слезы – почему, он и сам не в силах был объяснить. Просто то самое предчувствие беды вдруг снова навалилось на него, окружило плотной пеленой, мешая дышать, мешая смотреть под ноги. На этаже было тихо, только в самом конце – там, где была их квартира, раздался выстрел. Первое желание – рвануть вперед, бросить пакеты, Такасуги подавил, сделал шаг, за ним еще один, заметил человека, стоящего у двери в их квартиру. Снова выстрел. Еще один. Громко закричал отец, а Такасуги все шел и шел вперед, не глядя по сторонам. Он шел вперед, как на плаху – зная, что всего в паре метров от него умирает его семья. – Заходи, – слева распахнулась дверь, и рука – такая горячая, такая живая, схватила его за шиворот, втаскивая в квартиру. Гинтоки стоял у двери в одних пижамных штанах, и Такасуги, не отрываясь, смотрел ему в грудь. Он весь обратился в слух, жадно ловя каждый звук снаружи. Пулеметная очередь, взрезала застывший воздух, ударила по ноющему предчувствию, взрываясь осколками гильз. Такасуги бы закричал, но его словно парализовало. Все тело застыло в нелепом, долгом ожидании неизвестно чего. Криков он почти не слышал, пытался не слышать. Пакет с покупками упал под ноги, развалившись продуктами по полу. Почти как сам Такасуги разваливался на части. – Пойдем на кухню, – тихо произнес Гинтоки, беря его под руку. И он пошел, не видя ничего вокруг, по инерции, делая шаг за шагом, сел на серый табурет и поджал под себя ноги. Ему казалось, что мир вокруг застыл в ожидании, что мир вокруг замерз, наполненный запахом пороха и клубники. Мир вокруг – а существовал ли он когда-либо? Гинтоки сел напротив, налил в стакан молока и подвинул к Такасуги. Он выглядел сейчас воистину нелепо, слишком живой для лопнувшего, как мыльный пузырь, мира вокруг. – Есть что-нибудь покрепче? – тихо, слишком тихо, боясь сорваться навзрыд. Покрепче был виски. Его Гинтоки долил в молоко, подумал, налил еще, налил себе, поставил початую бутылку на стол, повертел стакан в руках, а потом опрокинул в себя одним глотком, и Такасуги повторил за ним. Еще раз, а потом еще – каждый чертов раз не закусывая, потому что мысли о еде заставляли живот крутиться в спазмах. Он сам был как спазм, сжатый комок мышц, которые не мог бы расслабить и валиум. Он выпил бы прямо из бутылки, но руки не слушались, сжали стакан так крепко, что стекло под пальцами готово было вот-вот лопнуть. – Они умерли? – наконец смог он выдавить, закрывая глаза и все еще слыша выстрелы за дверью. – Да. – Ты мудак, знаешь? Гинтоки что-то неопределенно хмыкнул. Только сейчас Такасуги смог оглядеться. Небольшая квартирка – раза в три меньше, чем была у них. Небольшая и совсем необжитая, будто на один раз перекантоваться. – Ты здесь живешь? – Вообще-то да. У меня даже есть домашний питомец. – Питомец? – Такасуги непонимающе огляделся вокруг. В квартире не было признаков какой-либо живности – ни запаха, ни звуков. Да и Гинтоки не был похож на человека, который стал бы держать животное дома. Он себя-то едва ли мог держать. – Да. Его зовут Джаставей. Гинтоки кивнул в сторону окна, и Такасуги увидел на подоконнике огромный будильник вытянутой формы, похожий то ли на мороженое, то ли на фаллоимитатор. – Он любит стоять на солнце. – Ты псих? Конечно же псих, как иначе объяснить его странное поведение, спокойствие, когда за дверью идет перестрелка и домашнего питомца, который на деле оказался будильником. – Сам ты псих, – казалось, будто Гинтоки всерьез оскорбился. От абсурдности происходящего очень захотелось курить. Даже губы закололо от желания глубоко затянуться. В кармане куртки лежала начатая пачка, и Гинтоки не стал возражать, протянул спички и уставился в окно. – Куда теперь пойдешь? Идти? Ему некда было идти, вот и наступила та самая долгожданная взрослая жизнь, точнее, накатила липким комом, увязала по самую макушку. И сестра. – Ох, Мику, – со всхлипом выдохнул дым Такасуги – Я думаю, да. Зажав рот рукой, Такасуги уставился невидящим взглядом в пустой стакан. Его самого рвало на части, будто пули рикошетом врезались в его тело, раздирая мягкую плоть. – Ублюдки. На этот раз Гинтоки не стал ничего говорить. Тем лучше – слышать чужой голос было бы больно, мучительно невыносимо, страшно. Решение пришло само собой. Он даже особо не раздумывал над ним, просто вдруг понял. – Можно я останусь с тобой? – Нет. Что ж, он ждал этого, было бы странно, если бы Гинтоки вдруг согласился – в конце концов, они были абсолютно чужими друг другу. Никем. – Я останусь. На этот раз молчание затянулось. Казалось, Гинтоки что-то обдумывает, взвешивает за и против и борется, борется сам с собой. – Ладно, останься до завтра, а там посмотрим. Хоть что-то хорошее. Должно же это было произойти, даже если так. Еще стакан молока и виски, еще стакан или два. Еще немного потерпеть уплывающий из-под рук стол, удержать голову прямо, потому что он не какая-нибудь тряпка, он уже совсем взрослый. Кажется, Гинтоки взял его на руки и куда-то понес. Почему потолок вдруг стал таким высоким – это чужой дом или просто сам Такасуги вдруг стал неимоверно маленьким? Тошнота подступила к горлу, его бы вырвало, но не так, не под пристальным взглядом ало-бурых глаз, не в тесных объятиях кого-то почти родного. Он снова слышал выстрелы, стреляли в него, но все мимо, пули, будто зачарованные, огибали его тело, распростертое в воздухе, били прицельно по тем, кто рядом. Кажется, кто-то кричал. Такой мерзкий, жуткий вой – наверное, это из-за того, что больно. Он пришел в себя под утро, когда на кухне зашкворчала яичница, и чей-то голос, фальшиво подпевающий радио, вторгся в сон. – Мику? Спросонья Такасуги не сразу понял, где он. Почти как дома, только на стене – плакат с полуголой девчонкой, а в воздухе отчетливый химический запах клубники – будто кто-то станет пользоваться таким шампунем, что за глупость. Он не дома. Реальность захватила его, вздернув на ноги, впечатав собой в отвратительное настоящее без сестры, без отца, без всех. – Я приготовил завтрак. Вставай, спящая красавица. Он встал, уже давно и безнадежно, открыл глаза и посмотрел за окно. Разве день может быть таким солнечным? Теперь, когда умерла его сестра, разве мир имеет право все еще оставаться таким, как был? Скользнув взглядом по комнате, Такасуги заметил в углу тот самый дурацкий чемодан. Ужасный, если быть точным – огромный, квадратный, с заплатками в нескольких местах, он подошел бы какому-нибудь бездомному – например, тому, что время от времени рассказывал страшные истории в парке недалеко от школы. Что в нем, интересно? Что можно таскать с собой каждый день на работу, по ночам, выходя в магазин? “Открой меня”, – молил этот гребаный чемодан. – Ты идешь есть или мне принести тебе горячий кофе прямо в постель? Прозвучало довольно двусмысленно. Наверное, так и планировалось. Такасуги свесил ноги с кровати, потянулся, разминая плечи, будто это теперь имело какое-то значение. – Иду! – голос, охрипший, едва не подвел его, но это было лучше, чем ждать, чтобы Гинтоки действительно зашел в комнату. Сев на корточки, он тронул холодные заклепки, провел ладонью по шершавому боку. Чемодан был теплым, будто живым, он уже не касался таким нелепым, и Такасуги, поддавшись какому-то внутреннему толчку, поднял заклепки и распахнул его. – Вот черт! В чемодане, закрепленные ремнями, лежали несколько пистолетов, граната, на дне, без ножен, был закреплен деревянный бокен. Такасуги видел такой – в том самом комиксе про самураев. – Тебя мама не учила не трогать чужие вещи? Гинтоки стоял на пороге, держа в руках тарелку с яичницей и тостами. Он все так же был в своих пижамных штанах в клубничку, только жмурился на солнце, и волосы торчали в разные стороны – наверное, еще не расчесывался после сна. – Ты убийца? – Такасуги таращился на него во все глаза. Ему было и страшно, и весело. Наконец-то все вставало на свои места. – Нет, занимаюсь нарезкой колбасы на дому, – Гинтоки поморщился, потоптался на месте и подошел к Такасуги, протягивая тарелку. – Поешь, тебе скоро уходить. – Уходить? Ты же не думаешь, что я смогу сохранить твой секрет, если ты меня выгонишь? Внезапно расслабленность Гинтоки пропала, взгляд сделался жестким и настороженным, пробирающим до костей. – Я не думаю, что ты хочешь мне угрожать. – Я не хочу, – быстро проговорил Такасуги. Он же не дурак – угрожать человеку, который носит с собой целый арсенал. – Хочу, чтобы ты научил меня. Пожалуйста. Он взял яичницу и только сейчас ощутил сильный голод – кажется, со вчерашнего утра он так и не ел. Кажется. Вчерашний вечер всплывал в памяти отдельными картинками, наслаивающимися одна на другую. – Ты же помнишь, что мы договорились на одну ночь? К тому же, я не беру в ученики кого попало. – А я не кто попало. Странно, но Гинтоки замолчал, будто обдумывая что-то. Уставился в окно, поигрывая желваками, а Такасуги все не мог оторвать от него взгляд. В его голове никак не укладывалось – с виду обычный неудачник, клерк, у которого не все сложилось в жизни, и он перебивался от зарплаты до зарплаты, да еще и пил клубничное молоко литрами. – Тебе еще нет и шестнадцати. – Мне уже восемнадцать. Соврал совсем чуть-чуть. Так, приукрасил действительность. – Мне не нужны помощники. – Я не собираюсь тебе помогать. Просто хочу убить тех ублюдков. – Тебе денег не хватит. – Заработаю Они препирались еще минут десять, и Такасуги знал, чувствовал, что Гинтоки сдастся. Иначе и не могло быть – он же был у него на крючке, его поймали с поличным, а убивать детей бесплатно не соответствует профессиональной этике. – Я… Гинтоки не успел договорить. Такасуги, повинуясь скорее наитию, чем действительно понимая, что происходит, выхватил первый попавшийся пистолет из чемодана и нажал на спусковой крючок. Он не ожидал, что тот выстрелит, тем более, что окно с громким звоном разлетится на осколки, а на улице закричит какая-то женщина. – Блядь. Они собирались максимально быстро, Такасуги помог упаковать три пары костюмов и схватить с подоконника Джаставея. – Ты понимаешь, что подставил меня? – ворчал Гинтоки. – Ты знаешь, как сложно сейчас найти нормальную квартиру? – повторял Гинтоки. – У тебя вообще мозги есть? – взрывался Гинтоки. А Такасуги шел с ним рядом по нагретой за день мостовой и счастливо улыбался. Наконец-то он мог делать то, чего ему по-настоящему хотелось. Нет, не так. То, что он должен был сделать. – Я сдам тебя в детский дом. – Не сдашь, ты уже пообещал взять меня в ученики. Повисшее молчание не было уютным. Почти угрожающее, оно тянуло наружу нервы, как вязальным крючком, и Такасуги не выдержал. – Извини. – Если хочешь быть моим учеником, ты должен усвоить несколько правил. – Хорошо. – Ты должен слушать меня, быть незаметным и хранить Джаставея как зеницу ока. – Хорошо. Не то чтобы он действительно был согласен соблюдать эти глупые правила, но сейчас – именно сейчас – он хотел, чтобы Гинтоки понял, что он настроен серьезно. Именно поэтому, когда они пришли в гостиницу на другом конце города, Такасуги первым начал разговор. – Нам нужен номер на двоих. Я иногда страдаю лунатизмом, и мой брат боится оставлять меня одного, – он смущенно улыбнулся, глядя в глаза администратору, и поставил Джаставея на стойку. – Да, конечно, заполните форму, пожалуйста. Такасуги никогда раньше не останавливался в гостиницах. Его отец, если они выезжали на курорт, всегда сам заполнял все бумаги, но не зря же у него был отличный балл по всем предметам в школе. – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Такасуги тоже надеялся, что знает. Но не признаваться же в этом Гинтоки – тот опять посмотрел бы на него с равнодушием на грани презрения. Бесполезная обуза – вот кем он его считал. Наверняка. – Конечно знаю – я указал данные своего одноклассника. Ему не повредит небольшая взбучка, если вдруг кто решит проверить. Гинтоки тяжело вздохнул, поставил Джаставея на подоконник на солнечной стороне, взял полотенце с кровати и направился в душ. За окном сгущались сумерки, и Такасуги, упав на кровать – как был, в одежде, уставился на небо. Звезды, необычно яркие, таких не увидишь в центре, задумался, как резко повернулась жизнь. Еще недавно он мечтал только о том, когда вырастет. Сейчас же все его мысли были заняты погибшей сестрой. В груди было пусто, будто кто-то засунул руку ему в грудную клетку, крепко сжал пальцы, и сердце лопнуло, будто он сам вдруг скакнул в вакуум, в ничто. Абсолютная пустота внутри. – Лучше бы я остался дома, – тихо прошептал он. – Если ты хочешь умереть, ты выбрал не лучшую профессию. Гинтоки вышел из ванной, обмотав полотенце вокруг бедер, другим особенно тщательно вытирая голову. Он был красив, так, что захватывало дух – не потому что у него было совершенное тело или лицо с обложки журнала. Как дикий зверь, он был красив своей опасностью, тяжелой аурой смерти, окружавшей его и незаметной обычному человеку. Такасуги уже не был обычным. Он все еще лежал, закинув руки за голову, смотрел на стекающие по телу капли воды, и выдавало его пожалуй только дыхание – тяжелое, хриплое, неконтролируемое. Гинтоки подошел вплотную к кровати, все еще сжимая в руках полотенце, под его взглядом тянуло внизу живота, и мысли легкими мотыльками разлетались по комнате. – Останови меня, – тихо, почти мольба. Такасуги разделся сам, или может это Гинтоки стащил с него всю одежду, в комнате душный воздух лип к рукам, волосы Гинтоки липли к внутренней стороне бедра, когда он так жадно, так влажно вбирал в себя его член. Тоска – все еще бешеная, тягучая, разливалась по телу, так больно было внутри, что под каждым толчком он только сильнее вжимался локтями в кровать. Унизительно – нет, это было спасением. Уткнуться лицом в покрывало, закрыть глаза, не слышать, не думать, потеряться в бесконечных касаниях и толчках. Потеряться. Даже самому себе было стыдно признаться, но ему стало легче. – Завтра я представлю тебя Шоё. Без его одобрения не могу взять тебя на работу, извини. Гинтоки тяжело дышал, от него пахло потом и спермой, слова – такие знакомые, такие далекие, плавали в разреженном воздухе, не желая складываться в осмысленное предложение. – Завтра. Все завтра, – на всякий случай повторил Гинтоки. И Такасуги улыбнулся. Завтра – такое хорошее слово.

@темы: АU, Кихейтай, фик: авторский, Joui Wars - 2015

---

Нараку. Тотал!АУ

[Naraku-Crow]

Название: Новое задание
Автор: Naraku-Crow
Форма: арт
Пейринг/Персонажи: Нобуме, Оборо
Тема: тотал!АУ
Рейтинг: G

Название: Опиум
Автор: Naraku-Crow
Бета: Naraku-Crow
Размер: 2043 слова
Пейринг/Персонажи: Оборо, Нобумэ, Уцуро
Тема: тотал!АУ
Тип: гет
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: R за упоминание опиумокурения.
Саммари: Оборо не часто бывает в Кантоне, но всегда надеется там на встречу.

За бортом плескалась мутная серая вода, на волнах покачивался намокший мусор, огрызки яблок и апельсиновая кожура, выброшенный с корабля. Совсем рядом, тяжело осев в воде, стоял еще один груженый фрегат. Оборо смотрел, как рабочие, согнувшись в три погибели, втаскивают по прогибающемуся трапу тюки и короба, заполненные чаем, шелком или изделиями китайских мастеров, а на встречу им спускаются их товарищи — сутулые, жилистые люди с выдубленной солнцем и соленым ветром кожей. Оборо уже второй час наблюдал за ними, пока в кают-компании «Летучей рыбы» говорили о большой политике. Судьба Китая решалась не в императорском дворце, в тайных комнатах высоких цинских чиновников, а на борту торговых кораблей Британии или в огромных белых домах, выстроенных европейцами подальше от китайских кварталов. Там, где в условленное время встречались люди, обладающие реальной властью в стране. А в Пекин летели гонцы с готовыми предложениями, которые император превращал в законы.
Уцуро подошел неслышно, оперся на фальшборт рядом с Оборо и тоже посмотрел на то, как загружают соседнее судно. Его лицо было скрыто широкой соломенной шляпой, виднелись только кончики длинных светлых волос. Оборо до сих пор казалось странным, что Уцуро так и не сменил прическу, поступив на службу императору, и ему позволили эту вольность. Возможно, дело было в том, что в действительности Уцуро не служил никому, кроме себя. А возможно, в том, что даосскому монаху, достигшему бессмертия еще при Тай-цзу, было позволено все.
Утром с корабля напротив спустили несколько тонн опиума. Оборо видел, когда проверял караулы Нараку в этом районе.
— Вы закончили разговор? — спросил он.
— Нет, не думаю, что мы быстро придем к какому-то решению, — ответил Уцуро.
Оборо было неинтересно, какие важные вещи обсуждаются в этот раз, все, что ему нужно было знать — кто следующий будет объявлен врагом Поднебесной. Но, видимо, на этой встрече говорили о чем-то другом. Может, о сумме императорского долга, может, о новых таможенных заставах. Но в любом случае Уцуро выглядел скучающим.
— Когда вернешься, расскажи мне, как изменился город, — попросил он.
— Что? — переспросил Оборо.
— Ты же собираешься вечером пойти за территорию порта. — Уцуро смотрел в сторону низких, разваливающихся лачуг на другой стороне бухты.
— Собираюсь, — согласился Оборо.
Его встреча не была назначена, но он надеялся, что она произойдет.

***
Ночной Кантон ничем не отличался от других крупных прибрежных городов на юге Китая. Его освещали только луна и редкие фонари, раскачивающиеся на ветру. Двери и окна домов были плотно закрыты, люди прятались за тонкими стенами от разбойников и злых духов, рыскающих в поисках наживы и крови. Те, кто отваживался выходить, шли в еще более темные и опасные места, подгоняемые жаждой денег, опиума или секса. Оборо бесцельно блуждал по грязным улицам, пока ноги не занесли его в один из прибрежных кварталов.
Здесь ноги по щиколотку утопали в грязи, ветер доносил запах рыбы и гниющих водорослей. Но на этой улице жили не рыбаки и не торговцы рыбой, те селились ближе к воде. Оборо осмотрелся. Кажется, здесь не было жилых домов — постройки выглядели выше, надежнее, окна закрыты плотными ставнями. Оборо прошел еще немного вперед, и тут из темноты на него вывалился человек — грязный, заросший. В свете качнувшегося фонаря было видно желтые зубы, грязные, спутанные волосы, пробитые сединой и блуждающий взгляд мутных глаз. От него несло застарелым потом и мочой. Оборо оттолкнул человека к стене, тот отлетел, словно ничего не весил, и свалился на землю мешком костей и тряпья. Мимо прошмыгнул кто-то такой же тощий и вонючий. Сквозь весь этот смрад Оборо только сейчас различил тонкий, едва уловимый на свежем воздухе сладковатый запах — опиум. Где-то рядом была курильня, в которой по полу и над потолком вился голубоватый дым, дающий счастье и забытье, но отнимающий волю и разум. Оборо удивился, что наткнулся на курильщиков только сейчас. Он знал, что едва ли не в каждой семье здесь отыщется человек, одурманивающий себя дымом.
Оборо сделал шаг назад, стремясь выбраться из этого района побыстрее. Здесь ему нечего было искать. Это было пристанище живых мертвецов.
— Не нравится? — спросил кто-то за его спиной, и Оборо замер, узнав голос.
Мукуро стояла, прислонившим плечом к стене и сложив руки на груди. Она загораживала собой единственный фонарь на этой улице, поэтому выражения ее лица Оборо разглядеть не мог. Но голос говорил о ее чувствах лучше взгляда и мимики. Мукуро была в ярости.
Она наконец нашла его, когда он почти потерял надежду на их встречу.
— Эти люди слабы, они сами выбирают свою судьбу, — ответил Оборо.

***
Река плавно несла воды с севера на юг, прорубала себе ход среди холмов и густых лесов. Она текла здесь всегда, еще с тех времен, как Пань-гу сотворил землю. Там, где она поворачивала, обнимая полноводным руслом маленькую долину, берега были песчаные. Мелкий желтый песок был перемешан ногами тысяч людей, живших здесь сотни лет. Он скрипел на зубах, царапал небо. Оборо выплюнул его вместе с кровью. Бамбуковая палка снова опустилась на затылок, потом на плечи. Несколько минут назад было так больно, что он кричал, срывая горло, а сейчас тело отказывалось слушаться. Палка била пустую оболочку, заполненную кровью и поломанными костями.
Кисет отца, туго набитый опиумом, за который тот продал старшую сестру, лежал на дне реки, а над ним мерно качались волны. Совсем скоро вода должна была сомкнуться над Оборо. Из-за поворота выскользнула лодка, цветные флажки развивались над ней, как цветы над весенним полем: сиреневый, красный, голубой. Оборо никогда не видел ничего красивее — плоскодонки торговцев, приплывавших в их деревню, были крепкими, надежными посудинами, бравшими большой груз. Лодка же была похожа на летящую по водной глади птицу. Оборо решил, что это Небо послало ее в утешение перед смертью.
И умер.

***
Мукуро сделала шаг в сторону, и свет выхватил строгую одежду полицейской службы, короткий меч на поясе. Она еще больше выросла с момента их последней встречи, став из сильного, злого и опасного подростка сильной, злой и опасной женщиной.
— Что ты делаешь в этом городе? Зачем ты приехал? — спросила она.
— У меня здесь дела, — уклончиво ответил Оборо.
Мукуро наклонила голову к плечу. Оборо видел, что ее правая рука напряжена — она готова в любой момент схватиться за оружие. Но он был уверен, что сейчас она не повернет меч в его сторону — она слишком заинтересована. Дела Оборо обычно подразумевали чью-то смерть.
— Все так же убиваешь по его приказу? — поинтересовалась Мукуро.
— Все так же убиваешь по велению сердца? — в тон ей задал вопрос Оборо.
— Да, — серьезно кивнула она.
— И я тоже, — сказал Оборо. — Но не волнуйся, я не оставлю в Кантоне гору трупов.
— Он тоже здесь? — голос Мукуро, и без того холодный, стал ледяным.
— Он там, где считает нужным быть, — уклонился от ответа Оборо.
Мукуро опустила голову, длинные волосы скрыли ее лицо. Где-то недалеко взвыла собака, хлопнула дверь, послышалась ругань. Но на этом маленьком пятачке улицы спертый воздух казался вязким и тяжелым, как смола. Оборо было что ей сказать, но он чувствовал: Мукуро собирается с мыслями, чтобы поговорить. И он не стал ее торопить.
— Ты все еще не хочешь уйти от него? — наконец спросила она.
— Нет, — удивленно ответил Оборо.
Когда-то давно она уже начинала этот разговор. Но тогда ей было тринадцать или четырнадцать лет. И они встретились первый раз после долгого перерыва. Ее приняли в уважаемую семью, она сменила имя, но не поменяла привычек. В том числе, говорить прямо даже неприятные вещи.
— Уйди от него, — продолжала настаивать она. — Он демон, вылезший из нижнего круга ада.
— Демонов не существует, Мукуро.
— Тогда еще хуже. Ты служишь человеку, который им притворяется.
Порыв ветра качнул фонарь, желтый блик отразился в глазах Мукуро.

***
Над Оборо раскачивался маленький бумажный фонарик, на его боку была вырезана бабочка, и она горела ярким пламенем, когда наступала ночь. А вокруг фонарика раскачивались листы с заклинаниями, похожие на те, что монахи вешали в храме предков по праздникам. Разноцветные флажки на лодке реяли по ветру, а река медленно несла ее к югу, прочь от деревни, где Оборо когда-то родился и умер. Дни напролет вокруг него курился сладкий дым, смешанный из разных ароматов, и дни напролет прекрасный человек напевал над ним молитвы, перебирая старые деревянные четки. А когда он не молился, то смешивал разные порошки и жидкости, а потом давал их Оборо. Он рассказывал истории о даосских монахах, искавших бессмертия для людей, и о тех, кто нашел его. Оборо смотрел на него и верил, что Небо послало ему этого человека как награду за страдания.

***
— Пойдем, — Мукуро резко развернулась и направилась в переулок, из которого несколько минут назад вывалился курильщик. Это был даже не переулок, а тесное пространство между домами. Оно заканчивалось низкой, но крепкой дверью. Мукуро ударила в нее ногой, потом еще раз. Оборо остановился чуть поодаль, заинтересованный ее действиями. Послышалось ругательство, и дверь распахнулась. В проеме появился крепкий мужчина, его голову покрывал серый платок, намокший от пота, на мощную грудь спускалась тонкая косичка. Он наклонился, как бык, готовый к нападению, но Мукуро с неожиданной для ее сложения силой толкнула его в сторону.
— Это не проверка, я привела гостя, — сказала она, заходя внутрь. Озадаченному Оборо не оставалось ничего другого, как следовать за ней.
Они оказались в помещение, наполовину уходившим под землю. На многоярусных лежаках вповалку валялись люди. Дышать здесь было почти невозможно из-за спертого воздуха, смрада и опиума, прозрачным туманом заполнившего зал. Оборо приложил ладонь к носу, а Мукуро осталась невозмутима. Она спустилась по вырубленным в земле ступеням и пошла между рядами. Никто не обратил на них внимания, люди были заняты грезами, которые навевал им наркотик. Они были счастливы, они улыбались, а кожа на их лицах была похожа на пергамент, и под ней проступали кости черепа. Они держали в истощенных руках длинные трубки и постоянно подкладывали туда опиум — Оборо знал, что одной закладки хватает всего на пару затяжек.
К горлу подступила тошнота, голова закружилась, в ушах зазвенело. Он всю свою вторую жизнь старался держаться подальше от курильщиков и вот впервые снова увидел их так близко.
— Мукуро, — прохрипел он сквозь ладонь, которой зажимал нос и рот. — Зачем мы здесь?
Она вернулась к отставшему на несколько шагов Оборо, потом неожиданно взяла его за одежду и потянула на себя, заставляя наклониться.
— Хочу, чтобы ты посмотрел на себя, — шепнула она ему на ухо.
Оборо резко выпрямился, глотнул едкого воздуха, но даже не заметил этого. Мукуро смотрела на него, и по ее лицу ничего нельзя было понять.
— О чем ты говоришь? — сквозь зубы прошипел Оборо.
— Ты выглядишь точно так же со своей ненормальной верностью этому человеку. Ты счастлив, но не видишь, во что превращаешься. Он заменил тебе душу. А что взамен?
— Жизнь, госпожа Нобумэ, — сказал Оборо. — Он дал мне жизнь.
Мукуро распахнула глаза — первое ее проявление чувств за сегодня — разжала пальцы и отпустила Оборо.
— Понятно, — глухо сказала она и отвернулась.

***
Они вышли на улицу и молча направились в сторону порта. Мукуро шла немного впереди, и Оборо видел только ее выпрямленную спину и длинные волосы, спускавшиеся почти до пояса. Они миновали кварталы бедноты и вышли к одной из буддийских пагод. Здесь воздуха было больше, и не тянуло нечистотами с грязных улиц. Мукуро задрала голову и посмотрела на темную многоярусную громаду, вырисовывающуюся на фоне ночного неба. Оборо тоже посмотрел наверх.
— Сегодняшнюю партию с «Ночной птицы» оставили на складе господина Чу. Завтра и после завтра будет еще отгрузка. Весь опиум поедет внутрь страны, боюсь, что Кантон уже получил свою долю сегодня, — сказал Оборо, когда понял, что им пора прощаться.
— Я поняла, — серьезно сказала Мукуро, не повернув головы. Она избегала смотреть на Оборо с того момента, как они вышли из курильни. Оборо знал, что через несколько дней, перед самой отправкой, склады вспыхнут, и от опиума не останется и следа. Это было все, что Мукуро, да и сам Оборо, могли сделать.
— Не приезжай больше в Кантон, пожалуйста, — попросила она.
Оборо подумал, что лучше бы она напала на него. Получить пару дырок в теле было бы не так больно, как слышать ее слова. Они и так виделись нечасто, только когда Оборо оказывался здесь по делам, да и разговоры их сводились к нескольким фразам. Но ведь он почти в любой момент мог вернуться, и он знал, что Мукуро отыщет его в любых переулках. Теперь ему отказывали в такой возможности.
— Иди к нему, — поторопила она его.
Оборо не сдвинулся с места.
— Ну же! — Мукуро разозлилась по-настоящему. Ее глаза грозно сверкнули, губы сжались в тонкую линию. Она легким движением откинула волосы за спину и встала на изготовку, положив ладонь на рукоять меча.
Оборо развел руки, показывая, что безоружен. Если бы Мукуро хотела его убить, это бы не стало для нее помехой, но, похоже, она поняла, что разрубить эту проблему не получится. И отпустила оружие.
— Если явишься сюда, я тебя убью, — пообещала она и повернулась к нему спиной. — И я не буду больше тебя ждать. Ты понял?
Оборо ничего не ответил. Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась в темноте.

@темы: АU, Нараку, арт/коллаж, фик: авторский, Joui Wars - 2015

---

Джои. тотал!АУ. Фик (2), арт (1)

[Joui, Inc.]

Название: Занимательная демонология
Автор: Joui, Inc.
Бета: Joui, Inc.
Размер: 1372 слов
Персонажи: Джои
Тема: тотал!АУ
Жанр: юмор, экшн
Рейтинг: PG-13
Саммари: Кацура новичок в команде экзорцистов, но чувствует, что готов к индивидуальным подвигам.

– Попался, проклятый демон! – крикнул Кацура, пинком выбивая дверь. Комната за дверью оказалась пустой. Как и три комнаты до неё.
– Может хватит уже орать? В ушах от тебя звенит, – пожаловался Гинтоки, лениво почёсывая затылок крестом. – Ты уверен, что кристалл указал тебе именно на этот дом? Тут никого нет.
– А если и был, он давно скрылся, – добавил Сакамото.
– Я бы тоже скрылся, если бы по моему дому какой-то псих бегал и постоянно орал, – сказал Гинтоки.
– Я не орал, это был мотивирующий возглас для поднятия нашего боевого духа, – обиделся Кацура.
– Ты сам-то понял, что сказал?
– "Боевой дух и командные чувства очень важны при изгнании демонов, ибо позитивные эмоции могут противостоять злым потусторонним чарам", – на память процитировал Кацура.
Сакамото засмеялся.
– Это что, из "Занимательной демонологии"? – спросил Гинтоки. – И почему из сотни новобранцев именно нам достался задрот?
– У него в общежитии на стене даже портрет магистра Шоё висит, – наябедничал Сакамото.
Кацура покраснел.
– Эта книга – самое выдающееся творение магистра и я...
– Ладно, ладно, не гунди. Пойдём уже обратно, – сказал Гинтоки, запихивая крест в карман, и они начали пробираться к выходу. Но Кацура всё же был уверен, что демон так и остался где-то в заброшенном доме и смотрит теперь на них из окна и тихонько хихикает... Непростительно!

На обратном пути в штаб экзорцистов Гинтоки и Сакамото всю дорогу спорили о том, где лучше пообедать, а Кацура размышлял. Указания магического кристалла были яснее некуда, пусть Гинтоки и сомневался в способностях Кацуры их верно истолковать. Нужно вернуться и попробовать обыскать дом ещё раз. В таких старых, пустых зданиях обязательно есть потайные ходы, секретные подвалы и другие укромные места, где могут таиться демоны.
– Карри!
– Гамбургеры!
Перепалка Гинтоки и Сакамото прервала мысли Кацуры, и тот нахмурился. В "Занимательной демонологии" часто упоминалось, что в одиночку против демонов сражаться новичкам совсем не рекомендуется. Но в одной из биографий магистра Шоё описывался случай, когда магистр собственноручно победил с десяток кровожадных демонов-людоедов!
– Если я хочу считать себя учеником магистра, я должен повторить его подвиг! – решил Кацура.
– Что ты там бормочешь? – сказал Гинтоки. - Мы пришли!
– Рыбный ресторан? – удивился Кацура.
– Это называется "компромисс", Зура. Один из важных элементов командной работы, так вроде в твоей любимой книге было? – Сакамото со смехом потрепал Кацуру по голове, и тот окончательно решил, что этой же ночью вернётся в заброшенный дом, победит тамошнего демона и потребует перевод в другой отряд. Вот в команде Хиджикаты, например, всегда порядок и высокие проценты успешных операций. Кацура хлебал рыбный суп и представлял своё фото на доске почёта в штабе. Только это его примиряло с суровой действительностью, в которой Гинтоки и Сакамото не горели желанием бороться с демонами.

**
Ночью заброшенный дом казался ещё более неуютным, чем при свете дня. Совсем некстати Кацуре вспомнились страницы из "Занимательной демонологии", где рассказывалось, что ночью потусторонние существа сильнее, чем днём.
– Попался, проклятый демон! – прошептал Кацура, тихонько толкнув входную дверь. Так как на этот раз он был один, он решил, что слишком громко кричать мотивирующий возглас не стоит. Кацура нащупал в кармане крест и водяной пистолет, наполненный святой водой, и смело зашёл в дом. И сразу же споткнулся об что-то в темноте.
– Чёрт! – прошипел Кацура.
– Чего? – спросил голос почти над ухом Кацуры.
Кацура заорал.
– Хватит вопить как потерпевший! После твоих утренних выступлений у меня уже мигрень, – сказал голос. Кацура отметил про себя, что голос мужской, глубокий и довольно приятный. Не таким Кацура представлял себе голос исчадия ада. Но внешность может быть обманчива.
– Чего тебе надо, демон? – спросил Кацура.
– Мне? Это же ты вломился ко мне домой без приглашения. И даже ноги не вытер об коврик, – тут голос стал укоризненным.
– Извини, – сказал Кацура, но тут спохватился, что инициатива разговора от него ускользает и добавил: – Покажи своё мерзкое обличье, чудовище!
– Что-то ты сильно дерзкий, – сказал голос. Но вокруг начали медленно разгораться шары призрачного огня, пока наконец в их бледном свете Кацура не смог разглядеть говорившего. Кацура почувствовал некоторое разочарование – демон оказался не рогатым и хвостатым чудовищем с козлиной мордой, а почти неотличимым от человека. Странными были только его легкомысленное фиолетовое кимоно, расшитое золотыми бабочками, и чёрная повязка на глазу. Теперь, когда Кацура видел, с кем имеет дело, его уверенность в себе вернулась.
– Я пришёл победить тебя! – сказал он.
– Серьёзно? – дёрнул бровью демон. – А сегодня утром я в вашей команде такого энтузиазма не наблюдал.
– Так ты был тут?! – переспросил Кацура.
Он так и знал! А ему не верили!
– Я уже об этом упоминал. Ты не очень-то наблюдателен, да?
"Занимательная демонология" настоятельно рекомендовала не поддаваться на провокации потусторонних существ, потому Кацура это не удостоил ответом.
– Ты использовал какую-то сильную магию, чтобы скрыть своё присутствие? – спросил он.
– Нет, просто не все могут меня видеть.
– Да? – заинтересовался Кацура. Он демона прекрасно видел, неужели это означало, что у него какие-то особенные способности? Третий глаз, шестое чувство?
– Меня видят только девственники, – ухмыльнулся демон.
Кацура вспыхнул.
– Что, я угадал? Я ведь шутил! Вот умора! – демон обидно засмеялся. – Если хочешь, я знаю парочку суккубов...
– Кончай разговоры и готовься к смерти, чудовище! – Кацура выхватил крест и пистолет. Заветы "Занимательной демонологии" о том, что поддаваться на провокации нельзя, были забыты. Сейчас у Кацуры на уме было только одно – святой водой демона парализовать, пригвоздить к полу распятием, а потом обвести мелом магический круг и прочитать заклинание изгнания.
Но всё сразу пошло не так. Кацура выстрелил в сторону демона из водяного пистолета, но демон резво увернулся. Тогда Кацура продолжил атаковать, шесть почти одновременных коротких выстрелов должны были перекрыть все направления для побега – но демон взмыл почти под потолок, куда струйки из водяного пистолета не дотягивались. Кацура нажимал курок ещё и ещё, но бесполезно. Наконец пистолет грустно хлюпнул и Кацура понял – вода в нём кончилась.
– Так в чём дело, ты же собирался меня убить? – демон спустился пониже и нахально улыбался. Кацура кинул в него теперь уже бесполезным пистолетом, но, конечно, не попал.
– Ну держись, – пригрозил Кацура, поудобнее перехватил распятие и бросился в лобовую атаку. Наверное, такого демон не ожидал, потому что не смог увернутся, и Кацура ткнул ему в лицо крестом.
– Ах ты гадёныш! – заорал от боли демон и пнул Кацуру в уязвимое место так, что тот аж согнулся от боли. Если бы Кацура мог сейчас вспомнить "Занимательную демонологию", то он бы процитировал, что никогда не следует вступать в ближний бой с демонами, если те не хорошо зафиксированы. Но у Кацуры сейчас были проблемы гораздо более насущные – демон схватил его за шею и впечатал в стену. Кацура смотрел в горящий красным огнём глаз демона, отстранённо наблюдал, как по его бледной щеке стекают струйки крови от раны, нанесённой крестом, и думал, что стыдно так бесславно заканчивать только что начатую карьеру экзорциста.
– Если хочешь позвать на помощь, не пытайся! – сказал демон и сдавил горло Кацуры посильнее.
Помощь? Нет, это было ниже достоинства Кацуры. Он сам решил бороться с демоном и не имел права втягивать никого в свои проблемы. Но одно, самое последнее оружие у него ещё было.
– Incendant et Me et Eum... – начал он заклинание.
– Гинтоки! – неожиданно заорал демон. – Он же нас всех убьёт!
– Не паникуй, Такасуги, – откуда-то из тени раздался знакомый голос и остальная часть заклинания застряла у Кацуры в горле. Откуда тут Гинтоки?!
– Ну, Зура, не расскажешь, что происходит? – Гинтоки показался из-за погрызенной крысами пыльной занавески.
– Не Зура, а Кацура! – хрипло сказал Кацура, когда демон наконец отпустил его горло. – И это ты расскажи, что происходит! Ты заодно с демоном? Ты хочешь меня убить?
Тут из глубины тёмного дома показался и Сакамото и рассмеялся.
– Однако и самомнение у тебя, новичок! – сказал он. – Никто не хочет тебя убить, если бы хотели – ты бы уже десять раз умер. У нас были бы большие проблемы, если бы новичок нашей команды погиб.
– Потому мы хотели, чтобы ты понял, что делать не надо. Вот так бывает с теми, кто геройствует в одиночку, – добавил Гинтоки. – Если бы на месте Такасуги был чужой демон, от тебя бы уже и мокрого места не осталось.
– Мокрого бы точно нет, он же хотел тут всё спалить, – недовольно сказал Такасуги, почёсывая уже затягивающуюся рану на щеке. – Гинтоки, ты уверен, что стоило ради него проводить показательное выступление? Не похоже, что он что-то понял.
– Он же не совсем идиот, – с сомнением сказал Гинтоки.
– Я всё понял, – сказал Кацура. – Кроме одного – он кто такой?
– Демон я, демон, – ухмыльнулся Такасуги.
– Но хороший демон! – засмеялся Сакамото.
– Хороший демон? – переспросил Кацура. Это в его картину мира не очень укладывалось.
– Тебе ещё многое предстоит узнать о жизни, Зура, – ответил Гинтоки.
И на этот раз Кацура его не поправил, он искал в памяти подходящую цитату из "Занимательной демонологии".

Название: Змеи
Автор: Joui, Inc.
Бета: Joui, Inc.
Размер: 1970
Пейринг/Персонажи: Шоё/Такасуги (односторонний)
Тема: тотал!АУ
Жанр: драма, немного психоделики
Рейтинг: R
Саммари: Такасуги ищет черты Шоё-сенсея в других

Лунный диск оплавился, как свечной огарок, – месяц шел на убыль. Грязные бурые подтеки на полу складывались в замысловатый узор, тело в дальнем углу комнаты не двигалось, лежало сломанной куклой. Молочные блики причудливо освещали лицо, выгодно подчеркивая его белизну и заостряя черты. Длинные, золотистые даже сейчас, волосы лежали тут же, отдельно, заботливо свернутые в две переплетенные окружности, как знак бесконечности или обручальные кольца. Шинске легко спрыгнул с подоконника и, стараясь не сходить с лунной дорожки, сделал несколько шагов. Тело предсказуемо дернулось.

– Пожалуйста…
– Я же просил молчать, – разочарованно бросил Шинске и наклонился, заслонив собой луну.

***
Их было трое, тех, для кого не существовало ориентиров, кроме учителя Шоё. Потом стало четверо, но Сакамото прибился к ним слишком поздно и не успел полностью проникнуться речами учителя. До его появления в старшей школе Шинске отчаянно скучал. Новый историк покорил даже слегка заторможенного Гинтоки, впечатлил задрота-выскочку Зуру, а Шинске вознес его на пьедестал, предназначенный богам, идолам и первой любви. Он только раз вслушался в разговоры и захлебнулся пониманием, чужими истинами и осознанием важности своего предназначения. Будто сделал шаг в пропасть, и сердце упало в живот, а сам Шинске не рухнул на землю, а воспарил в самое чистое небо. Шоё-сенсей рассказывал о политике, комментировал экономические сводки, объяснял шаги правительства в отношении внешней политики, сплетая, будто затейливую паутину, цепь событий прошлых веков с настоящими временами. Он говорил об Императоре и мифическом герое Кинтаро, о черных кораблях Перри и освободительной армии Джои. Рефреном звучало слово «свобода», откликаясь внутри соленой терпкой волной. Им всем следовало выбрать правильные цели и стать ключевыми фигурами в новом витке японской истории. Сражаться за правду – что может быть прекраснее, погибнуть ради общего блага – разве существует что-то более героическое?

– Давайте подумаем, какими критериями обуславливается процветание страны, какие формы правления этому способствуют, почему решение командующего Каёкавы Хатиро не может считаться изменой?

Шоё-сенсей говорил, его глаза светились, еще ярче отблескивали очки, ловя солнечные лучи, заглядывающие в класс. Он расхаживал взад и вперед, скрипя старыми ботинками, волосы, тронутые скорбью и солнцем, змеились по плечам и теми же змеями-альбиносами вползали в сознание. Касались Шинске раздвоенными языками, нашептывали, спрашивали голосом учителя, что он, Шинске, думает о насаждении инородных культур, как оценивает влияние Родена на японское искусство, к чему ведет увеличение квот на иностранных работников.

***
Поезд несся по тоннелю, рассекая темноту горящим сотнями ватт глазом, и Шинске несся вместе с ним. Бесцветный усредненный клерк напротив, живая демонстрация успешного жизненного пути, ожесточенно тыкал в свой телефон толстыми пальцами с аккуратными ногтями.
Шинске вышел на станции Акихабара, любовь к этому району была из области бессознательного. Он не связывал ее с любовью к осенним мотивам – название было слишком привычным для того, чтобы воспринимать его смысл*. И все-таки в поисках жертвы чаще всего направлялся именно сюда: где еще можно было встретить подходящих его нуждам людей? Беспокойные, болезненно бледные вспышки мерещились Шинске повсюду – такими он видел достойные кандидатуры, не людьми, но вспышками золотистого сияния в толпе. Слишком ярко. Но и с этим он справлялся – выходя на охоту, Шинске всегда прикрывал повязкой левый глаз, тот, что со стороны сердца, чтобы свести волнение к минимуму. И люди шарахались в сторону от его взгляда, словно косяки пугливых рыб.

Хрупкая девушка с фальшивым восторгом на лице закончила оттирать желтушное пятно с рубашки, подмигнула Шинске с огромного экрана и сменилась серьезным лицом ведущего новостей. По низу экрана побежала новостная строчка, сообщавшая, что маньяк, питающий слабость к длинноволосым блондинам и расправляющийся с жертвами с особой жестокостью, все еще не пойман. Шинске насмешливо хмыкнул и щелкнул зажигалкой, а затем раздраженно отвернулся. Можно подумать, когда-то существовали нежные маньяки, чьи убийства могли бы послужить остальным примером. Слева полыхнула знакомая золотая вспышка, сладко заныло сердце, – в маленькую квартиру на окраине Токио наметился гость.

***
В учителе Шоё не было никакого надрыва и никакой трагедии – только светлая грусть и прохладная решимость, – зато в Шинске их было с лихвой, и это грозило однажды выродиться в настоящий греческий эпос, где правит слепой беспощадный фатум.

У первой женщины Шинске были ровно такие же волосы: светлые, змеистые, выцветающие отчаянием. «Тебе нравится?» – спрашивала она, глядя, с каким нездоровым удовольствием он сгребает их в кулак и трет о щеки, прикладывает к глазам, забирает в рот. Дура, безбожная идиотка, что она могла знать. Вторая и третья, равно как и все последующие, тоже не отличались умом, но волосы у всех были отменные. Шинске было не до любви, весь его разум, а за ним и остальное, принадлежали одной идее – быть достойным учителя Шоё.

Его забрали прямо из класса. За окном алела позолотой осень, швыряя под ноги листья с тонкими прожилками, заглядывая в тетради остывающими солнечными лучами, ударяя в лицо колким ветром расставания. За ним пришли двое официальных мужчин с въедливыми крысиными глазами, один ожидал у двери, нервно поглаживая кулак, второй – коротко шепнул на ухо учителю пару фраз.

– Посидите тихо, к вам кто-нибудь придет, – улыбнулся Шоё-сенсей. Вошедший крепко обхватил его запястье, и оба вышли. Солнце подслеповато обвело класс лучом, будто обшарило на предмет образовавшейся пустоты, и сгинуло.

Никто не пришел. Нет, конечно, спустя несколько минут появился кто-то из учителей, но никто больше не пришел, обещание оказалось ложным, никто не был в силах указать путь вместо Шоё-сенсея. Орнамент жизни Шинске вместо остова для воздвигающегося дворца стал походить на полотна кубистов – безнадежно расстроенный невозможный инструмент, механизм без мастера.

***
– Будешь молчать, – отрывисто бросил Шинске застывшему в углу очередным безвольным манекеном гостю. У него были потрясающие глаза, ртутного неестественного оттенка, холодного, как лезвие клинка. Шинске решил, что непременно вырежет их на память после. Шинске чувствовал себя художником, отрезая светлые локоны, складывая их у ног. Размазанные по просторам сознания мысли о правильности происходящего струились по венам, врезались в чужую плоть, вырисовывая на ней тайные знаки, что были известны только им с учителем.
Этот гость был особенным, нежданным, случайным. Впрочем, Шинске считал, что каждый, кто оказывался в этой комнате, заслуживал приглашения. Каждый, кто хоть чем-нибудь напоминал ему учителя, обязан был за это заплатить, все они должны были стать собственностью Шинске. После проведенных с гостями ночей становилось легче, и до новой луны его одиночество ничем не прерывалось. Шинске не забывал об осторожности, выбирал кандидатов очень тщательно и долго. Всех, кроме этого, сидящего здесь сегодня, второго за месяц. Если бы только не взбудоражившее Шинске смс, его бы здесь не было. Сегодняшний гость будто искал его сам, попал в поле зрения Шинске, стоило опустить на глаз повязку, заворожил необыкновенным мягким светом. Невозможно было не заметить, невозможно пройти мимо, никто не смел безнаказанно походить на учителя настолько дерзко.

– Ты молодец…

Рука Шинске дрогнула, на плече гостя заалела уродливая кривая вершина Фудзи, истекающая бурой лавой.

– Ты же это хочешь слышать, – искаженный болью голос послышался снова. – Что ты молодец и все делаешь верно. Что я горжусь тобой. Я горжусь тобой… Шинске.

Внутренний метроном Шинске, отсчитывающий удары со дня, когда за учителем закрылась дверь, замер. Шинске судорожно потянулся к собственному горлу, словно дело было в нем, словно это оно не давало ему вдохнуть. Шинске казалось, в трахее застряло что-то огромное, встало ребром, оплавленной луной, которую не сглотнуть и не вытолкнуть. Он мог только торопливо хватать ртом воздух и в смятении шарить вокруг глазами, совсем как многочисленные гости, из соков которых на полу запеклось в единый узор бурое макраме. Керамический нож выскользнул из пальцев и разлетелся тысячей осколков, один из них наверняка угодил Шинске прямо в сердце – там вдруг стало неоправданно холодно.

– Как… – полузадушено выплюнул Шинске и замолчал. Соткавшаяся из воспоминаний большеротая невероятная химера перекусила его горло вновь и оглушительно забила змеиным хвостом.

***
Жернова все еще крутились, запущенный маятник качался, и потому Шинске поступил единственно возможным образом – попытался сохранить направление. Учитель Шоё предупреждал, что нечто подобное может произойти. Шинске оказался не готов, так до последнего не хочется верить в неизбежную ночь, когда горизонт еще светел. Официальные ищейки приходили снова, разговаривали с каждым, старались выяснить, не вырастут ли щенки в волкодавов. От Шинске отстали почти сразу, зато очень заинтересовались Зурой, чье природное прямодушие было совсем некстати. Шоё-сенсей превратился в мираж, судно безумного капитана, застывшее на краю моря.

Шинске выбрал финансы, с отличием окончил университет по специальности, название которой, будто смола, вязло на зубах с первого же курса. Он чувствовал себя бесполезной шестеренкой, даже придурок Зура, ушедший в политику, успел сколотить себе партию со звучным названием «Рассветный легион», романтичный идиот, а Шинске трансмутировал в нечто иное, незнакомое и отчаянное. Какая пошлая, банальная история, как великое предназначение могло вылиться в такое? Даже забивший на все Гинтоки давно организовал собственное дело, а невменяемый Сакамото исколесил весь мир – в нем вдруг открылась предпринимательская жилка и необычайный талант к коммуникации. И только для Шинске тот осенний день замкнулся, словно кто-то поставил напротив зеркала, и теперь во всей вечности отражался только он.

О его смерти Шинске узнал с сильным опозданием и даже удивился собственному спокойствию. Оказалось, Шоё-сенсей давно превратился в идею, и его смерть ровным счетом ничего не меняла. Шинске снились охваченный пламенем сегунат, по-звериному орущий командующий Киёкава и рот учителя, из которого выходил пар, как в морозный день. За зубами мелькал раздвоенный змеиный язык, а незнакомый голос говорил о взмахе крыла бабочки, способном изменить ход любой истории.

Жизнь вязким киселем потекла дальше, до того утра, до пропевшей птичьей трелью смс, сухо сообщавшей о том, что эти волосы и этот рот, и эти руки, и эти глаза, и черт еще знает что все еще существуют в едином сосуде. Это означало, что может быть новый день, где гулкое эхо одиночества снова разрежет мелодия свободы.

Шинске проснулся смутно неудовлетворенным, с мыслью о новых свершениях, хотя прошлый гость покинул его только пару дней назад и новый не входил в планы еще с месяц из соображений осторожности. Мобильник звякнул и затих, Шинске очень вдумчиво и размеренно дышал, стараясь не терять самообладания, то и дело поглаживая засаленную школьную тетрадь – последний крючок, на дающий затеряться в глубинах себя. Бесконечно пустая квартира полнилась какими-то звуками, взвывала ошалевшими трубами, визжала несмазанными дверьми, цеплялась за Шинске порогами и ручками.
Садясь в поезд в сторону Акихабары, Шинске мрачно перебирал в голове возможные выходы, оценивал вероятности розыгрыша и даже собственного безумия. На этот случай он несколько раз проверил телефон, но смс с незнакомого номера никуда не исчезала. Напряжение достигло высшей точки, пробилось наружу, полоснув лицо серпом безумной улыбки, и Шинске мрачно констатировал свое поражение. Охота маячила впереди единственным источником душевной гармонии.

***
Змеиный хвост разросся до немыслимых размеров и разносил стены комнаты, так долго бывшей для Шинске святилищем. Понадобилось несколько минут, чтобы понять, что химера – только плод воображения, а грохот доносится от стонущей под напором входной двери. Шинске ринулся к гостю, наваливаясь всем телом, опрокидывая того на пол и вглядываясь в горящие холодным превосходством глаза.
– Говори, – голос неузнаваемо охрип. – Говори, это правда? Он жив? – единственно важная мысль облеклась в слова. – Скажи!

Гость молчал. Шинске тяжело скатился с него на пол и расхохотался булькающим ненормальным смехом. Химера под потолком обнажила желтые неровные клыки. Ворвавшаяся полиция застала его лежащим на созданной годами трудов пиктограмме отчаяния, Шинске смеялся и никак не мог остановиться. Свет брызнул лучами в глаза, запуская разноцветные круги.
Шинске представлялась девушка, оттирающая кровавые потоки с рубашки, сменяющаяся улыбающимся ведущим. По низу экрана бежала строчка, рассказывающая, как в результате удачной и рискованной операции монстр Акихабары был обезврежен. Он почти слышал пламенную патриотическую речь Зуры о том, как каждый сознательный гражданин обязан быть бдительным и оказывать всестороннюю помощь в избавлении общества от опасных элементов ради общего блага.
Шинске следовало догадаться сразу, он должен был насторожиться, когда легкая добыча сама пошла в руки, должен был не дать провести себя смс, не позволить эмоциям взять верх. Кажется, он оказался недостоин, не сдал какой-то важный экзамен, и поэтому учитель Шоё больше никогда не взглянет на него с теплом. Все было кончено.

Шинске совсем не сопротивлялся, когда суровый полицейский, насквозь пропитавшийся табаком, сначала двинул ему сапогом в живот, а затем резво поднял на ноги и защелкнул на запястьях наручники. Все это уже не имело значения. Перед тем, как его увели, Шинске видел свернувшиеся змеями золотистые локоны, устилающие пол, и скалящуюся у окна химеру. За окном догорал лунный диск, оплавившийся до размеров серпа, и невыносимо пахло осенью.

*Акихабара - яп. 秋葉原 – дословно «долина осенних листьев» - квартал в одном из районов Токио.

Название: Посиделки
Автор: Joui, Inc.
Персонажи: Джои
Тема: тотал!АУ
Рейтинг: G

@темы: АU, арт/коллаж, фик: авторский, Joui Wars - 2015, Джои

---

Ято. Тотал!АУ

[YATO YATO YATO]

Название: Я тоже рад тебя видеть
Автор: YATO YATO YATO
Пейринг/Персонажи: Сакамото/Муцу
Тема: тотал!АУ
Рейтинг: G
Примечание: вестерн!АУ

Название: Случай на переговорах
Автор: YATO YATO YATO
Пейринг/Персонажи: Муцу, Нобуме, Сакамото
Тема: тотал!АУ
Рейтинг: G
Примечание: гангстерская ау

@темы: Ято, АU, арт/коллаж, Joui Wars - 2015

---

Кихейтай (А...)

[dead boat bar]

«Так просто» (ликёр чернозвер., ликёр клубничный, украшен штампами)  Название  Так просто  Производитель  Кихейтай  Дегустатор  Кихейтай  Объём  пати дринк (11708 мл)  Состав  Такасуги Шинске/Саката Гинкo и винно-водочный снаружи  Предложение дня  total!AU  Крепость  R%  МИНЗДРАВ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ  модерн!АУ, мат и древнейшая профессия  Подаётся с  совершеннолетием Такасуги и разницей в возрасте  Вкусовые качества  Невыносимая, вот какая она была. И совсем ему не нравилась. 11708¥ Полы куртки хлопали по бокам, левый карман перевешивал, стягивая набок ворот. Такасуги пробирался между рядами автобусов, морщась от запаха бензина, крепкого чая и кофе, какой-то дешевой жирной еды. Гомон пассажиров и звуки магистрали скорее отвлекали, чем задавали направление. Он попробовал было пойти на них, но упёрся в тот же белый автобус с облезшим голубым узором, на котором приехал почти час назад. – Что, парень, заблудился? – сочувственно спросил водитель. Он, затянув потуже тонкий клетчатый шарф, курил, прислонившись к дверце спиной. Такасуги в ответ буркнул что-то неразличимое. – Да тут все теряются, – продолжил водитель, не обращая на него никакого внимания. – Но ты попробуй пройти между вон теми рядами, вроде должен будешь упереться в старый корпус, если там никто дорогу не перегородил. По голосу угадывалась улыбка, одновременно невесёлая и неприятно похабная. Такасуги кивнул, развернувшись в нужную сторону, и не стал переспрашивать. – Только не удивляйся ничему, – крикнул тот зачем-то, потом громко и надсадно закашлялся. Между рядами шла разметка, странно поблёкшая по сравнению с тёмным от дождя мокрым асфальтом. Такасуги несколько раз сбивался – там, где полосы были начисто стёрты, – но через десять минут наконец увидел опоясанное дорожкой светлое здание. На краю дорожки, как маяк или ориентир, стоял фонарь, и часто-часто мигал, заливая улицу всплесками яркого жёлтого цвета. В паре шагов от него, за припаркованными легковыми машинами, раздался взрыв хохота, следом хлопнула дверца. Чей-то голос – женский, чуть охрипший не то от сигарет, не то от ночной прохлады, заорал: – Ну и вали, – вслед взвизгнувшим шинам. – Жадная сука. Такасуги поморщился. Ему бы найти электронный указатель или стоянку такси, а он вместо этого застрял на проклятой парковке в богом забытом месте, посреди дряхлых автобусов и покрытых ржавчиной тачек. Можно было бы спросить, но ничего хорошего от женщины, неразличимой в мигающем свете, он почему-то не ждал. – Эй, – вдруг услышал он. – А ты ещё кто? Он с удивлением уставился на стену здания, оказавшуюся внезапно совсем близко. Он не был уверен, что это – оптическая иллюзия или сказывающаяся усталость. На плечо вдруг легла рука, и ему пришлось обернуться. – Ты кто? – повторила она. Взгляд её шарил по нему, оценивая, и совершенно того не скрывая. – Малолетки пасутся на другом углу, а это моё место, так что шёл бы отсюда. Или, – тон её внезапно стал глумливым и сладким, – ты потерялся и ищешь мамочку? Такасуги резко отдёрнул руку, на мгновение ослепнув от прострелившей рёбра боли. Потом ухмыльнулся. – Мамочку я уже нашёл, – заметил он, демонстративно осматривая её с обутых в туфли на запредельно высоких каблуках ног до головы с непослушными, торчащими в разные стороны волосами. – Тебе на сколько за тридцать – под сорок? Извини, ископаемыми не интересуюсь. Она хмыкнула, затем шагнула ближе, нависая на ним на своей невероятной обуви. – За тридцать? – переспросила шёлково и угрожающе. – Мальчик, а хочешь в лоб? – А потом окажется, что я тебе за это должен? – насмешливо начал он, но осёкся, заметив как переменился её взгляд. Она склонилась ниже, обдавая запахом фруктовой жвачки, и вкрадчиво произнесла: – Может, дело в том, что ты просто хочешь? В этом было такое неприкрытое желание, такое обещание дать и исполнить все самые смелые фантазии, что Такасуги на секунду замешкался. Впрочем, отвечать не пришлось – она, вдоволь насладившись выражением его лица, резко отклонилась назад и оглушительно расхохоталась. – О, не могу, – всхлипывала она, на ощупь добираясь до фонарного столба, и обнимая его обеими руками. – И впрямь поверил! Такасуги смотрел на неё, раздосадованный, и не знал, что делать. Будь она парнем, он бы конечно ей врезал, но парнем она не была. – Нет, ты всё-таки ищешь мамочку, – заметила она, немного успокоившись. От выступивших слёз тушь её размазалась в углах глаз, на тыльной стороне ладони, которой она тщетно пыталась прикрыть рот, остался нечёткий след от помады. – Да заткнись ты, – огрызнулся Такасуги, отворачиваясь. – Скажи лучше, как отсюда выйти. – Смотря куда ты хочешь попасть, – усмехнулась она, отцепляясь наконец от столба. – Чтобы пройти в страну розовых пони, нужно было заходить с другой стороны. “Она невыносима”, – понял он отчётливо. Ему захотелось сказать ей что-то напоследок, как-то уязвить, но слова никак не шли на ум. Шагов через десять он сообразил. – Я бы не дал тебе ни йены, – бросил он через плечо. – Да тебе и не предлагают, – ответила она мрачно. Он успел насладиться хмурым выражением на её лице, прежде, чем вместо асфальта его нога поймала пустоту. – Блядь, – пробормотал он, пытаясь вдохнуть, но выходило с трудом. Через шум в ушах донеслось приглушённое “Эй, ты в порядке?” и следом “Проклятые каблуки”, а потом чьи-то руки схватили его за предплечье и аккуратно потянули вверх. – Блядь, – повторил он, как только смог снова нормально дышать. Стена, к которой она прислонила его, была мокрой от дождя, но зато земля наконец перестала качаться. Вид у неё, между тем, был встревоженный. – Ты плохо выглядишь, – сообщила она. – Тебя кто-то встречает? – А что, не заметно? – едко переспросил Такасуги, не удержавшись, и тут же снова прижал ладонь к прострелившим болью рёбрам. К запястью притронулись холодные костяшки. Он опустил взгляд. – О, – только и сказала она, невесомо обводя синяки, выглядывающие из-под задравшегося рукава. Их было много и они наслаивались друг на друга, но не различить в них отпечатки пальцев было нельзя. Она вздохнула, постучала длинным ногтем по подбородку, обдумывая что-то. Потом вздохнула снова. – В таком состоянии ты никуда не дойдёшь, – она помолчала. – Куда бы ты не собирался идти. – Дельное замечание, – нехотя согласился он. – Поэтому, – продолжила она, игнорируя его реплику, – ты можешь переночевать у меня. – Здесь я должен рассмеяться или повиснуть у тебя на шее? – Смотрю, тебе уже лучше, – кисло ответила она. – Думай быстрее, мальчик, ты и так не самая лучшая компания, а я не соцслужба, чтобы предлагать помощь дважды. Такасуги взглянул на неё с иронией и рискнул отлепиться от стены. – Спасибо, – бросил он, удостоверившись, что снова может дышать и идти. – Я доберусь и без твоей помощи. – До ближайшей ямы или помойки? – спросила она, хватая его за локоть. Оборачиваться снова было бессмысленно – да и не хотел Такасуги видеть её лицо, размалёванное боевым окрасом – поэтому он зачем-то бросил взгляд вниз. Чтобы понять, что чуть не наступил в очередную выбоину в асфальте. – Не дури, – сказала она устало. А потом подначивающе добавила: – Я даже выдам тебе одеялко. Наверное, она хотела добавить что-то вроде “как раз по возрасту”, но он, молча вырвав локоть, просто медленно пошёл вперёд, огибая все места, о которые мог бы споткнуться. Её взгляд жёг спину, сбивая и без того плохую концентрацию. Оклик догнал, когда Такасуги пытался обойти яму по кромке у самой стены, отирая ту рукавом. – Эй, если ты ищешь остановку, она всё-таки в другой стороне. – А раньше ты сказать не могла? – выдохнул он зло. Мало того, что парой фраз она умудрялась делать из него идиота, так ещё и издевалась. Раздался смешок. – А что, должна была? Такасуги развернулся, покачнувшись от резкого движения. – Тогда зачем сказала сейчас? – Может, – начала она, медленно подходя ближе, – мне просто стало тебя жалко. Может, я из тех людей, которые подбирают котят с помоек или птичек с перебитыми крыльями. Или там покупают рыб и выпускают их обратно в реку. Хотя нет, такого я никогда не делала. А ты делал? – Я похож на идиота? – переспросил он изумлённо. “Такая странная, она такая странная”, – пронеслось у него в голове. Фонарь за её спиной всё ещё моргал, как ненормальный, из-за чего казалось, будто она двигается рывками, скользя по воздуху и пропуская шаги. – Хочешь честно? – уточнила она с ухмылкой. – Очень. Она была уже так близко, что он чувствовал смесь сладких запахов – всё та же фруктовая жвачка, тяжёлые конфетные духи. Он встал ровнее, уже собираясь сказать, на кого, по его мнению, похожа она, но тут свет погас, чтобы так и не включиться через секунду. – Блядь, – сказала она, а следом Такасуги увидел, как что-то большое и тёмное, темнее, чем ночь вокруг, быстро приближается к нему, и рефлекторно выставил вперёд руки. – Проклятые каблуки! – Ты как? – спросил он на автомате, принимая на себя её вес. – Кажется, подвернула ногу, – пожаловалась она. Он помог ей встать так же, как он сам всего пару минут назад – прислонившись спиной к влажной стене – не прекращая поддерживать под локоть. “Почти моего роста”, – понял он, когда она с сопением выдохнула где-то у его щеки. Снятые туфли она подхватила за задники и раскачивала ими вперёд-назад, мерно стукая его по колену. – Холодно, – заметила она грустно. – И мокро. Пошли отсюда скорее, а? Ей невозможно было противоречить. Она потащила его вперёд быстрее, чем он смог что-то сказать, и, в отличие от него, хорошо знала эти места и ориентировалась в них в темноте. – Ты же подвернула ногу, – заметил он, когда они завернули в какую-то неприметную дверь, и она, так и не отпустив его, припустила вверх по лестнице. Ему оставалось только успевать за ней, чтобы не рухнуть и не пересчитать носом ступеньки. Хватало того, что рёбра ныли вслед каждому движению, а промокший рукав холодил руку. – Колготки мне жалко больше, чем ноги, – отрезала она таким голосом, как будто он не понимал очевидных вещей. Такасуги почувствовал, что у него вот-вот закружится голова, и это не имело ничего общего со всеми его ушибами. Впрочем, предчувствие головокружения не мешало ему оглядываться по сторонам. Здание было полукруглым и с лестницей по центру, отчего казалось, будто они не поднимаются наверх, а ходят по кругу. На поручнях оплывали свечей – где почти целые, а где огарки – и в неверных отблесках виднелись фигуры и тени живущих на этажах людей. – Эй, Гинко, это что, новый клиент? – окликнули вдруг. Со всех сторон раздались смешки, за ними последовал вялый шорох, будто народ выползал посмотреть на шоу из-под своих никогда не стиранных одеял или кривых домиков из коробок. – Ты что, снизила возрастную планку? – Молодец, девочка. Научи его быть мужчиной! Такасуги приветливо оскалился прямо в чью-то выглянувшую из-за парапета любопытную рожу и свистящим шёпотом спросил у Гинко: – Далеко нам ещё? – На самый верх, – голос у неё был такой, словно она одновременно сдерживала желание расхохотаться и на кого-нибудь заорать. – Ты мне за это заплатишь, – пробормотал он едва слышно. Она обернулась и с издёвкой улыбнулась ему через плечо. Она жила на самом последнем этаже; невыразительные шершавые стены были изрисованы граффити, из грязных крохотных окон под потолком пробивался блёклый свет. – Вон там я сплю, – шепнула она, притормозив, и отпустив наконец его руку. Он фыркнул. – Я бы и так догадался, – уверил он. Кому ещё тут могло принадлежать яркое голубое одеяло с хэлло китти. Из ближайшего к ним спальника высунулась рука, а потом взъерошенная голова с закрывающей лицо чёлкой. – А, это ты, – пробормотал человек и залез обратно. – Понятия не имею, кто это, – доверительно шепнула она Такасуги, останавливаясь у своей постели. – Ну-ка, подержи. В лицо ему полетела рубашка, следом какой-то свитер. Через пару минут увлечённого разбора завалов она с жутким шорохом потащила на себя стоящий у стены матрас. – Гинко! – простонал кто-то с противоположной стороны лестницы. Гинко, пытавшаяся в полумраке определить, какая из сторон матраса была менее пыльной, не обратила на это никакого внимания. – Тебя и правда так зовут? – не выдержав спросил Такасуги. – А что такое? – поинтересовалась она, с сосредоточенным сопением рассматривая ладонь. – Блин, нифига не пойму. А, сойдёт. Матрас рухнул на пол, послышался глухой мат и возня, скрипнула молния спальника. Гинко ногой толкнула матрас ближе к стене и отряхнула руки. “Дурацкое имя”, – хотелось сказать ему, но тут она обернулась и вдруг, поморщившись, припала на повреждённую ногу. – Держи, – буркнул он вместо этого, впихивая ей обратно неряшливые комья шмоток. Было странно, но ничем дурных от них не пахло – всё те же сладкие химические отдушки фруктов и леденцов. Так же пахла она. Такасуги покрутил головой, разминая шею. Гинко, распихав куда-то своё барахло, достала пару пледов и видавшую виды плоскую подушку. – На одном будешь спать, другим укрываться, – пояснила она. – И не вздумай залезть в ботинках, иначе один из них окажется у тебя в заднице. – А что не сразу оба? – огрызнулся он, расстилая плед и бросая подушку на край. Она хохотнула, а потом сделанным недоверием спросила: – А что, поместятся? Такасуги молча стянул ботинки о задники, бросил куртку к самой стене и осторожно сел на матрас. – Болит? – вздохнула она уже серьёзно. – Дотерпишь до утра? – Что изменится утром? Она почесала в затылке, ещё больше растрёпывая волосы. – Есть у нас тут кое-кто вроде костоправа. Вылечить не вылечит, но хотя бы перевяжет. Но ночью его трогать гиблое дело. Голос её звучал всё невнятнее, но она ни на секунду не прекращала болтать. Уловить смысл было почти невозможно – глаза слипались, на плечи наваливалась усталость – поэтому он не сразу понял, что во всём этом показалось ему неправильным. Пальцы Гинко выталкивали пуговицы из петель рубашки – выцветшая розовая ткань в крупный горошек шла фалдами, в неверном свете выглядя как картинка про бесконечный изменчивый космос. Между расползающимися полами проглядывала бледная кожа. – Нитка торчит, – расслышал Такасуги сквозь гул крови в ушах. Гинко сняла рубашку и подошла поближе к свече, разглядывая шов. Казалось, её ничего не смущало – ни то, как неотрывно он смотрел, ни то, что сама она стояла в одном видавшем виды розовом лифчике. Окончательно разочаровавшись, она смяла рубашку и комом запустила в угол, а потом потянулась к пуговице на юбке. Больше всего на свете ему захотелось побиться головой об стену. “Это всё стресс”, – уговаривал он себя, сосредотачиваясь на потёках воска на поручне, но взгляд упорно съезжал в одну и ту же точку. – “Ей хорошо если под, а не за тридцать, она даже некрасива, она даже мне не нравится”. Звучало как самообман, и бездарный. Перед глазами проплывали насильно выдернутые картинки из прошлого: порно на широком экране телефона, журналы, запрятанные под скамейкой в школьной раздевалке, прижавшаяся к плечу тёплая грудь девчонки с его потока и резкий запах коктейля из её рта. Самого быстрого перепиха он не запомнил – лишь то, как мешался задранный до пояса низ платья, спадали с плеч его бретели и больно бил под колено её каблук. Как назло, ничего из этого не помогало. Тогда он попытался вынуть из памяти вечно снулое лицо завуча, каждый день отчитывавшего его за что-то, широкие ухмылки его ублюдочных кузенов, молча плачущую мать, так и не попытавшуюся сказать ни слова. Грубые мозоли и ухоженные ногти руках отца. – А ты меня даже не слушаешь! – укорила Гинко, бесцеремонно выдёргивая его обратно в реальность. Когда он снова посмотрел на неё, она трясла рукой с зажатой в ней юбкой и кажется даже покраснела от возмущения. Такасуги мельком задумался, сколько секунд выдержит, прежде чем взглянет на что-то, кроме злосчастной юбки, но тут свеча, потревоженная их движением, резко погасла. Вслед за ней так же резко замолчала Гинко, словно кто-то нашёл, как выключить звук. – Кажется, – с досадой бросила она, – ты приносишь мне одну неудачу. Полумрак вокруг них стал почти абсолютным. Его не разбавляли ни далёкие точки чужих свечей, ни лунный свет, с трудом пробивавшийся через грязное стекло под потолком. Наконец-то он не мог рассмотреть почти ничего, кроме коротких вспышек – руки, ключицы, голого, избавленного от тёмных колготок бедра. Он думал, в темноте станет легче, но на деле видеть так – лишь урывками, намёками на полное обнажение, было так же невыносимо, как видеть всю картину целиком. – Ты же ещё не спишь, – раздалось совсем близко. – Тебе там что, совсем плохо? Он предугадал движение, но так и не заставил себя отодвинуться. Ладонь, которая бесцеремонно опустилась ему на лоб, оказалась тёплой и самую малость шершавой. – Температуры нет, – пробормотала Гинко. Потом чуть громче добавила, вставая: – И вроде не сдох. Так что ложись-ка ты спать, герой. Он хотел возразить – он правда хотел, он даже разлепил для этого губы – но пальцы сами потянулись к пледу, натягивая его на плечи. Последним, что он успел рассмотреть, прежде чем голова его встретилась с подушкой, было зрелище того, как Гинко заводит за спину руки, собираясь расстёгивать лифчик. А потом его наконец сморил сон. Утро встретило его прямым в челюсть; в лицо летел кулак, но Такасуги точно помнил, что тот должен был ударить по рёбрам. Сон рассыпался раньше, чем он успел увидеть конец. Такасуги открыл глаза. Челюсть всё-таки ныла – ночь на почти плоской, полной комьев подушке не пошла ей на пользу, гудели поджатые ноги – выданный матрас оказался слишком коротким для него, подходящим скорее ребёнку. Мысль о возможном ребёнке – недоверчивая – мелькнула и пропала, сметённая резким отрицанием. Лишь где-то после Такасуги вспомнил, что ему всё равно. Он привстал на локтях: боль в рёбрах, к которой он вчера успел притерпеться, сегодня казалась освежающе-новой и куда более раздражающей. В окнах виднелось блёклое позднее утро – по стенам гуляли мутные пятна света, впрочем, не слишком яркие. “Скорее всего, на улице облачно”, – отметил он бездумно. Наконец он сел – просто потому, что лежать стало слишком скучно. Такасуги хорошо помнил, что других причин у него нет. Спешить ему было некуда, нигде, кроме разве что одного дома, его не ждали – но то ожидание не было ни внезапным, ни срочным. Такасуги попытался осмотреться, но не увидел ничего нового – всё те же стены оттенка грязи, заляпанные воском перила, чьи-то лежанки вдоль стен. Нелепые надписи, отколовшиеся куски краски, трещины на закопчённом потолке. С постели Гинко раздалось негромкое сонное бормотание, и Такасуги – впервые за утро – перевёл взгляд на неё. И тут же об этом пожалел. Она лежала, разметавшись по матрасу и закинув ногу на перекрученное одеяло – так, что он мог рассмотреть гладкие икры, лопатки над топом пижамы, волосы, которые вопреки его уверенности, оказались не желтоватыми, а серебристыми. Обтянутую короткими шортами задницу. Это было нелепо. Это было нелепо ночью, но утром, не в нервном, подрагивающем полумраке, это казалось ещё нелепее – но он ничего не мог с собой поделать. И тем сильнее не мог, чем больше того хотел. Бормотание раздалось снова, Гинко перевернулась на живот, уткнувшись лицом в подушку, затем, не поднимая головы, настороженно взглянула в его сторону. – А, – разочарованно протянула она. – Значит ты мне не приснился. Такасуги уязвлённо хмыкнул. – Вот смотрю на тебя и думаю о том же. Гинко в ответ снова уткнулась лицом в подушку. – И за что мне это, – пробормотала она. – Эй, я всё слышу. – В том и проблема! – отрезала она, рывком поднимаясь с импровизированной постели. – И вот так всегда – никакой благодарности. – Да ты меня вчера сюда насильно притащила. – Так уж ты и сопротивлялся. – Я… – Такасуги запнулся, когда Гинко внезапно развела руки в стороны, от чего растрескавшаяся клубничка на её топе растянулась в стороны. – Ну? – уточнила она, потягиваясь. – Ты – что? – Спасибо, – вдруг сказал Такасуги неожиданно для себя. Гинко, нагнувшаяся, чтобы почесать под коленкой, замерла. – Ты сейчас серьёзно что ли? – спросила она хмуро, но тут же оживилась. – Хотя нет, давай не так – а насколько ты мне благодарен? Так благодарен, чтобы отдать мне свою ненужную почку? Или, может, купить мне завтрак? Требую к нему пару пачек клубничного молока! – А не лопнешь? – пробормотал Такасуги на автомате. “Нелепо”, – вспомнил он своё недавнее определение. “Нелепо и неловко, боги, как хочется, чтобы она просто заткнулась”. Прошла пара секунд, прежде чем он понял, что её голос и в самом деле стих. За осознанием на этот раз моментально пришла причина. – Ты что, – поинтересовалась Гинко, когда он вспыхнул и резко отвернулся, как только она взялась за край майки, – сисек никогда не видел? – Видел больше, чем ты думаешь. Послышался шорох, следом ещё один. – Да ну, – ухмыльнулась она. – А по тебе и не скажешь. – Много ты знаешь, – огрызнулся Такасуги, внезапно разозлившись. “Давай”, – бросил он мысленно, уставившись на неё в упор, – “ты же такая, как все, что бы из себя ни строила. Сейчас скажешь мне отвернуться или отвернёшься сама”. Но Гинко не сделала ни того, ни другого. Она просто стояла, а топ очередным комком валялся поверх её одеяла. Она больше не улыбалась, лицо её, всё ещё сонное, казалось особенно бледным, короткие волосы нелепо торчали в разные стороны. На запястьях висела футболка – и больше на ней выше пояса не было ничего. “Да сделай ты уже что-нибудь”, – это отдавало беспомощностью. У Гинко дёрнулся угол рта – словно он произнёс это вслух; она наконец подняла руки. Её грудь, вздрогнув, приподнялась следом – Такасуги почувствовал, как лицо заливает удушливая краска – чтобы медленно скрыться за тонкой сползающей тканью. Он со странным отупением смотрел на полоску кожи ниже края футболки, потом резко поднял взгляд на лицо Гинко. Та улыбалась ему понимающе и насмешливо, пальцы её с намёком теребили завязки шорт. “Чёрта с два”, – лихорадочно шептал он про себя, с силой прижимая ладонь к кровоподтёкам на рёбрах. – “Чёрта с два всё будет так просто”. Он не собирался развеивать чью-то скуку, выставлять себя на посмешище; в ушах его по-прежнему звенело сладкое “А может ты хочешь?” и последовавший за этим смех. Слабый узел на завязках распался, резинка сползла чуть ниже. Такасуги отвернулся снова, заставляя себя не вслушиваться в производимый ей шум. Наконец Гинко произнесла: – Ну, пойдём, чего ты лежишь-то? – и тон её, вопреки всем опасениям, был совершенно будничным. – Куда? – спросил он охрипше, всё ещё на неё не глядя. – Подлатать тебя, – напомнила она, и, подумав, добавила: – И найти что-нибудь пожрать. – Просто пожрать. – Может ещё меню тебе принести? – Просто пожрать, – повторил он с нажимом, поднимаясь с импровизированной постели. Куртка, ночью отброшенная к стене, осталась лежать там же. Такасуги смотрел на неё с раздражением и прикидывал, так ли она нужна ему снаружи. “Как будто ты собрался сюда возвращаться”, – напомнил внутренний голос; Такасуги даже в голову не пришло вслушиваться в его бормотание. Гинко помолчала. – Тебя же всего перекосило, – заметила она бесцветно. Подошла, едва задев плечом, села на корточки возле его постели. – Там скорее всего тепло. Такасуги забрал куртку, постаравшись не коснуться её рук. К его удивлению, она привела его не к костоправу, про которого таким странным тоном говорила ночью, а к какой-то забегаловке, торговавшей на вынос. – Жрёшь всё или тут тоже будешь выпендриваться? Он сам не понимал, что мешало просто послать её к чёрту. – Всё, – отозвался он. – Ну хоть что-то, – пробормотала она, но тут же распрямилась, просияв ухмылкой наглой и жизнерадостной, и начала, активно работая локтями, пробиваться вперёд. – О, Гинко! – окликнули её. – Как всегда хороший удар под дых, – просипел кто-то, кто-то ещё рассмеялся и взвыл, когда прилетело уже ему. Такасуги наблюдал за Гинко и не понимал о ней ничего. Её окружала разношёрстная компания – мелкие клерки, планктон, студенты, рабочие, сонный, едва выползавший к полудню народ с соседних улиц, – но она в своих разношенных джинсах, футболке сползавшей с плеча, с плохо запудренными кругами под глазами, идеально в неё вливалась. Она казалась одновременно чужой и своей, доброжелательной и совсем равнодушной. Она наступала на чужие ноги и не щадила рёбра, но когда девчонка впереди неё покачнулась на каблуках, первой поддержала её под локоть. Ноги сами понесли назад; эта жизнь не была его, ему не хотелось в ней быть. В отступлении ему повстречалось дерево – с силой толкнув его в спину; под ним он и остался. Толпа выплюнула Гинко обратно минут через пять. С собой у неё был большой бумажный пакет – она поочерёдно перекладывала его из руки в руку, дуя на пальцы. Теперь дать ей тридцать было сложнее. Но когда она подняла голову, цепко оглядываясь по сторонам, и выражение на её лице застыло, став одновременно жестоким, уязвлённым и безэмоциональным, он дал бы ей вечность. – Эй, – позвал Такасуги. От долгого молчания вышло совсем тихо, но она услышала его – даже среди гомона всех окружавших их звуков и голосов. – Я уже решила, что ты… – начала она, потом замолчала, помрачнев ещё больше. Впихнула пакет ему в руки и отвернулась. – Пошли отсюда. Я хочу сесть. Такасуги шёл следом, уставившись ей между лопаток, и испытывал настойчивое желание хотя бы просто дотронуться до её плеча. Или, может быть, извиниться. Жратву из пакета они поделили на набережной, подходящей с самой кромке воды. От воды тухло тянуло рыбой, на причалах местами прогнили доски. Они жевали молча, крошки падали вниз, набухали и шли на дно. Он стоял, Гинко сидела на парапете, свесив ноги наружу. Казалось, больше всего на свете её интересуют обтрепавшиеся концы шнурков в её кедах и маслянистая поверхность, по которой пробегали блики солнца, выглядывавшего из-за грязно-серых облаков. До самых вечерних сумерек они бродили, нарезая круги по шумному городу, смешивали людные и безлюдные улицы. Иногда у Гинко подрагивали губы, будто она хотела что-то ему сказать, но она ни разу не довела намерения до конца. Наконец, когда вокруг них разом загорелись фонари, издалека показалось обшарпанное здание, в котором они провели ночь. Но к его удивлению, почти дойдя до него, они свернули в противоположный проулок. Ровная дорога вывела их к новому зданию вокзала – перед ним теснились городские автобусы, мимо, гудя, пробегали трамваи, на парковке было не продохнуть от такси. – Вот, – произнесла Гинко, внезапно останавливаясь и глядя куда-то в сторону. – Вот что? Гинко вздохнула; в её словах была такая старательная, такая напускная небрежность. – Вот сюда ты хотел выйти, но так и не добрался вчера. – Ты… – от неожиданности он закашлялся и тут же зашипел от боли. В Такасуги вспыхнула и погасла досада; всё верно, она с самого начала не обязана была ему помогать, а тем более тратить на него весь день. Гинко встала ближе, обеспокоенно заглянула в лицо, словно готовясь подхватить его в любой момент. Ладонь её зависла у его спины. – Дышишь? – Не уверен, – пробормотал он. Она долго смотрела на автобусную остановку, словно что-то решая, а он смотрел на неё. Дышать постепенно становилось всё легче, в горле прекратило першить. – Тогда пошли, – сказала она наконец. У него хватило ума не спросить куда. Потом, вспомнив, он добавил: – Никаких врачей. – Я услышала тебя с первого раза, – ладонь, так и не коснувшись его, опустилась вниз. Такасуги перехватил её, не успев себя остановить. – Хватит бежать впереди, – попросил он почти наугад. Гинко странно посмотрела на него, осторожно отняла руку. Пошла рядом; Такасуги наблюдал за ней краем глаза. – Нога не болит? – зачем-то поинтересовался он. – Что? – Нога. Ты подвернула вчера. Гинко наморщила лоб, хмыкнула, проводя ладонью по лицу. – Нормально с ней всё, – грубовато ответила она, – видишь, хожу. Такасуги казалось, что за грубостью скрывается неловкость, но что он вообще о ней знал, чтобы делать такие выводы. Пешеходная дорожка сужалась, на очередном повороте пальцы задели её запястье. Гинко прикусила щёку, замедлилась, пропуская его вперёд. Он сделал шаг, потом ещё один, развернулся, придерживая её за предплечье. – Извини, – произнёс он. Вроде бы, у его голоса была глухая, невыразительная интонация, сам он себя не слышал. Они постояли так недолго; напряжение, с обеда связывавшее их лучше иной цепи, уходило медленным тонким потоком. Наконец Гинко улыбнулась ему рассеянно и самую малость тепло, и с обыкновенной раздражающей интонацией спросила: – Тебя что, покусал учитель манер? Он усмехнулся и доверительно сообщил: – Я бы ему не понравился. Гинко не солгала – не было никаких врачей, ни в этот день, ни на следующий. К ночи – перед тем, как натянув на себя что-то яркое, блестящее и слишком открытое для вечерней прохлады, уйти на работу – она только принесла ему мазь от ушибов. – Чтобы намазался весь, – сурово велела она. Выглядело забавно. Такасуги выгнул бровь и уже открыл было рот, чтобы ответить ей что-то язвительное и сшибающее наповал, но тут она, наклонившись так резко, что из выреза показался тёмный край соска, многообещающе прошептала: – А то я вернусь и намажу сама. Такасуги прикрыл глаза и механически пообещал смазать всё, хоть отдалённо похожее на синяки. А потом весь вечер, втирая в кожу резко пахнущую дрянь, пытался выбросить ту картину из головы. – Ладно, – сказала она парой дней позже, выглядя так, словно приняла трудное и масштабное решение. – Поднимайся и пошли. Такасуги, с трудом пытавшийся продрать глаза, ответил на неё энтузиазм нечленораздельным хмыком. – Вставай, говорю, – её противный голос ввинчивался в мозг, вызывая головную боль. Её ступня пихнула его в лодыжку. Потом, сменив тактику, прижалась к ней и нарочито медленно поползла вверх, к внутренней стороне бедра. Такасуги, резко проснувшись, перехватил её в опасной близости от паха. – Да что тебе нужно от меня, женщина? – спросил он устало, садясь на постели. Ночи с каждым разом всё больше превращались в кошмар. На слишком коротком матрасе и почти отсутствующей подушке можно было только вырубаться, а не засыпать, но настолько, чтобы вырубаться, он с того самого первого дня больше не уставал. А может, причина была в том, что ему было неуютно засыпать одному в этом странном, непонятном ему месте, поэтому ворочался до тех пор, пока Гинко не приходила обратно ближе к утру. А может, дело было в самой Гинко. Ему слишком не хотелось обо всём этом думать и докапываться до причин. Она действительно совсем ему не нравилась – это единственное, в чём он был уверен, единственное, что он твёрдо знал. А то, как крепко на неё вставало, всё ещё было ересью, каким-то сбоем в программе. Виной тому был скандал и побег, одиночество, эта непривычная чуждая ему жизнь, неопределённость собственного будущего – что угодно, одно из этого или всё по очереди. Гинко, услышав его вопрос, широко и неприятно улыбнулась. – Я, – медленно, по буквам сообщила она, наклоняясь – Такасуги успел порадоваться, что сейчас на ней была не блузка с низким вырезом, а очередная выцветшая, потерявшая форму футболка, – собираюсь увести тебя далеко-далеко. На целых четыре этажа ниже. – На кой чёрт? – Понимаешь, дружок, – вкрадчиво начала она, кладя ладонь ему на плечо. – Бывает такое состояние, когда любому – что мужчине, что женщине – нужно просветление и... Такасуги вдохнул и выдохнул, потом неспешно досчитал до пяти. – Не хочешь сказать, чем ты уже успела закинуться? – поинтересовался он доброжелательно, по одному отцепляя себя её пальцы. Гинко хмыкнула. – ...и очищение. Несёт от тебя, придурок, пошли, я покажу где душ. Такасуги почувствовал, как дёргается у него щека, а следом за нею и веко. – А раньше, – прошипел он, – ты мне его показать не могла. Гинко обезоруживающе улыбнулась. – Это было бы не так интересно. Там же, кстати, наша самодельная прачечная. Поэтому, – она отвернулась, зарывшись в завалы в своём углу. – О, вот, нашла. Поэтому бери шмотки – с размером я, надеюсь, угадала – и пошли. – Гинко, ты… – Такасуги застыл, чувствую досаду и какую-то странную безнадёжность. Гинко по-свойски хлопнула его по спине. – Не волнуйся, они чистые, почти новые и не стоили мне ни йены. А вот полотенце я тебе найти забыла, возьмёшь моё. Такасуги машинально схватил тряпку, в которой угадывался далёкий, кое-как переживший сотни стирок лиловый цвет, и закинул её на плечо. Душевая представляла собой узкое помещение с надписью “только для персонала” на обшарпанной двери, хранившей на себе отпечатки чьих-то ботинок. Некогда светлый кафель пожелтел, между ровными квадратами расползалась ржавчина. Вдоль обеих стен шли кабины без шторок с хлипкими перегородками, на полах рабочих лежали потемневшие от воды деревянные поддоны. По центру комнаты стояла длинная скамейка с перекладиной и крючками для одежды, явно притащенная из раздевалки какого-то школьного клуба. Мимо Такасуги просеменила женщина в яркой шапочке, едва прикрывавшей бигуди, рядом, вяло почёсываясь, одевался какой-то грузный мужчина. – Никакой приватности? – заметил он. В своих словах он различал иронию, отчётливую и острую, как складной нож, оставшийся в куртке наверху, но быстро о ней пожалел. Гинко же, не обратив на него внимания, бросила на скамейку пакет с собственными вещами и безо всякого стеснения начала стаскивать одежду. Судя по всему, перспектива забраться под горячую воду приводила её в благодушное настроение – она немелодично напевала что-то себе под нос, раздевалась, стоя к нему не лицом, а боком, и даже не отпускала никаких шуточек по поводу того, что он всё ещё не хотел на неё смотреть. Такасуги дождался того, чтобы шорох рядом сменился шлёпаньем резиновых тапочек по полу, звуком открываемого крана и громкой руганью в адрес температуры воды, и лишь потом сам быстро избавился от шмоток, опостылевших ему за несколько дней непрерывной носки. В пакете, выданном Гинко, оказалось всё, что нужно: кусок мыла, пробник мужского шампуня с неразличимым названием, чёрные шлёпанцы – что удивительно, без котят или внезапных цветочков – даже одноразовая бритва и крохотный дезодорант. От её предусмотрительности становилось одновременно неловко и хорошо – Такасуги раздумывал над этой дилеммой не дольше, чем пару секунд, а потом тоже сбежал от навязчивых мыслей под слабые тёплые струи. Напор был неровным, и иногда скорее стекал по стене, чем бил в спину или в затылок, но стоять вот так, под водой, наслаждаясь почти забытым чувством уединения, было лучшим, что он когда-либо испытывал. Душный жар и сладкое ощущение чистоты разморили его; возвращаясь к скамейке, он чувствовал себя лёгким и невесомым. От лилового полотенца Гинко пахло лавандой – а может, ему только казалось так из-за цвета – и он позволял себе вжиматься в то лицом, пока руки почти без его участия высушивали волосы. Впереди него раздался восхищённый свист. – Ух ты, а у тебя большой, – заметила Гинко довольно. Такасуги нехотя стащил полотенце с лица, пытаясь понять о чём она; не сразу вспомнил, что полотенце у него было только одно, и то торчало на голове, а не на бёдрах. Он уже дёрнулся было прикрыться, но здравый смысл, до этого тормозивший от тепла и давнего недосыпа, вовремя посоветовал не глупить. Такасуги заставил себя распрямить плечи, продолжить движение, делая вид, что всё идёт так, как надо. Гинко рассматривала его внимательно и бесстыже, в её глазах мерцал смех. Она стояла, упираясь в скамейку бедром, одной рукой натягивала джинсы на голое тело. Такасуги успел заметить короткие волосы, белые и оттого почти неразличимые, скользнул взглядом выше к ничем неприкрытой груди. В ложбинке застыли не стёртые капли, соски затвердели – будто от холода, но кожа была гладкой и совсем не гусиной. Промелькнула глупая мысль, что лучше ему было всё же прикрыться, и тут же угасла – здесь и сейчас, с ней, это не было важно – его реакции, как и её, не скрыл бы ни один кусок ткани. Гораздо важнее было то, какого чёрта всё это значило, но ответа не было ни воздухе, ни на покрытых испариной стенах. Такасуги повесил на крючок полотенце, вытащил из пакета бельё и брюки. Гинко спокойно наблюдала за тем, как он одевается, потом наклонилась над своими вещами, выуживая из них знакомый тюбик. – Встань ровно, – сказала она бесцветно. Её выдавало лишь то, каким низким был голос. До рёбер дотронулись покрытые холодной вязкой субстанцией пальцы; футболку Гинко так и не надела и стояла так близко, что Такасуги чувствовал тепло её кожи. – Руки. – Эти почти прошли, – заметил он наконец, имея в виду синяки чуть выше ладоней. Его выдавало то же, что и её, это не вызвало удивления. – Пусть лучше так. Гинко отступила, закончив, он на автомате шагнул ближе, не позволяя разорвать расстояние. Дыхание смешалось, касаясь лица, в нос ударила клубничная отдушка её шампуня. Такасуги поднял руку, стирая капли в ложбинке, не дававшие ему покоя, сглотнул так, что стало больно горлу. – О, – произнесла Гинко, помолчав. – Я их не заметила. Они постояли так ещё немного – пауза затягивалась, переходя все границы, – а потом отвернулись друг от друга так синхронно, как если бы давно репетировали. Дни перебирались в дни, сложно отделимые и почти одинаковые. Синяки заживали, ноги привыкали поджиматься во сне, сам Такасуги привыкал ко всему этому: к вялому темпу их жизни, к тому, чтобы подолгу лежать, дожидаясь, пока на лестнице не зазвучат знакомые шаги. К тому, чтобы не провожать Гинко взглядом, когда она, одёрнув юбку и поправив грудь, уходила в ночную прохладу, чтобы развязно смеяться, оставлять следы помады на чужих резинках и членах, пригибать голову, чтобы не биться макушкой в потолок очередного авто. Он не разу не видел её за работой, но знал, как это бывает. Как это должно быть – тогда, в прошлой жизни, он пересмотрел достаточно порно. Как это должно быть – всего лишь грязнее, чем низкопробных постановочных роликах. Вечерами, не занятый ничем, кроме наблюдения за луной, проскальзывавшей мимо грязных окон, и нервным светом свечей, он позволял себе трепаться с жившими рядом людьми. Иногда трепаться значило слушать, позволяя выговориться, иногда говорить самому – о ерунде и реальности, о реальности, которая на самом деле была ерундой. А иногда трепаться значило просто молчать, сидя даже не рядом, а разделёнными метрами пыльного пола. Парень парой этажей ниже любил рассказывать про фантомную боль в ампутированной когда-то руке и зуд в самых подушечках пальцев, мужик с его этажа без умолку говорил о детях, лиц которых он даже не помнил. Ещё один смеялся, рассказывая, как потерялся в незнакомой стране и так и не смог отыскать путь домой. Женщина со слишком красивым, но измождённым лицом сидела у стены и странно, почти безумно смеялась, бросая под ноги проходящим мимо мелкие камни и непрерывно шепча “чёт или нечет”. В тот день Такасуги не сиделось на месте – полукруглые стены давили – и его не влекли ни разговоры, ни вечерние игры. Снаружи давно уже сгустились сумерки, звёзд было не видно, всё закрывали чёрные низкие тучи; ступеньки сами бросались под ноги. Его грызли не то скука, не то голод, не то желание никотина – желание же разбираться в причинах растаяло, даже не успев появиться. Фонари делали всё вокруг жёлтым, как топлёное масло, в воздухе висел запах дождя. Такасуги вдохнул его, сколько смог, вытащил из кармана смявшуюся пачку – он не притрагивался к ней с того момента, как вселился в эти гостеприимные стены, но картон всё равно успел истрепаться по краям. Ощущение тепла в горле было приятным, под него легко было идти, обходя те самые выбоины в асфальте, которые когда-то доставили ему столько проблем. То время, тот вечер, мысли, бродившие тогда в его голове казались ему далёкими, может даже не существовавшими в этой реальности. Когда он уехал из дома, вместо багажа у него были пяток просмотренных фильмов, пара путеводителей, кастет в правом кармане, пачка в левом и вера в то, что теперь он свободен и выгрызет себе новую жизнь. Как казалось теперь – в момент, когда он вошел в эти двери, позволяя Гинко вести себя за руку, он оставил снаружи всё, и не особенно об этом жалел. Парень в костюме утки раздавал на углу листовки местной забегаловки; Такасуги сошёл с дорожки, пытаясь решить, голоден он или нет. Асфальт выравнивался, давая возможность идти по нему, не рискуя что-то сломать, порывы ветра прогоняли прочь тучи. Такасуги на ходу складывал из листовки кривобокого журавля, сигарета, зажатая в зубах, догорала, посыпая пеплом и его, и одежду. У уха раздался шорох крылышек, Такасуги поднял голову, глядя на мотылька, чернеющего в густом фонарном свете. Ночь со всех сторон обступала их обоих. Он заметил Гинко внезапно, как будто их разделяла невидимая вспышка – вот до, в котором он не слышал горячечного многословного шёпота, и вот после, в котором он не только мог слышать, но ещё и прозрел. У мужика, с которым она стояла – почти лежала на капоте его безвкусной тёмной машины – были седые волосы и такая же светлая как у Гинко кожа. Вместе они казались двумя негативами одной и той же засвеченной плёнки, и один взгляд на них резал глаза. Гинко рассмеялась, сказав ему что-то. Такасуги, не различив слов, угадал по звучанию – таким тоном она обычно говорила похабщину, провоцировала, вытягивая наружу всё, что было в нём настоящего. Мужик не засмеялся и даже не улыбнулся; с лица Гинко пропало всякое выражение, она склонила голову к плечу, не слишком приятно улыбаясь. – Не хочешь трахаться, так вали, – сказала она; ветер донёс её голос и запах духов, смешанный с чужим – мужским, холодным и пряным. Её ладони легли на плечи, отталкивая, но он не двинулся с места. Потом его рука словно нехотя поползла вверх по бедру, задрала юбку, открывая вид на чулки и самый край белья, задвигалась грубо и резко. Заскрипела застёжка, послышался характерный шелест; лица Гинко было не разглядеть из-за седого затылка. Такасуги сделал шаг назад, отходя всё дальше и дальше к знакомой стене и столбам. Углы смятого в кулаке журавлика кололи ладонь, он разжал пальцы, роняя его на асфальт. Вздрогнул, наступив на пустую пивную банку, со злостью пнул её в сторону. Казалось, он смотрел на повторе один и тот же момент – недавно ему так же не хотелось быть с ней в привычном ей мире, видеть её в ситуациях, которые она, судя по всему, для себя считала обыденными. Такасуги отвернулся и уставился на фонарь, пытаясь различить мотылька, потерянного из виду. Он искал, но яркий свет жёг глаза, звуки же, шорохи, становились громче, обступая со всех сторон. Такасуги пошёл прочь, но ноги, словно отказавшись слушаться, понесли его всё быстрее и быстрее, пока наконец он не перешёл на бег. Он вернулся наверх почти к утру, но Гинко всё ещё не было. Злость, угасшая было за время пробежки и шатания по соседним кварталам, вспыхнула снова. Такасуги, не наклоняясь, стянул кеды, упал на постель, укрывая себя с головой. Ему не хотелось видеть Гинко или думать о ней – её дела его не касались, и он всегда это знал, он всегда, с самого первого вечера знал всё о ней и её работе, но картинки вспыхивали перед глазами беспечно и бессистемно, заставляя горбиться и скрежетать зубами. Со стороны лестницы послышались ленивые шаги, тихий напев заставки из прогноза погоды – и где только она умудрялась его смотреть – клубничный аромат шампуня. – Эй, – раздалось совсем тихое. – Ты спишь? “Да”, – захотелось сказать ему, – “только для тебя; из-за тебя – нет”. Он промолчал, даже не пошевелившись. – Я же знаю, что нет, – заметила Гинко чуть суше. Её рука, занесённая было над его головой – стянуть, наверное, плед – исчезла, так и не прикоснувшись. Такасуги на мгновение пронзило нелогичное чувство потери. – Я тебя видела, – добавила она. Тишина висела между ними, густая, тяжёлая, жаркая, ей невозможно было дышать. – Ну, как знаешь. – Тебе нравилось, – прошептал он одними губами, но вышло неожиданно глухо. Горло перехватило, Такасуги прикрыл глаза. Потом сел. – Тебе нравилось, – повторил он громче. Гинко, распихивавшая вещи по разным кренящимся стопкам, приподняла голову и смерила его взглядом, холодным как нутро морозильной камеры. – Я бы так не сказала, – ответила она наконец. – Но было неплохо. – Как ты можешь? – брезгливо бросил Такасуги. – Или трахаться со всяким отребьем – это не работа, а стиль жизни? Густо накрашенные ресницы дрогнули; в неярком свете были заметны свернувшиеся катушки теней на верхних веках, растрескавшиеся полоски подводки. Гинко выглядела усталой и сонной, но глазами казались пустыми, будто их заменили вставленные в глазницы стекляшки. – А ты бы предпочёл, чтобы мне каждый раз было гадко и неприятно? – Я бы предпочёл, чтобы ты не раздвигала ноги перед каждым встречным ублюдком, – отрезал он грубо. Губы её сложились в ухмылку, одновременно весёлую и неприятную, смешливые блики заискрили под веками. – Вот как, – произнесла Гинко, тон напоминал лопающиеся пузырьки шампанского. Она всунула ноги в стоявшие рядом кеды, сосредоточенными движениями вытащила из середины завала джинсы, даже не обратив внимания, что половина, не удержавшись, рухнула на постель, и чёрный ком свитера. Одеваться не стала – закинула на плечо, пошла к лестнице, не прощаясь и не оборачиваясь. Лицо её было равнодушным, незлым. Лишь когда она повернулась боком, Такасуги увидел кровоподтёк от бедра до колена. На секунду пробрало злорадство – вот, видишь, до чего ты себя довела – на смену ему быстро пришло мучительное чувство стыда. Когда Такасуги наконец выпутался из скомканного одеяла и сбежал – как был, не обувшись, – по лестнице вниз, пытаясь её догнать, там уже давно никого не было. Заснул он поздно, до последнего вслушиваясь в шаги и в шорохи и надеясь, что она вернётся. Она не появлялась до самой ночи. Такасуги, закинув руки под голову, весь день невидяще смотрел в стену с таким выражением, что его не беспокоили даже самые охочие до болтовни, а все остальные обходили по широкой дуге. Днём всё здание гудело, как растревоженный улей – вслушиваться в беспорядочную вязь шорохов было бессмысленно, но он ничего не мог с собой поделать. Это заменяло ему деятельность и он всё продолжал и продолжал, одновременно злясь на себя, злясь на неё и на себя снова. Весь этот переплёт, вся история, начавшаяся с драки на вручении и презрительного отцовского “ты мне больше не сын”, казалась ему выдранной со страниц дешёвых книг или кадров их бездарных экранизаций. Странно было осознавать, что он действительно попал в неё, застрял и увяз, как севшая на клей глупая муха. Что он позволил этому клею, пахнущему сладкими духами и фруктовой жвачкой, затянуть себя так глубоко на дно. Что он забыл здесь, среди безродного, опустившегося отребья? Что он забыл рядом с ней? У него не было ответов и никакого желания задавать вопросы. Он просто хотел, чтобы она вернулась – даже для того, чтобы посоветовать ему убираться вон или пожалеть, что когда-то вообще разрешила ему остаться. Она не появилась и утром. Такасуги, почти не спавшего двое суток, вырубило, когда в небе начал сереть рассвет. Он проснулся к полудню, чувствуя себя злым и разбитым. Изнутри грыз голод, на который он не обращал внимания весь предыдущий день. Кожа была покрыта противной плёнкой, влажная от пота одежда липла к телу. Развеяться не помог ни душ, ни перехваченная снаружи еда – они не принесли ни чистоты, ни сытости, лишь новый острый виток раздражения, на который снова появились силы. Снаружи погода снова клонилась к дождю, на горизонте чернели тучи, духота была такой, что мешала дышать. Подниматься обратно наверх не хотелось – там не осталось больше трещин на стенах, которые Такасуги бы не рассмотрел и не пересчитал, говорить же не тянуло и вовсе. Он остался у входа, привалившись спиной к стене, и пытался докурить пачку, но чаще стряхивал пепел и поджигал одну от другой, чем на самом деле затягивался. Мимо проходили люди – кто-то приветливо кивал, кто-то осуждающе косился на кладбище окурков у него под ногами. Такасуги выдыхал в их сторону дым, но не бросал ни взгляда. Ночь пришла внезапно – на часы раньше положенного времени. Дождь, собиравшийся ещё с середины дня, наконец забарабанил по стёклам. Такасуги, успевший избавиться от сигарет и снова заскучать в четырёх стенах, наводил порядок в углу Гинко, складывая обратно разбросанные вещи, перестилая постель, выметая из щелей свалявшуюся в комки пыль. К его сожалению, этого занятия не хватило надолго. Закончив, он снова лёг и снова накрылся с головой. В детстве он не боялся темноты и лежать с краю постели, высовывая наружу лодыжку, и смеялся над сказками про чудовищ, демонов и неупокоенных духов. Теперь же он нуждался в обратном – в том, чтобы наброшенное на макушку одеяло притянуло Гинко назад. Под мерный шум дождя он задремал, но даже коварная мягкая дрёма не помешала расслышать знакомые шаги. “Сон”, – подумал он уверенно. К шагам прибавилось ощущение прохлады и запах мокрой одежды. Было сложно не повернуться, не пошевелиться, не выдать себя дыханием. Такасуги жадно впитывал каждый шорох, каждое неясное бормотание, по крупицам восстанавливая картину происходящего за спиной. Он только надеялся, что Гинко быстро уснёт, сморенная теплом и уютом собственной постели, чтобы он бы смог подобраться поближе и посмотреть на неё, удостоверяясь, что она действительно здесь и ему не приснилась, в то же время не рискуя нарваться на очередной разговор – словесный или безмолвный. И потому он ждал, отсчитывая про себя лениво текущее время. Шорох сменился тишиной, тишина тихим сопением; дождь, начав было стихать, припустил с новой силой. Такасуги откинул плед. На полу остались мокрые следы от кед, брызги и потёки – скорее всего с волос и кончиков пальцев. Такасуги аккуратно обошёл их, сел на краешек её матраса. Гинко лежала на спине, чуть приоткрыв рот, но дыхание её было чистым и почти неслышным. На нижней губе была трещина и едва поджившая корочка, под закрытыми глазами залегли тени. Ресницы её, на этот раз лишённые краски, подрагивали, на виске был явственный серый след, будто Гинко размазывала косметику или провела по лицу, запачкав руки в пыли. Такасуги стёр его, почти не задумываясь о том, что делает, зачем-то склонился ближе. У брови была царапина, на подбородке – крошечный синяк. Губы Гинко оказались совсем близко. Такасуги замер, не решаясь ни отодвинуться, ни прикоснуться. Он всё ещё помнил как Гинко смеялась над ним в самый их первый вечер, ту интонацию, с которой она говорила “хочешь?” и обещание, которое он дал себе позже. “Так просто не будет”. Просто не было уже давно. Он отстранился, намереваясь встать, но тут что-то дёрнуло его за руку – так резко, что он чуть не рухнул на Гинко всем весом. Их лица вновь оказались совсем близко друг к другу, но на этот раз Гинко приоткрыла глаза. – Что ты собрался сделать? – спросила Гинко тихо и так, будто не было никакого вопроса, а слова перепутались, на самом деле звуча как “ты собирался что-то делать”. Такасуги покачал головой. Гинко дёрнула углом рта, пальцы её, обхватывавшие запястье, щекотно прошлись вверх от него до локтя. Изображение на секунду стало размытым, задёрнутое поволокой, но потом Такасуги увидел, как губы Гинко шевелятся, не произнося ни звука. Но каким-то шестым чувством он угадал: – Ну же, – неслышно сказала она. – Ты ведь хочешь. Её рука тянула его на себя за плечо, и сопротивление, медленно, миллиметр за миллиметром, становилось совсем бесполезным. Их губы соприкоснулись, но скорее неловко – поза была неудачной, ныла ладонь, на которую пришёлся весь вес. Такасуги отстранился, тряхнув волосами, переместился удобнее. Раздражение, охватившее его следом за неловкостью, превратилось в грубость – он впился в её рот так, что было больно самому, но Гинко отвечала, не смеясь и ни в чём его не попрекая. Из-под век её светилось неясным и тёмным; позвоночник холодила дрожь. Такасуги так хотелось сделать ей больно – тогда, когда он увидел её, после, все эти два долгих дня, которые он изводил себя мыслями, стараясь заглушить единственное простое желание. Оказаться. К ней. Ближе. Но теперь, когда они оказались так близко, как только могут быть два человека, в нём не оставалось ни жестокости, ни злости. Такасуги неровно выдохнул, прижавшись лбом к её лбу. Поднял руку, на ощупь касаясь щеки, провёл пальцами – слепо, не придерживаясь никакого маршрута: прохладный висок, мягкие, почти горячие губы, щекотно подрагивающие ресницы, мокрые корни волос. Его душило странное томительное чувство, он не знал его, не звал и хотел вызывать; оно было таким сладким, что во рту разливалась горечь. Ладонь Гинко легла ему между лопаток, прошлась вниз вдоль позвоночника, задержалась на рёбрах – там, где были совсем недавно были яркие синяки всех возможных оттенков. – Разве ты?.. – спросил он; хотел спросить “тоже?”, хотел спросить “хочешь?”. Было так сложно, почти невозможно шевелиться и думать. Гинко рассмеялась, но смех её больше не был ни обидным, ни едким. Не был и весёлым – из него рвалось то же томительное, сладкое, горькое – горче, чем у него. Такасуги закрыл глаза, чувствуя, как по спине поднимается, собираясь гармошкой, ткань его майки. Он вытянул руки, позволяя Гинко стянуть её до конца, и сразу ощутил, как навалилась прохлада. Гинко нахмурилась, но он не дал ей заговорить, иначе это могло тянуться всю ночь, не приведя никуда. Даже когда это было так важно. Его губы мягко разгладили складку между её бровей, коснулись прикрывшихся век. Гинко вздохнула – так, будто это было мучительно – обхватила его за шею, крепко, крепко до боли. Они снова замерли; ладонь давила на затылок, но не притягивала. Пальцы соскользнули с щеки ей на горло, с горла – на край пижамы, едва прикрывавший грудь. – И почему ты всегда в таком спишь? – пробормотал Такасуги. – Удобно, – ответила Гинко серьёзно. Он провёл вдоль ослабшей резинки, невесомо касаясь кожи. Гинко улыбнулась совсем криво, вжалась щекой в подушку, отворачивая лицо. Даже смотреть на неё было невозможно. Такасуги сполз ниже, утыкаясь лбом ей в живот. Кончиками пальцев он всё ещё прослеживал резинку, верх груди, уже знакомую ему ложбинку. Гинко мотнула головой, сжала запястье, заставляя его руку спуститься ниже. Сквозь ткань чувствовались затвердевший сосок, крупная сморщившаяся ареола – Такасуги помнил всё. Тёмно-розовый, яркий оттенок, контраст с белой кожей. То, как хотелось коснуться, пусть даже на мгновение. Теперь у него было больше, но он никак не мог заставить себя начать. Гинко вцепилась ему в волосы, насильно поднимая голову. – Ну что с тобой не так на этот раз? – прошипела она, всхлипнула, когда Такасуги провёл не пальцем, а ногтем. Продолжила с придыханием: – Любой бы на твоём месте!.. В её голосе было такое смешное возмущение. И смущение, и… Столько всего. Сердце заходилось; Такасуги сдвинулся, целуя её снова, целуя так, чтобы дыхания не хватало и дальше, у обоих не хватало. Её руки на его голой спине, его руки, всё-таки забравшиеся под её пижаму, то, как Гинко вздрогнула, когда он поцеловал под грудью, провёл языком снизу вверх, прихватывая ртом сосок – всё это слилось в одно смазанное бесконечное действо; оно повторялось и повторялось снова. Менялись только детали: лёгкие царапины на внутренней стороне её бедра, засосы поверх синяков, оставленных чужими руками, то, что он никак не мог остановиться. Его сводила с ума запредельная, ненормальная, почти жестокая нежность, которую он испытывал, когда смотрел на Гинко, когда касался, когда она касалась его – так же безостановочно, так же лихорадочно и исступлённо. Когда он мог нависать над ней и гладить её тело ослабшими, дрожащими пальцами, потому что даже такая близость, даже тот тягучий, тот болезненно-сладкий ритм, с которым он двигался, казалось, не могли ничего передать. А взгляд её, тяжёлый и неотрывный, не отпускавший ни на секунду, пробирался внутрь и сворачивался клубком где-то под сердцем. Невыносимая, вот какая она была. Совершенно невыносимая. Они проснулись к вечеру, переплетённые и уставшие даже после часов сна, впаянные друг друга. Не расцепились; Гинко долго лежала рядом, выцарапывая узоры на его плече. Что-то появлялось в ней с каждой минутой, что-то тревожащее. Такасуги бесцельно пытался распрямить её кудри, целовал висок, в который спокойным и ровным отдавался пульс, и ждал. – Ты же понимаешь, – произнесла она наконец. Её губы касались его горла, слова ползли по коже, щекотные как пёрышко или мелкий песок, – что на работу я всё равно пойду? – Ну иди, – сказал Такасуги легко. Гинко чуть отодвинулась, посмотрела на него с недоверием. – “Ну иди”? – переспросила она тупо. Потом возмутилась: – Просто “иди” и всё? Что, даже не поспоришь? – А разве что-то изменится?. Гинко усмехнулась, придвигаясь обратно и прикрывая глаза. – Нет. Он и не сомневался. ⇓DRINK MORE⇓

@темы: АU, Кихейтай, фик: авторский, Joui Wars - 2015

---

Шинсенгуми, кроссовер 2

[Shinsengumi forever]

Название: Жажда майонеза
Автор: Shinsengumi forever
Пейринг/Персонажи: Хиджиката, Окита, (почти)Ямазаки
Тема: АУ
Рейтинг: G
Примечание: кроссовер с Kekkai Sensen

@темы: АU, арт/коллаж, Шинсенгуми, Joui Wars - 2015

---

Шинсенгуми, кроссовер

[Shinsengumi forever]

Название: Тентакли в классной комнате
Автор: Shinsengumi forever
Бета: Shinsengumi forever
Размер: 7300 слов
Персонажи: Хиджиката, Шинпачи, Гинпачи, ученики класса «Z», Цукуё и др.
Пейринг: хджгн
Жанр: юмор, романс, кроссовер
Тема: АУ/кроссовер
Рейтинг: PG-13 с намёками
Саммари: Кто в детстве не мечтал убить учителя… получить за это десять миллиардов иен и спасти мир? Правильно, никто, но ученики класса «Зэт» – не простые школьники. К тому же, их учитель – настоящий монстр. С тентаклями.
Предупреждения: кроссовер с Assassination Classroom (можно читать без знания канона); АУ вселенной Асскласс, АУ вселенной тризэт

Часть 1. Время детей

Был обычный скучный урок японского. Хасегава-сэнсэй что-то бубнил, записывая правила на доске; его голос и его почерк были одинаково неразборчивы.
Шинпачи прикрыл рот ладонью и подавил зевок.
За окном ярко сияло солнце, но здесь, в классной комнате, царили уныние и дремота. Шинпачи посмотрел на свою тетрадь, где была красивым почерком выведена тема урока и больше ничего, вздохнул и обвёл взглядом класс.
Его одноклассники справлялись со скукой каждый по-своему. Окита сладко спал, устроив голову на сложенных руках, Кагура загородилась учебником и лопала бенто – пятый за сегодня, Кондо настойчиво пытался передать Отаэ записку, та не менее настойчиво била его по руке. Из всех только Кацура сидел прямо, глядя на доску, как прилежный ученик, но ничего не записывал – возможно, он просто заснул с открытыми глазами.
Шинпачи помедлил, потом оглянулся через плечо.
Первое, что он увидел, обернувшись, – подошвы школьных туфель. Такасуги сидел, закинув ноги на парту, и читал книгу. Прищурившись, Шинпачи рассмотрел на корешке: «Уничтожение света за 80 дней». Странно, ему казалось, он уже слышал это название, но звучало оно немного иначе.
Такасуги покосился на него из-под длинной чёлки.
– Что нужно?
– Н-ничего, – пробормотал Шинпачи и поспешил отвернуться.
Такасуги был главным хулиганом школы – зачинщик всех драк, лидер всех смутьянов. Его боялись ученики и даже учителя, Шинпачи же считал, что всё в мире относительно.
Такасуги казался ужасным по сравнению с обычными учениками, но здесь, в классе «Зэт», который другие называли «Зоопарком», он почти ничем не выделялся из толпы. Он был не хуже Окиты, который обожал издеваться над детьми и беззащитными зверюшками. Или Кондо с Кьюбей, которые тратили дни и ночи на сталкерство. Или Отаэ, которая в порыве гнева даже не замечала, что колотит непричастных, включая собственного брата. Или Саччан, которая всё свободное время практиковалась в техниках шибари. Или Хедоро, который ничего не делал, только улыбался и одним этим мог довести до заикания любого человека с неустойчивой психикой. Их не зря прозвали Зоо-классом, ведь здесь собрались странные ребята со всей школы. Но все они вместе взятые были и вполовину не так ужасны, как маньяки, наёмные убийцы и якудза, а те, в свою очередь, бледнели по сравнению с монстром, разрушившим Луну, ну а тот казался не самой большой бедой по сравнению с отаку, фанатеющими по готик-лоли.
И всё же временами Шинпачи не понимал, почему оказался в классе «Зэт». Все здесь были в чём-то выдающимися – кроме него. Если он и выделялся на фоне одноклассников, то своей обычностью.
Шинпачи подпёр подбородок кулаком и посмотрел в окно. Может быть, он обладает тайными силами? Может быть, однажды в его жизнь ворвётся богиня в бикини и сообщит, что он Избранный? Шинпачи мечтал об этом с детства, но годы шли, а богиня всё не появлялась.
Солнце слепило глаза, бормотание сэнсэя и скрип мела по доске усыпляли. «Когда же что-нибудь случится? – сонно подумал Шинпачи. – Хоть что-нибудь».
Дверь классной комнаты распахнулась с громким стуком.

Шинпачи вздрогнул, Хамуко уронила пудреницу, а Хасегава-сэнсэй – мел. В класс вошла Отосэ-сан – директор.
Как всегда в строгом костюме, ярко накрашенная, с длинной сигаретой на мундштуке, она остановилась перед доской и обвела класс суровым взглядом.
– Встать! – опомнился Кацура.
Все поспешно вскочили.
– Поклон!
Шинпачи поклонился, лихорадочно соображая, что могло случиться. Директора в школе боялись все. Сильнее, чем боялись Такасуги, даже сильнее, чем боялись монстра, разрушившего Луну. Монстр был где-то далеко, а директор – рядом, и она могла разрушить не Луну, а твою беззаботную школьную жизнь.
– У меня для вас две новости, хорошая и плохая, – сказала Отосэ, когда все сели. – Во-первых, у вас новый учитель, также он будет вашим классным руководителем. Во-вторых, Хасегава-сан, вы уволены.
– Что?! – воскликнул Хасегава. – Но почему?!
Отосэ пожала плечами.
– Бюджет школы не рассчитан на ещё одного учителя, кого-то нужно было уволить.
– Почему меня?!
Отосэ проигнорировала Хасегаву.
– Итак, Зоо-класс, – её взгляд, казалось, прожигал насквозь, – радуйтесь, у вас появился шанс сделать что-то полезное. – Она выдохнула дым. – А если облажаетесь, невелика беда. Мы будем использовать это помещение как кладовку.
Ничего больше не объясняя, она направилась прочь, волоча за собой Хасегаву.
Дверь за ними аккуратно закрылась – причитания Хасегавы были слышны, пока створка не коснулась стены.

– И какая из этих новостей хорошая? – спросила Кьюбей.
– Никто не становится учителем через неделю после начала занятий, – нервно прошептал Ямазаки, – здесь что-то нечисто.
– Да всё просто, – Окита потянулся и сладко зевнул. – Наверняка это какой-нибудь проштрафившийся неудачник. Брал взятки или приставал к малолеткам, вот его и перевели в Зоо-класс. Бедняга, к нашим малолеткам даже гоблин приставать не захочет.
Кагура молча размяла кулаки, но не успела начаться драка, как дверь распахнулась снова.
В класс вошёл мужчина в костюме-двойке. Широкоплечий, отлично сложённый, с идеально причёсанными тёмными волосами и с сигаретой в зубах, он бы уместнее смотрелся на обложке журнала или на экране телевизора, чем в классной комнате. Шинпачи никогда прежде не встречал учителя, который выглядел бы настолько круто.
– Вы наш новый классный руководитель? – спросил он недоверчиво.
– Ух ты! – воскликнули все девушки, кроме Кьюбей.
Хамуко снова раскрыла пудреницу.
Учитель встал перед доской, сунул руки в карманы и оглядел всех, прищурившись, словно оценивая каждого.
– Нет, – сказал он наконец, – я только сопровождаю вашего…
Его слова перекрыл громкий свист – свистели все парни, кроме Такасуги. И неудивительно, потому что в класс вошла ослепительно красивая блондинка. Короткая юбка выставляла напоказ длинные, обтянутые прозрачной сеточкой ноги, а тонкая блузка, рискованно расстёгнутая чуть ли не до середины, подчёркивала пышную грудь. Шинпачи никогда прежде не встречал учителя, который выглядел бы так сексуально.
Окита поднял руку.
– Можно спросить, сэнсэй?
– Сказал же, я не учитель.
– Кто из вас доминант? Вы или эта горячая…
Мелок просвистел в воздухе, словно пуля, и безошибочно ударил Окиту в лоб. Блондинка подбросила на ладони второй мелок, оглядела притихший класс и уселась за учительский стол, закинув ногу на ногу. Её юбка задралась ещё сильнее, и ученики класса «Зэт» узнали, что она носит не колготки, а чулки.
Где-то на этом моменте Шинпачи потерял связь с реальностью, а когда очнулся и вытер сочащуюся из носа кровь, оказалось, что пропустил он не очень много.
– Как я уже сказал, мы только сопровождаем вашего классного руководителя, – брюнет едва заметно поморщился, словно его донимала зубная боль, и крикнул: – Заводите!
Двое одинаково неприметных мужчин в одинаковых тёмных костюмах вкатили в класс стойку на колёсиках. К стойке широкими ремнями был привязан человек в смирительной рубашке. Нижнюю часть его лица скрывала кожаная маска, напоминающая намордник, – видны были только налитые кровью глаза и торчащие во все стороны седые волосы.
– Ваш новый учитель, – объявил брюнет, – Саката Гинпачи.
– Ух ты! – одиноко воскликнула Саччан.

– Меня зовут Хиджиката, – продолжил брюнет, – я из Министерства обороны. Это Цукуё, одна из лучших наёмных убийц в мире.
Окита, уже пришедший в себя, поднял руку.
– Дайте угадаю, её прозвище – «Сиськоубийца»?
Он мигом вскинул учебник, прикрывая голову. Мелок ударил в центр обложки, пробил её насквозь и отправил Окиту в нокаут.
Хиджиката продолжал говорить, словно ничего не произошло:
– Если вас интересует, что кто-то вроде нас забыл в школе, то причина в вашем новом учителе. Саката Гинпачи – преступник номер один, также известный как монстр, разрушивший Луну.
«Это шутка такая?» – хотел спросить Шинпачи, но не решился.
– Это шутка? – спросил Такасуги с нескрываемым презрением.
Хиджиката пожал плечами, но сказать ничего не успел.
– Та-дам!
Что-то громко хлопнуло, комнату заволокло белым дымком, с потолка посыпалось конфетти.
– Конфетти? Это точно шутка! – не выдержал Шинпачи.
Дым постепенно рассеялся, и они увидели, что тот, кого только что вкатили сюда связанным, как куль, спокойно стоит перед доской. Стойка валялась на полу, двое в тёмных костюмах – тоже, а человек, который предположительно был монстром, накинул на плечи белый учительский халат и дружелюбно улыбнулся.
– Привет, класс.

Наверное, стоило испугаться: даже если он не был монстром, он мог оказаться опасным психом, но хлопушка, торчавшая из его кармана, немного сбивала с толку. Шинпачи никогда ещё не видел учителя, который выглядел бы так нелепо.
– Это шоу Дэвида Копперфильда? – спросил Такасуги. – Бюджетный вариант?
Хиджиката вздохнул и достал новую сигарету.
– Понимаю, выглядит он как клоун.
– Эй! – возмутился монстр.
– Клоун, которого выгнали с работы, – добавила Цукуё.
– Я же всё слышу!
– Но он действительно обладает суперсилами, вам придётся в это поверить.
Кацура поднял руку.
– Вопрос: если он обладает суперсилами, почему он позволил себя связать?
– Он любит, когда его связывают? – тут же предположила Саччан.
– Ничего подобного! – возмутился монстр.
Теперь, когда маска не скрывала его лицо, стало видно, что внешность у него самая обыкновенная, если не считать глаз, которые были красного цвета, а не налиты кровью, как Шинпачи сперва почудилось, и волос, которые оказались не седыми, а серебристыми и нелепо завивались, словно овечья шерсть. Сейчас монстр ещё и покраснел от возмущения, и, честно говоря, называть его монстром язык не поворачивался.
– Я просто хотел, чтобы было как в фильме, – объяснил Гинпачи. – Когда ещё выпадет такая возможность?
Ученики смотрели на него непонимающе.
– Ну же, я про «Молчание ягнят», неужели не похоже? – он занервничал. – Только не говорите, что не смотрели «Молчание ягнят».
Кагура подняла руку:
– В Китае не смотрят такие фильмы.
– Вы что, все из Китая?! Или с Луны?!
Кондо поднял руку.
– Мы не можем быть с Луны, вы же её разрушили.
– Не понимай всё так буквально! Эй, вы просто забыли, да? Ганнибал Лектер, – Гинпачи показал на себя, – Кларисса Старлинг, – он показал на Хиджикату. – Ну?
– Кажется, я слышал о таком фильме, – сообщил Хедоро громовым шёпотом. – Он очень старый.
Ямазаки кивнул.
– Я видел его в видеопрокате. Он был на кассетах.
– На кассетах?!
Все в шоке переглянулись.
– Что такое «кассеты»? – спросила Кагура. – Это съедобно?
На Гинпачи было жалко смотреть.
– К делу, – сказал Хиджиката. – Как вы знаете, Луна была разрушена полгода назад, и…
Кацура поднял руку.
– Вам не кажется это странным? Такой полумесяц в небе не мог бы выдержать центробежных сил и развалился бы, а Земля должна была получить осевую нестабильность и "сатурнианское" кольцо. Но мы живём нормальной жизнью, как будто ничего не случилось. Даже метеоритного дождя не было, не говоря уж о проблеме с приливами…
Цукуё посмотрела на него, недобро прищурившись.
– Никто не любит умников, знаешь?
Хиджиката словно не услышал.
– С тех пор весь мир охотился за преступником номер один. Но все усилия оказались тщетны. Ракеты и истребители, самое современное оружие, силы НАТО, спецслужб – никто не смог справиться с ним. Даже привлечение к поимке преступника лучших киллеров мира ничего не дало. Этот монстр выглядит как безработный клоун…
– Невежливо так говорить в моём присутствии! Кто тебя воспитывал?!
– …но он неуязвим, способен менять форму, может летать и передвигается со скоростью двадцать махов в секунду.
Шинпачи понятия не имел, что такое «махи», но звучало это внушительно.
Хиджиката сделал глубокую затяжку.
– Вы спросите, как же нам удалось поймать его, и я отвечу: никак. Сегодня утром он сам явился в офис Министерства обороны и потребовал, чтобы его устроили на работу школьного учителя. В случае отказа он угрожал уничтожить Землю.
Все взгляды скрестились на Гинпачи – нельзя было сказать за остальных, но Шинпачи почувствовал что-то вроде трепета. Судьба мира зависела от прихоти этого странного типа? Они все могли погибнуть сегодня, даже не узнав причину? От этого по коже мурашки бежали и, когда Шинпачи поднял руку, она немного дрожала.
– Можно спросить, почему вы захотели работать учителем?
Глаза Гинпачи радостно сверкнули, и он прищёлкнул пальцами, как ведущий телешоу.
– Отличный вопрос, молодец, что задал его! Всё дело в моём наставнике, человеке, который меня вырастил. Он был школьным учителем и очень любил свою работу. – Гинпачи слегка отвернулся и склонил голову, на лицо его набежала тень. – Он нередко повторял: «Гинпачи, лучшая часть человечества – это дети. Если ты хочешь понять людей, то должен стать учителем в школе. Улыбки твоих учеников…»
– Ему нужна была работа, потому что он проигрался в казино, – безжалостно сказал Хиджиката.
– Мотался в Вегас на скорости двадцать махов в секунду, – добавила Цукуё.
– Стойте, подождите! Детям не обязательно знать…
– Вот только суперсилы не подразумевают наличие супермозга.
– Хоть какого-нибудь мозга.
– И его ободрали как липку, – Хиджиката жестоко усмехнулся. – Он приполз к нам в одних трусах.
– Извращенец.
– И лузер.
– Ну всё, – сказал Гинпачи.
Он выпрямился, расправив плечи и вздёрнув подбородок. Что-то в нём неуловимо изменилось: глаза засверкали, волосы словно раздуло невидимым ветром – от всей его фигуры повеяло силой.
– Не кури в классной комнате, Хиджиката-кун.
Шинпачи моргнул. Он даже не успел осознать, что произошло. Хиджиката стоял возле учительского стола, и сигареты у него во рту больше не было – она оказалась в руке у Гинпачи, который по-прежнему стоял возле доски и, Шинпачи мог бы поклясться в этом, не шевелился.
– Цукуё-кун, твоя одежда слишком открытая.
Цукуё взвизгнула: её блузка оказалась застёгнутой на все пуговицы до самого воротника.
Гинпачи крутанулся на пятках и показал на Такасуги.
– Такасуги-кун, сними ноги со стола.
– Откуда вы знаете моё имя?..
Парта Такасуги вдруг взбрыкнула, как норовистая лошадь, он опасно пошатнулся и едва не упал вместе со стулом.
– Хамуко, – пудреница взмыла в воздух, – если хочешь стать красивее, тебе придётся пудрить носик чем-то позабористее пудры. Кагура, – коробка с бенто в мгновение ока оказалась у Гинпачи в руках, – с сегодняшнего дня ты на диете.
– А ну верни! – заорала Кагура и полезла было в драку, но Окита успел схватить её за локоть.
– Включи мозги, Чайна. Это настоящий монстр, не китайский.
– Ты что-то имеешь против китайской промышленности?!
– Что вы делаете?! – вдруг вскрикнул Кацура, прижимая ладони к голове.
– Заканчивай с этим, Зура. Парики в школе не запрещены, но меня они нервируют.
– Это не парик, а мои волосы!
– Будешь рассказывать это девицам. Если найдёшь настолько глупых девиц.
Гинпачи стоял перед доской, сунув руки в карманы, а за его спиной извивались длинные серебристо-белые щупальца – не меньше десятка. В одном дымилась сигарета Хиджикаты, в другом была зажата пудреница Хамуко, третье таскало сосиски из коробки с бенто, четвёртое держало стопку папок – как понял Шинпачи, личные дела учеников. Остальные же щупальца метались по классу с такой скоростью, что их практически не было видно – только смазанные тени. Так вот, значит, какая она – скорость двадцать махов в секунду. Так вот, значит, какой он – настоящий монстр…
– Тентаклевый монстр! – хором завопили девчонки.
– Хиджиката-сан, – Отаэ мило улыбалась, но Шинпачи хорошо её знал и невольно поёжился, – вы понимаете, что привели тентаклевого монстра в класс, где полно несовершеннолетних девочек?
– Почему ты беспокоишься только о девочках? – возмутился Кацура. – Ты не читаешь додзинси? Мальчики тоже в опасности.
– Что за додзинси ты читаешь?!
– Об этом не волнуйтесь. – Хиджиката повертел в руках пачку «Мальборо», но в итоге всё же спрятал её во внутренний карман. – Мы взяли с него обещание не причинять вреда ученикам даже ради спасения жизни. Если он нарушит слово, то будет немедленно уволен и не получит зарплату.
Кондо почесал в затылке.
– Вы обладаете суперсилами, вы могли выбрать любую работу. Почему же вы пошли в школу?
– У него нет квалификации для более высокооплачиваемой работы, – ответила Цукуё.
Гинпачи взбесился.
– Не желаю слушать про квалификацию от Сиськоубийцы!
Мелок свистнул в воздухе и угодил ему точно под дых. Гинпачи охнул и упал на пол, как подкошенный.
– Он точно обладает суперсилами? – спросил Такасуги. – Только не говорите, что мелок летел на скорости двадцать один мах в секунду.
Цукуё самодовольно улыбнулась.
– У меня свои секретные техники.
Гинпачи вскочил, бодрый и вполне здоровый.
– Вот поэтому я был против её присутствия! Она сражается нечестно.
Цукуё молча открыла ящик стола и достала упаковку мелков. Гинпачи позорно попятился.
– Эй, эй, женщина, ты же понимаешь, что имеешь дело с монстром, которому раз плюнуть уничтожить мир. Лучше не связывайся со мной.
– Не нужно насилия, – прогудел Хедоро.
– Ей это скажи!
Хиджиката повернулся спиной к развернувшейся перед доской баталии, или, точнее, избиению, и продолжил как ни в чём не бывало:
– Теперь, когда вы убедились, что имеете дело с нечеловеком, поговорим о вашей роли. Как я уже сказал, все силовые структуры мира пытались уничтожить его, но безрезультатно. В итоге ответственность за операцию была возложена на Японию как страну проживания преступника. К сожалению, наши усилия не увенчались успехом, – он сделал паузу и обвёл притихший класс внимательным взглядом. – Но вы – другое дело.
– Почему? – севшим голосом спросил Шинпачи.
– Это же очевидно, – беззаботно сказал Такасуги. – Потому что он не может причинить нам вред.
Хиджиката кивнул.
– Как вы понимаете, мы отнюдь не занимаемся трудоустройством каждого монстра в Японии, наша цель не изменилась – устранить угрозу. И мы хотим, чтобы вы занялись этим.
– Мы? – недоверчиво повторил Шинпачи. – Но мы же просто…
– Школьники. И вы будете находиться с ним в одном помещении каждый день до конца учебного года. Вам представится столько шансов, сколько не было у наших лучших агентов. Мы обучим вас, расскажем о его слабостях, снабдим специальным оружием, и под нашим руководством вы сможете сделать это – убить монстра и спасти мир.

«Убить». Хиджиката сказал это так буднично, что Шинпачи, да и все остальные не сразу поняли, что он имеет в виду. А когда поняли, в классе поднялся такой гвалт, что даже вопли избиваемого Гинпачи стали почти неслышны.
Убийство… Шинпачи не был уверен, что сможет сделать это. Убить человека… пусть даже монстра… но он выглядел как человек и вёл себя как человек. В его жилах наверняка текла кровь, в его теле наверняка были внутренности. Шинпачи представил, как протыкает Гинпачи живот ножом, и его замутило. Чем только думали в Министерстве обороны, возлагая на них такую миссию? Они же ещё несовершеннолетние!
– И Отосэ-сан согласилась на такое? – спросил он недоверчиво.
– Конечно.
Шинпачи схватился за голову. Неужели все взрослые сошли с ума?!
Хедоро встал из-за парты, огромный, как скала.
– Убивать нельзя, – сказал он веско.
Ну хоть кто-то это озвучил! Не успел Шинпачи обрадоваться, как руку поднял Окита.
– Один вопрос: зачем нам делать это?
– Десять миллиардов иен, – сказал Хиджиката. – Вы можете действовать в одиночку, группами или сообща – тогда награда будет разделена между всеми участниками. Специально созданное для этой миссии подразделение Министерства «Японцы против тентаклей» гарантирует выплату с учётом налогов.
А вот теперь стало тихо. Или просто у Шинпачи отшибло слух – всё, что он мог слышать, это стук собственной крови в ушах.
Десять миллиардов иен? Он и мечтать не мог о такой сумме, стоило только представить эту огромную кучу денег, как начинала кружиться голова. Но убийство… Кто согласится на убийство, пусть даже и за десять миллиардов?
– Десять миллиардов, – мечтательно протянул Кондо, – прекрасный капитал для молодой семьи. Верно, Отаэ-са…
Отаэ вырубила его точным ударом и улыбнулась.
– Десять миллиардов – прекрасный старт для двух одиноких девушек. Верно, Кью-чан?
Кьюбей покраснела и кивнула.
– Постараемся, Таэ-чан.
– Постой, сестра, ты вот так готова…
– Такая прорва деньжищ, – протянула Кагура. – Можно объесться на всю жизнь вперёд.
– И всю жизнь нэ работать, – поддакнула Катерина.
– У вас слишком низкие запросы!
– Поступить в университет…
– Сделать пластическую операцию…
– Стать режиссёром снафф-фильмов…
Люди вокруг Шинпачи беззастенчиво фантазировали о награде, начисто игнорируя необходимость убийства.
– Эм, послушайте… – начал он неуверенно.
Саччан резко встала из-за стола.
– Да послушайте же вы! Мы не можем его убить.
Шинпачи не ожидал получить поддержку от неё.
– Верно, Саччан-сан. Он же человек.
– Не человек, – отмахнулась она, – а тентаклевый монстр. Вы читали про тентакли, вы мечтали о встрече с ними, и вот вы видите их перед собой… какой дурак станет убивать их, не испробовав все позы из…
– Сарутоби-сан, – вежливо сказала Отаэ, – ты не умеешь мыслить масштабно. Грубо говоря, не видишь дальше своей ***.
– Не слишком ли грубо это было, стерва?!
– Получив десять миллиардов, ты сможешь открыть садо-мазо клуб, завести сотню рабов в ошейниках и нанять любого тентаклевого монстра на свой вкус.
– Откуда такие фантазии?! И с каких пор монстров можно нанимать?!
– С десятью миллиардами ты можешь нанять кого угодно и купить что угодно, – наставительно сказал Окита.
– Даже личного повара? – восхитилась Кагура.
Шинпачи потряс головой. Будь у него столько денег, смог бы он познакомиться с Теракадо Цу? Позвать её на свидание, например?
Нет, нет, он не позволит сбить себя с толку.
– Вы не о том говорите! Это же убийство. Человек или монстр, мы запачкаем свои руки, понимаете?
– Если вы не согласны, – словно невзначай сказал Хиджиката, – мы просто предложим эту сделку другому классу. Идея слишком хороша, чтобы отказываться от неё.
Шинпачи почувствовал на себе недобрые взгляды одноклассников. Плохо. Они уже мысленно потратили своё вознаграждение, и переубедить их не представлялось возможным.
И в этот критический момент Хедоро снова поднялся, выпрямившись во весь огромный рост. Шинпачи приободрился: такого пацифиста, как Хедоро, деньгами не купить, а остальные не решатся с ним спорить.
– Убийство во имя спасения мира, – прогудел Хедоро, – благое дело.
– И ты туда же?!
Хедоро хватило совести покраснеть.
– С десятью миллиардами иен я смогу организовать кампанию по защите суринамской пипы.
– Почему именно её?!
– Сам подумай, Шимура, – почти весело сказал Такасуги, – он не человек и не монстр. Он учитель.
Все посмотрели на Гинпачи, который галстуком стирал мел с лица. Его судьба была решена.

У Цукуё закончились мелки, и она выхватила из-за спины несколько коротких кинжалов странной треугольной формы, явно намереваясь утыкать ими Гинпачи, как куклу вуду.
– Цукуё, хватит, – негромко сказал Хиджиката, потом повернулся к Гинпачи: – Они согласились. С сегодняшнего дня ты – учитель класса «Зэт».
Гинпачи демонстративно отвернулся.
– Я должен радоваться? Не так уж мне и хотелось быть их учителем.
– Теперь он изображает цундере?! Бесит, можно убить его прямо сейчас?!
Отаэ подняла руку:
– Сэнсэй…
Гинпачи мигом развернулся к ней, совсем забыв, что должен изображать цундере.
– Да?
– Хиджиката-сэнсэй, – повторила Отаэ. За её спиной столпились Хамуко, Орьё и другие девочки, – вы нас ещё навестите?
Хиджиката коротко улыбнулся.
– Не сомневайтесь. Я буду заниматься с вами на уроках физкультуры, обучая навыкам убийства, а Цукуё научит вас секретным техникам…
– …обольщения, – прошептал Окита.
Цукуё метнула кинжал, но Окита был начеку и успел спрятаться за ничего не подозревавшим Ямазаки.
– Мы только познакомились, а они уже меня ни в грош не ставят, – причитал Гинпачи. Он уселся в углу, обняв колени руками, и слегка раскачивался из стороны в сторону. – Это всё из-за тебя, Хиджиката-кун. Нечего трясти своей напомаженной чёлкой перед школьницами, извращенец. Я тебя полиции сдам.
– Помалкивай, преступник. И она не напомаженная.
Гинпачи отвернулся к стене, бубня под нос, и в этот момент Шинпачи заметил кое-что странное. Хиджиката смотрел Гинпачи в спину и улыбался – немного снисходительно, но по-доброму, как если бы они были не врагами, а друзьями или даже…
Тут тело Ямазаки пролетело через класс и врезалось в Шинпачи, сбив со стула и выбив все лишние мысли из его головы.

Часть 2. Время взрослых

«Таким образом, Саката Гинпачи, кодовое имя «Широяша», получил должность классного руководителя класса Z. Ученики согласились на наши условия, с каждым из них был заключён договор о неразглашении. Хиджиката Тоширо и «Гейша смерти» Цукуё назначены кураторами класса и в течение этого года будут тренировать школьников, обучая их искусству убийства.
Хиджиката Тоширо для директора подразделения «Японцы против тентаклей».
– Дерьмо, – сказал Хиджиката, уныло разглядывая свой отчёт.
Мацудайра считал, что идея просто отличная. Хиджиката считал, что идея дерьмовая, что ситуация сложилась дерьмовей некуда и что они оказались в дерьме по уши.
Два десятка школьников будут пытаться убить Гинпачи каждый день, пять дней в неделю, не считая внеклассные занятия. Они полны энергии, их много, они смогут застать Гинпачи врасплох. И главное – он не имеет права на самооборону. У них действительно может получиться.
– Дерьмо, – повторил Хиджиката.

Его первая встреча с Сакатой Гинпачи по прозвищу Широяша получилась впечатляющей.
Гинпачи стоял перед зданием ипподрома, почёсывая затылок с видом человека, который не понимает, как оказался в этом злачном месте. Из одежды на нём были только розовые трусы в белый горошек. Они отлично гармонировали с ботинками и носками.
– Проигрался в пух и прах, – жаловался он старшему офицеру группы. – Та кобыла должна была прийти первой, на это всё указывало. Я встал с правой ноги, надел счастливые трусы, взял талисман на удачу – всё предусмотрел! Эта кобыла всегда приходила первой, я не мог проиграть, понимаешь?
Он говорил монотонно на одной ноте, неприятно растягивая слова. Хиджикате он сразу не понравился, и это чувство оказалось взаимным.
– Что тут у нас за незнакомая рожа? – спросил Гинпачи совсем другим, бодрым тоном. – Новенький?
Старший офицер за его плечом красноречиво провёл ребром ладони по горлу.
– Хиджиката Тоширо, – представился Хиджиката со всей доступной ему вежливостью. – Приятно позна…
– Лучше бы девчонку взяли, – сказал Гинпачи. – Такую, знаете…
Он показал руками полукружия в районе груди.
– Вам нужно набирать больше женщин в штат. Этот новичок смазливый, конечно, но сиськи есть сиськи.
– Я бы попросил… – начал Хиджиката сквозь зубы, но Гинпачи его проигнорировал.
– Так что, парни, вы же прибыли решить мои проблемы, да? Одолжить мне немного денег, чтобы я мог отыграться, например?
– Мы собираемся отвезти вас домой, Саката-сан.
– Да ладно, не жмись! В следующем заезде я уж точно не проиграю.
– Ну да, – не выдержал Хиджиката, – ведь счастливые трусы всё ещё при тебе.
Гинпачи покосился на него.
– А новичок совсем не умеет вести себя с монстрами, да?
В тот момент Хиджиката впервые заметил, что, несмотря на все кривляния, шуточки и развязный тон, глаза у Гинпачи оставались равнодушными и сонными, если не сказать – мёртвыми.
– Ты хоть знаешь, кто я? – спросил он скучающе, с едва заметной угрозой. – Я монстр, обладающий суперспособностями. Я быстрее тебя, сильнее тебя, ты не сможешь меня убить, даже если постараешься.
– Саката-сан… – вздохнул старший офицер.
Гинпачи склонил голову к плечу, разглядывая Хиджикату, как странную и забавную зверушку.
– Так ли разумно злить чудовище вроде меня? Я ведь могу сделать всё, что захочу, и ты не сумеешь меня остановить.
Хиджиката знал это. Он читал досье на Гинпачи и имел представление о его способностях. Широяша по праву считался одним из сильнейших монстров в мире… В мире, который даже не подозревал о существовании монстров.
И тем не менее они были – существа, выглядящие как люди, ведущие себя как люди, но людьми не являющиеся. Кто-то из них сотрудничал с силовыми структурами, кто-то жил мирной жизнью простого обывателя, кто-то продавал свои способности террористам и преступникам. Контролировать их было невозможно и слишком опасно, поэтому попытки применить к монстрам силу остались в прошлом. Сейчас главной задачей спецслужб было сделать всё, чтобы существование монстров продолжало оставаться тайной для большинства жителей Земли.
Но всё же конфликты случались, некоторые монстры нарушали хрупкое равновесие – их старались устранить максимально быстро и тихо. Хиджиката читал о таких случаях и знал, какими огромными потерями оборачивались сражения с монстрами. А Гинпачи был сильнее большинства из них, и он выглядел разозлённым.
Хиджиката ответил ему прямым взглядом – те, кого легко было испугать, на этой работе не задерживались.
Какое-то время они играли в гляделки, не моргая, не отводя глаз, потом Гинпачи вдруг подмигнул.
– А ты мне нравишься. Без сисек и с чувством юмора всё очень плохо, но что-то в тебе есть. Считай, что ты принят, Хиджиката-кун.
– Ты не мой работодатель!
Но Гинпачи уже отвернулся и продолжил выносить мозги старшему офицеру, клянча у него деньги.
«Ты же профессионал, – подумал Хиджиката, – так веди себя соответственно. Как бы он тебя ни бесил, это работа. Держи себя в руках».
В этот момент что-то погладило его по бедру.
Хиджиката быстро оглянулся, но за спиной никого не было. Показалось?
Прикосновение повторилось. На этот раз Хиджиката был настороже и успел заметить движение. И кто его сделал – тоже.
– Эй ты…
Гинпачи обернулся и невинно заморгал. Хиджиката скрипнул зубами. Этот ублюдок… стоял на расстоянии двух метров и лапал его за задницу своими щупальцами со скоростью двадцать махов в секунду.
Гинпачи заулыбался.
– Не надо так страшно на меня пялиться. Это же просто шутка. Шутка, понимаешь, Хиджиката-кун?.. Хиджиката-кун?
Хиджиката молча шагнул вперёд, занося руку. С чувством юмора у него действительно было плохо.
– Хиджиката, что ты делаешь?! – крикнул старший офицер.
Но было поздно. Кулак Хиджикаты впечатался в лицо Гинпачи с приятным чавкающим звуком. Удар отдался болью в запястье, пальцы мигом онемели, но удивление в глазах Гинпачи того стоило.
Потом он повалился на задницу, прижав ладонь к щеке, и начал причитать, жалуясь на произвол властей. Хренов клоун. Хиджиката брезгливо смотрел на него и думал, что они никогда не поладят.

Через несколько месяцев они переспали.
А ещё через год Гинпачи уничтожил Луну.
Весь мир стоял на ушах: японское отделение сбилось с ног, спецслужбы всех крупных держав были задействованы в поисках Широяши, но тот словно в воду канул.
Так прошло три дня, а на четвёртый Гинпачи пришёл сам.
Хиджиката спал у себя в квартире – после нескольких суток на ногах его отпустили немного отдохнуть. Но даже усталость не притупила рефлексы, и он схватился за пистолет раньше, чем открыл глаза.
– Это не я, – сказал Гинпачи.
Дуло пистолета смотрело прямо ему в лоб.
– Не ты? – повторил Хиджиката.
Он ждал, что Гинпачи начнёт оправдываться, как делал всегда, выдумывать какие-то нелепые байки, но тот просто повторил:
– Луну взорвал не я.
Он наклонился, и дуло упёрлось ему прямо между бровей. Пистолет был заряжен особыми пулями, способными ранить даже монстра – если успеешь спустить курок, конечно. Хиджиката никогда не обольщался на этот счёт: тогда он смог ударить Гинпачи только потому, что тот позволил. Но вряд ли его симпатии были настолько сильными, чтобы позволить себя убить.
– Если не ты, то кто? – спросил Хиджиката.
Преступник номер один сидел у него на кровати, и кто-нибудь другой уже попытался бы арестовать его или вызвать подмогу. Хиджикате… требовалось время.
– Откуда мне знать! Кто-то сильный и имеющий на меня зуб, а таких немало.
– Где ты был все эти дни?
– Работал мусорщиком, – фыркнул Гинпачи. Заметил удивление Хиджикаты и нехотя пояснил: – Собирал осколки и сбрасывал в чёрную дыру.
Аналитики не могли понять, почему после катастрофы на Землю не обрушился дождь из обломков, но так ни к чему и не пришли. «Благодаря Гинпачи», – подумал Хиджиката и тут же одёрнул себя.
– Знаешь, даже с учётом твоих суперспособностей это звучит нелепо.
– Заткнись! Думаешь, мне было весело? Какой-то ублюдок разрушил Луну, подставил меня, и я же за ним прибираюсь! Чувствую себя полным идиотом.
Он помолчал, потом спросил снова:
– Ты мне веришь?
Хиджиката не ответил. До сих пор он старался не думать о случившемся, с головой уйдя в работу, но не думать об этом было невозможно. Казалось, что Гинпачи не способен на такое, но что он вообще знал о Гинпачи? Тот был монстром, в конце концов. И если бы даже Хиджиката ему поверил, то почему? Потому что секс был хорош?
Гинпачи ждал, молчаливый и серьёзный, такой серьёзный, каким Хиджиката его ещё никогда не видел.
– Веришь? – настойчиво повторил он.
Вместо ответа Хиджиката опустил пистолет. По сравнению со способностями монстра это оружие было не более чем детской игрушкой, но Гинпачи сразу расслабился, даже выдохнул с облегчением. И снова стал прежним невыносимым придурком.
– Ты такой добрый, Хиджиката-кун, может быть, и денег мне одолжишь?
– Ещё чего.
Гинпачи опёрся руками о постель по обе стороны от его головы и похабно ухмыльнулся.
– Всё это похоже на сцену из блокбастера. Не хочешь немного поиграть? Давай я буду Кларком Кентом, а ты Лоис.
Хиджиката толкнул его в плечо.
– Давай лучше я буду Джеймсом Бондом, а ты Доктором Ноу.
Гинпачи позволил опрокинуть себя на спину, рассеянно улыбаясь. Но его глаза не смеялись – он всматривался в Хиджикату внимательно и серьёзно, как будто хотел запомнить его лицо в мельчайших подробностях. Поднял руку и погладил по щеке. Выносить это было невозможно, поэтому Хиджиката наклонился и поцеловал его.
За окном в ночном небе висел тонкий серебристый полумесяц – всё, что осталось от Луны.

Следующие полгода были странными.
На Гинпачи охотились все спецслужбы мира, но с тем же успехом они могли чесать ему пятки, пока он лежит на диване. За всё время его жизнь оказалась в опасности только однажды – когда он спьяну облапал грудь Цукуё. Это был единственный раз, когда Хиджиката видел его избитым.
Главы государств обратились за помощью к монстрам, но, несмотря на щедрое вознаграждение, никто из них не согласился участвовать в поимке Гинпачи. Репутация Широяши была тому причиной или что-то ещё, но натравить их друг на друга не получилось. Вскоре противостояние людей и Гинпачи стало рутинным: на него покушались не реже раза в неделю, всегда с одинаковым нулевым результатом. А в перерывах между организацией убийств, атаками истребителей и прочими мелкими неурядицами Гинпачи и Хиджиката трахались.
Риск, запретность, а ещё, пожалуй, недоверие друг к другу делали секс особенным – ярким и насыщенным, горьким и злым. Пожалуй, это было лучшее время для них, но закончилось оно слишком быстро.
Потому что Гинпачи был придурком – наглым, самоуверенным и озабоченным придурком.
Этим утром он явился в Министерство обороны, прямо в кабинет Хиджикаты, и, лыбясь, как полоумный, объявил:
– Сюрприз!
Хиджиката, занятый составлением очередного отчёта на тему «Почему мы не можем поймать Широяшу», остро захотел побиться лбом о стол.
– Ты рехнулся?! Зачем пришёл?
Гинпачи сделал вид, что обижен.
– Мы так давно не виделись, и это твоя реакция? Даже не обрадуешься? И нет, я не напрашиваюсь на поцелуй.
– Не строй из себя цундере!
Хиджиката потёр виски – у него вдруг разболелась голова.
– Ты другого места выбрать не мог? Если вдруг забыл, это штаб людей, которые тебя разыскивают.
Гинпачи подвигал бровями.
– В том и смысл. Ну же, Хиджиката-кун, неужели тебе никогда не хотелось заняться сексом на работе? Не отрицай, всё равно не поверю. Застёгнутые на все пуговицы сухари вроде тебя только о таком и мечтают.
– Больше всего я мечтаю лишиться работы и попасть под трибунал. Вот такие эротические фантазии.
– Да ладно тебе, всё пройдёт как по маслу… – Гинпачи говорил прерывисто, целуя его в уголок рта, под ухом, в шею, – по смазке с клубничным вкусом, если быть точным.
Он захихикал, дыхание пощекотало кожу, и Хиджиката сдался. Гинпачи был такой тёплый, знакомый, умелый, и они давно не виделись… И у Хиджикаты действительно были фантазии про секс на рабочем месте – на столе, если быть точным.
– Только запри дверь, – сказал он, убирая бумаги в ящик – на всякий случай.
– Забей, – Гинпачи подмигнул и в одно мгновение, быстрее, чем Хиджиката моргнул, избавился от своей одежды, оставшись в одних трусах. – С моей скоростью мы можем трахаться прямо перед носом у старика, и он ничего не заметит.
– Сомневаюсь!
Гинпачи встал на колени, демонстративно облизнул губы и потянулся к ремню брюк Хиджикаты.
Дверь кабинета распахнулась.
На пороге стоял Мацудайра, за спиной столпились его личный помощник, Цукуё и ещё несколько агентов. Все они уставились на открывшуюся им картину: Гинпачи в одних трусах, на коленях перед Хиджикатой.
В наступившей после этого тишине слышно было, как один из агентов громко испуганно ойкнул.
– А? – отреагировал Гинпачи.
Скорость двадцать махов в секунду мало что значит, если ты идиот.

К счастью, Хиджиката оставался полностью одет, а Гинпачи в критических ситуациях был способен соображать очень быстро: вдвоём они состряпали историю о том, что Гинпачи проигрался в казино и пришёл в Министерство клянчить денег.
Мацудайра слушал их, перекидывая сигару из одного уголка рта в другой и поигрывая пистолетом с таким видом, словно собирался пустить им в головы по пуле, если ему что-то не понравится.
– Значит, ты надеешься получить деньги от Министерства обороны, – сказал он наконец, – Широбака-кун?
– Широяша!
– Знаешь, это легко устроить. Покончи с собой, и мы выплатим тебе награду, все десять миллиардов. Конечно, воспользоваться ими ты не сумеешь, зато твои дети смогут жить безбедно.
– Нет у меня детей.
Мацудайра поцокал языком.
– А вот это плохо, Широтама-кун.
– Что ещё за «тама»?!
– Дети – это единственный смысл жизни, главная причина, по которой мы рождаемся, страдаем, лысеем и умираем раньше времени. Вот, например, моя Курико-чан…
– Сэр, – сухо сказала Цукуё, – у нас экстремальная ситуация, мы не можем выслушивать очередную историю из жизни вашей дочери.
Мацудайра заморгал, как будто не сразу понял, где находится.
– Точно, ты права, Цукуё-кун. Экстремальная ситуация: в наш в офис забрался осьминог, настало время для такояки.
Агенты, успевшие взять Гинпачи в кольцо, одновременно вскинули оружие.
– Стой-стой-стой, старик! Мы можем договориться! Переговоры!
– Считаю до трёх…
– Нет, подожди!
Хиджиката немного расслабился. Их едва не разоблачили, но, кажется, всё обошлось. Сейчас Гинпачи сбежит, а когда они снова встретятся, Хиджиката объяснит ему, что нужно соблюдать осторожность. Без смазки объяснит.
И в этот момент, как раз когда Хиджиката подумал, что опасность миновала, Гинпачи заявил:
– Я же не просто денег прошу. Я прошу, чтобы вы помогли мне устроиться на работу.
– Что? – хором спросили Хиджиката и Мацудайра.
– Работа, – повторил Гинпачи. – Зарплата. Стабильный доход. Ду ю андестенд ми?
Нет, они не понимали. Гинпачи и работа казались вещами несовместимыми, как маньяки и розовые фартуки, как майонез и шоколад, – Хиджиката вот так сразу не смог бы подобрать два других ещё менее подходящих друг другу понятия.
– Ты... хочешь работать?..
Гинпачи безмятежно кивнул.
– Школьным учителем. Непыльная работёнка, и платят нормально, и уроки можно прогуливать – мне подходит.
Хиджиката повернулся к нему всем корпусом, чтобы остальные не видели его лица.
– Почему ты просишь нашей помощи?
Он расширил глаза и скорчил гримасу, беззвучно спрашивая: «Что ты творишь?»
Гинпачи развёл руками.
– Вы, парни, ничего не знаете о тёмном и прогнившем мире педагогики. Будь ты монстр или министр, тебя сожрут с потрохами. Проще говоря, без блата мне в школу не устроиться.
Хиджиката попытался представить Гинпачи в роли учителя и не смог. Его воображение было недостаточно развитым для этого.
– Идиотская…
– Отличная идея, – вдруг сказал Мацудайра.
– Что?! – Хиджиката вытаращился на него, не веря ушам.
Мацудайра подмигнул.
– Мысли шире, Тоши. Это наш шанс, – он указал пистолетом на Гинпачи. – Мы тебе поможем, но на наших условиях. Договорились, Широтако-кун?
– А вот это уже оскорбление!

Да, так это и случилось. Мацудайра утряс всё с правительством, Гинпачи выбрал школу, и спустя несколько часов их группа оказалась здесь.
Пока Хиджиката общался с подчинёнными и Цукуё, с директором и учениками, он держал себя в руках, он был профи, в конце концов. Волю эмоциям он дал, только оставшись один в кабинете классного руководителя класса «Зэт».
– Дерьмо, – сказал он, подписывая отчёт, подписывая, как ему казалось, смертный приговор для Гинпачи.
– «Японцы против тентаклей», кто только это придумал? Звучит так же глупо, как «пьяницы против сакэ».
Гинпачи неожиданно возник за его плечом и заглядывал в отчёт. Хиджиката молча двинул его локтем под дых.
– Ой-ой, это было очень больно, Хиджиката-кун!
– Ты же неуязвим.
– Только тело! А ты сделал больно моей душе. Она очень хрупкая и ранимая, как стеклянный меч!
Хиджиката от души его пнул.
– Я хочу знать, что происходит.
– Мы практикуем садо-мазо, а что?
– Почему ты захотел работать в школе?
– Растерялся. Ляпнул первое, что в голову пришло. Ситуация была критической, знаешь ли.
– И чья это вина?! – Хиджиката помолчал. – Ты мог отказаться, когда Мацудайра выдвинул свои условия, это никого бы не удивило.
Гинпачи почесал в затылке.
– Да… но, знаешь, я подумал, что это неплохая идея. Работа ведь непыльная – возись себе с детишками.
– Эти детишки будут пытаться тебя убить. И у них даже может получиться.
– Ого, так ты за меня переживаешь, Хиджиката-кун? Это так ми-и-ило.
– Не заговаривай мне зубы.
Гинпачи вздохнул и вдруг стал серьёзным. С ним это случалось редко, и Хиджиката инстинктивно напрягся.
– Понимаешь, последние полгода были напряжёнными, и я немного устал. Подумал, что неплохо бы перестать носиться по всему миру, осесть где-то… К тому же, – он подмигнул, – мы теперь будем видеться каждый день, разве тебя это не радует?
Хиджиката не позволил сбить себя с толку.
– Почему именно эта школа?
Глаза Гинпачи подёрнулись грустью.
– Мой наставник преподавал здесь когда-то.
– Какой ещё наставник?
– Нуу такой… – Гинпачи хмыкнул и снова стал прежним, хорошо знакомым придурком. – Ладно-ладно, академия Акагами, она просто первая по алфавиту.
Где-то здесь крылся подвох, Хиджиката чуял его, как охотничий пёс чует дичь. Вот только где?
– Мы тратим время зря, – вдруг заявил Гинпачи. – Ты, я, пустой кабинет, и мы просто разговариваем? Это же смешно.
– Прекрати.
– Серьёзно, неужели у тебя никогда не было фантазий про секс в кабинете учителя?
– Представь себе.
Гинпачи скорчил гримасу.
– Видимо, это была плохая идея, со школой. Давай лучше притворимся, что ты меня убил, получим десять миллиардов и уедем куда-нибудь на Гаити?
– Как будто нам позволят. Хочешь, чтобы я оказался в бегах вместе с тобой?
Гинпачи, казалось, воодушевился.
– Почему бы нет? Мы будем как Бонни и Клайд.
– И кому достанется роль Бонни?
– Мы… будем меняться.
Хиджиката невольно фыркнул. Он тут же попытался принять прежний строгий вид, но поздно: почуяв слабину, Гинпачи облапил его, как подушку-обнимашку, руками и щупальцами.
– Говорю же, прекрати. Сюда может войти кто угодно, и у меня урок через двадцать минут.
– Какой строгий, – восхищённо пробормотал Гинпачи, – настоящий учитель. Хочешь, я буду звать тебя «сэнсэй»?
– Спасибо, обойдусь.
Но Гинпачи уже было не остановить. Щупальца шарили по телу Хиджикаты, стаскивали пиджак, теребили узел галстука, расстёгивали ремень. Самые сообразительные выдернули рубашку из-за пояса, и Гинпачи тут же просунул под неё горячие ладони, мягко погладил рёбра, надавливая большими пальцами.
– Тебя стоит арестовать за сексуальные домогательства. Озабоченный извращенец.
– Протестую! Я честный развратник! – Гинпачи вдруг хитро покосился на Хиджикату. – Разве я делаю что-то против твоей воли? Если ты скажешь мне остановиться, я остановлюсь. Всего три слова: «Я. Не. Хочу», – и всё прекратится.
Щупальца были повсюду, они ласкали, гладили, настойчиво скользили под одеждой, влажные, тёплые и наглые. Хиджиката бросил быстрый взгляд на часы: до начала урока оставалось пятнадцать минут, и в кабинет могли войти в любой момент, и утренняя попытка спонтанного секса ничем хорошим для них не закончилась. Нужно было остановить Гинпачи, пока они снова во что-нибудь не влипли.
Хиджиката собрался с духом и сказал всего три слова:
– Запри. Чёртову. Дверь.

Цукуё посмотрела на часы: Хиджиката опаздывал уже на десять минут. А ведь он был по-настоящему повёрнут на пунктуальности и единственной уважительной причиной для опоздания считал только смерть, и то не всегда. Тем не менее он опаздывал на свой первый урок в классе Зэт. И Широяши тоже нигде не было видно.
Цукуё закатила глаза. Эти двое, кажется, думали, что отлично шифруются, но на самом деле об их связи знало всё отделение, от Мацудайры до последнего курьера. И могла узнать вся школа, если только Цукуё не прикроет их задницы.
Она вздохнула и открыла двери спортзала.
– Класс, сегодня физкультуру у вас проведу я.
Тот самый светловолосый поганец немедленно поднял руку:
– А вы переоденетесь в футболку и труси…
Цукуё швырнула в него кунаем и посмотрела на остальных учеников.
– Ещё вопросы?
Вопросов не было.
– Хорошо. Сегодня я научу вас метать оружие в жертву. Все получили кунаи?
Класс отозвался нестройным гулом.
– Отлично. Для начала отработаем самую простую, основную позицию для метания. Ложитесь на пол, широко разведите ноги и согните в коленях.
– Цу-цукуё-сэнсэй, – очкарик, стоявший в первом ряду, густо покраснел, – чему вы пытаетесь нас научить?
– Метать кунаи в жертву.
– Но эта поза… она не кажется вам… двусмысленной?
– Двусмысленная она только для девственников вроде тебя, – отрезала Цукуё. – А те, кто хоть раз читал хентайную мангу, сразу поймут, в чём смысл.
Мужская часть класса откликнулась одобрительным гулом.
– Итак, эта позиция самая распространённая, но и самая простая, – продолжила Цукуё. – Монашки и примерные жёны её просто обожают, но для профи это не более чем старт. В ближайшие месяцы я намерена обучить вас всем позам, подходящим для убийства. И неподходящим – тоже. – Она улыбнулась. – Не зря же меня называют Гейшей Смерти.

Эпилог

– Я опоздал на урок, – сказал Хиджиката с лёгким удивлением.
Не то чтобы ему хотелось общаться с толпой школьников, но он просто ненавидел опаздывать. Сама мысль об опоздании причиняла почти физический дискомфорт.
– Надо же, – равнодушно отозвался Гинпачи. – Наверное, что-то в настройках сбилось. Надо вернуть тебя на завод, пока ты не нарушил первый закон робототехники.
– Я сейчас первую заповедь нарушу.
– Не знал, что ты христианин.
– В том-то и дело, что нет. Мне не придётся замаливать грехи.
Гинпачи даже не улыбнулся.
Иногда после секса он становился таким – вялым, злым, ещё более раздражающим, чем обычно. Хиджиката терпеть это не мог.
Он собирался сказать, что пора одеваться и идти на следующий урок, но Гинпачи его опередил:
– Даже будь ты христианином, это не считалось бы грехом. На монстров ведь не распространяются заповеди или законы.
Хиджиката промолчал, выдыхая дым, а вот Гинпачи было уже не заткнуть.
– Хиджиката-кун, как ты ко мне относишься?
– С трудом терплю.
– Почему же ты согласился переспать со мной?
– Временное помешательство.
У Хиджикаты был готов ответ на любой дурацкий вопрос.
– Ты веришь, что я взорвал Луну?
Но этот вопрос не был дурацким.
– Нет, – сказал Хиджиката, поколебавшись.
Это было правдой.
Гинпачи покосился на него, потом перевернулся на живот и обнял диванную подушку. Некоторое время они молчали. Минуты шли, первый урок уже закончился – слышен был резкий звонок – и началась перемена, но Хиджиката лежал на узком диване, смотрел в потолок и курил, не делая попытки встать.
– И всё же почему ты спишь со мной? Я тебе нравлюсь? Мои необычные волосы или глаза? Моё накачанное тело? Мой длинный…
– Тентакли, – Хиджиката глубоко затянулся, пряча улыбку. – Ты прав, «Японцы против тентаклей» – это всё равно что шлюхи против секса. Кто не читал хентайную додзинси хотя бы раз? Кому хоть однажды не снился влажный сон про тентакли? Если уж мне выпал шанс воплотить фантазии в жизнь, я был бы идиотом, если бы отказался.
Гинпачи тихо фыркнул.
– Значит, тебе нужно только моё тело, – протянул он, подражая капризным женским интонациям. – А как же душа?
Он постепенно возвращался к своему обычному поведению, но под маской придурковатости всё ещё чувствовалось что-то серьёзное и совсем невесёлое.
Хиджиката затушил сигарету в пепельнице, свесившись с дивана, и поцеловал Гинпачи в шею под линией волос. Потом в спину между лопаток.
– Только щупальца, – напомнил он и легонько погладил одно. – Без них ты меня не интересуешь.
– Как жестоко.
Хиджиката провёл губами вдоль позвоночника, мягко касаясь влажной кожи. Гинпачи шумно задышал, перевернулся на спину и обнял его за шею, талию и бёдра – щупальцами.
– Хиджиката-кун…
Он обхватил лицо Хиджикаты ладонями, испытующе заглянул в глаза, но так ничего и не сказал больше – просто притянул к себе и поцеловал.
Он ничего не сказал, но вопрос повис в воздухе.
«Как ты ко мне относишься»?
Чего он ждал – пылких признаний, цветов и конфет, предложения руки и сердца? Какой ответ он хотел услышать?
Снова резко прозвенел звонок, но Хиджиката его проигнорировал. Как он относился к Гинпачи? Он собирался пропустить второй урок подряд из-за него – наверное, это была любовь.

@темы: АU, Шинсенгуми, фик: авторский, Joui Wars - 2015

---

Голосование. Романс

[Joui Wars]

Голосование за романс открыто и продлится до 4-го октября включительно.

В комментариях к этому посту читатели могут оставить сообщение, которое должно выглядеть следующим образом:
1. *Название команды* — 3 балла
2. *Название команды* — 2 балла
3. *Название команды* — 1 балл
Если в комментарии будет меньше или больше 3-х пунктов, такой голос не засчитывается.

Голосовать необходимо со своего аккаунта.
К голосованию не допускаются: очевидные виртуалы вроде ников для кинк-фестов и командных челленджей, сообщества, а так же пользователи, зарегистрированные после 17-го июня 2015-го года.
Большая просьба копировать названия команд из поста для облегчения подсчётов результата голосования. В противном случае ваш голос могут не засчитать.
Голосовать за свои команды и даже за собственные работы - можно.

Список команд, за которые можно голосовать:
Джои
Шинсенгуми
Нараку
Ято
Кихейтай

@темы: Joui Wars - 2015, Романс, Голосование

---

Джои. Романс. Фик (1).

[Joui, Inc.]

Название: Иногда лучше жевать собу, чем планировать свидания
Автор: Joui, Inc.
Бета: Joui, Inc.
Размер: 1039 слов
Пейринг: Кацура/Икумацу, одностронний Гинтоки/Саччан
Тема: романс
Жанр: повседневность, романс
Рейтинг: PG-13
Саммари: Кацура хочет, чтобы Икумацу разглядела в нём мужчину.

– Тебе нужно, чтобы она заметила в тебе мужчину, а не просто сопровождающего за покупками. Иначе, если так и дальше пойдёт, ты сможешь только за помидоры на рынке подержаться, – со знанием дела сказал Гинтоки. – А тебе ведь хотелось бы чего-то поинтереснее?
– Как можно намекать на такое! Икумацу-доно...
– Да ладно, ты не мужик, что-ли? – перебил Гинтоки.
Кацура недовольно посмотрел на него. Давать повод сомневаться в своей мужественности не хотелось, но он уже жалел, что вообще решил посоветоваться с Гинтоки, нашёл кого спрашивать о любовных делах. Но с другой стороны, ещё немного, и душевное томление будет отвлекать его от дела революции. И так уже перед его мысленным взором постоянно появлялась Икумацу – то с одной из её редких, лёгких улыбок, то нахмурившись, и тогда Кацуре каждый раз хотелось сделать что-то, чтобы она улыбалась.
– И что ты предлагаешь? – спросил он наконец.
– Будь романтичнее, сходи с ней куда-нибудь.
– Я приглашал, но она отказалась, – развёл руками Кацура.
– Я не имею в виду собрание Джои, идиот.
– А что тогда?
– Откуда мне знать? Придумай что-то, что ей понравится, – Гинтоки поковырял пальцем в ухе, всем своим безразличным видом намекая, что разговор окончен.
– Действительно, откуда тебе знать.
– На что ты намекаешь, террорист недоделанный? Да если бы не мои волосы, я бы шваброй от девушек не мог бы отмахаться!
– А мне нравятся твои волосы, Гин-сан! – донеслось из стенного шкафа.
– Всё ещё винишь причёску в своих неудачах? Хаха, Гинтоки, да ты совершенно не вырос над собой с пятой серии аниме!
– Особенно их гладить... – с придыханием сказали из шкафа.
– А ты не только не вырос, а вообще превратился в комедийного персонажа! Я зато главный герой!
– Стянуть штаны, пока ты спишь, и гладить, гладить...
Гинтоки схватил стол и швырнул его об шкаф. Кацура воспринял это как намёк, что ему пора уходить.
**
– Икумацу-доно, прекрасный вечер сегодня! – начал Кацура издалека.
Икумацу только хмыкнула в ответ.
– Сейчас неплохо бы прогуляться...
– Ну так гуляй. Ты уже достаточно сегодня тут дел натворил, – недовольно ответила Икумацу и принялась ещё энергичнее оттирать от плиты прикипевшие остатки рамена.
Кацура хотел сказать, что он не при чём, это всё Шинсенгуми, которые вломились без стука – тут даже его железные нервы не выдержали и пришлось с Элизабет скрыться под прилавком, а кастрюля с раменом случайно пострадала в процессе – но Икумацу, похоже, была не в настроении его слушать. Нужно пустить в ход тяжёлую артиллерию – поэтический слог.
– Икумацу-доно, прошу прощения! Чем мне загладить вину? Я для вас хоть звезду с неба достану!
– Достань денег оплатить свои счета! Как долго я должна тебя кормить в долг?
Кацура вздохнул. Практический склад ума не позволил Икумацу оценить романтику звёзд с неба. А ведь с помощью Сакамото действительно можно было достать звезду с неба, по крайней мере, хоть небольшой кусочек.
– Может быть, сходим куда-нибудь вместе? – предложил Кацура.
– Отличная идея! – ответила Икумацу. – Мне как раз надо докупить кое-что для кухни, ты сможешь нести сумки.
– Я подразумевал несколько иное.
– Что, уже отлыниваешь?
Кацура замахал руками, всем своим видом пытаясь показать, что он бы никогда!
– Вот и хорошо. Подожди, я за кошельком схожу, – сказала Икумацу и оставила Кацуру наедине с недомытой плитой, о которую ему незамедлительно захотелось побиться головой. Уже который раз презренные псы сёгуната срывают ему планы! То облаву устроят, так что всю ночь сирены проезжающих мимо патрульных автомобилей заставляют вздрагивать, то, как сегодня, ворвутся в раменную по наводке какого-то доброхота, и дверь снесут или мебель поломают. Какая тут может быть романтика? Так Икумацу никогда в нём мужчину не разглядит. Элизабет похлопала его по плечу.
– Спасибо за сочувствие, только ты меня понимаешь, – ответил Кацура, всё ещё угрюмо разглядывая заляпанную плиту.
Элизабет опять похлопала его по плечу.
– Да, я уже понял твои чувства, так мило, что ты за меня переживаешь!
Элизабет огрела его табличкой по голове.
– Что такое? – спросил Кацура, потирая пострадавший затылок.
– "На улицу посмотри!" – Элизабет сунула ему под нос табличку.
– Опять Шинсенгуми? – Кацура подошёл к окну и осторожно выглянул, но не заметил ничего подозрительного.
– "Реклама!" – опять ткнула его табличкой Элизабет.
Кацура присмотрелся. На стене дома напротив висел плакат, обещавший жителям Эдо невиданные красоты на конкурсе мастеров фейерверков. И конкурс сегодня!
– То, что надо, спасибо, Элизабет! – сказал Кацура. Что может быть романтичнее взрывов и в буквальном смысле выкинутых на ветер денег? О деньгах беспокоиться самураю не положено, а запах пороха это запах свободы! Совместное посещение конкурса фейерверков наверняка сможет заставить Икумацу посмотреть на Кацуру с новой, неизведанной стороны.
– Ты готов? – появилась наконец Икумацу.
Кацура кивнул и они отправились на рынок.
**
– Что-то сегодня тут народу много, – заметила Икумацу, в очередной раз пытаясь пробиться сквозь толпу к особо привлекательным луковицам на прилавке.
– Наверное, из-за фестиваля, – ответил Кацура. – Икумацу-доно, может потом вместе...
Но Икумацу его не слышала, она уже торговалась с продавцом. Наконец они сошлись в цене, и Икумацу с торжествующей улыбкой передала Кацуре мешок лука.
– Теперь нам нужно... – Икумацу вытащила длинный список. Кацура посмотрел на него как на врага революции. Хоть и говорят, что за каждым великим мужчиной стоит великая женщина, пока что им постоять не удавалось – Кацура поудобнее перехватил мешок с луком и устремился вслед за Икумацу и Элизабет в поисках выгодных предложений.
Наконец всё, что запланировано по списку, было куплено. Начинало темнеть, и Кацура понял, что настал подходящий момент.
– Икумацу-доно, может, прогуляемся посмотреть фейерверки, раз уж мы в городе? – спросил он.
– А как же продукты? – спросила Икумацу.
– "Я отнесу!" – показала табличку Элизабет, сноровисто подхватила мешки и пошлёпала прочь. Кацуре показалось, что Элизабет ему ещё и подмигнула перед уходом, но это, конечно, было невозможно.
– Надо же, вот молодец! – сказала Икумацу. Кацура обеспокоенно посмотрел на неё. В Элизабет мужчину она не должна замечать, такое в планы Кацуры не входило.
– Но знаешь, если в городе фестиваль, то, наверное, вечером будет много покупателей, мне тоже лучше вернуться и начать готовить, – добавила Икумацу.
– Икумацу-доно! – Кацура решил, что пора ситуацию прояснить раз и навсегда. – Я хочу провести с вами больше времени и узнать вас получше!
Икумацу взглянула на него с нечитаемым выражением лица.
– Для того, чтобы начать с вами встречаться, – пояснил Кацура, чувствуя, что от волнения обычное красноречие ему изменяет. – Просто так сразу было бы недостойно самурая.
– Балбес ты, – тихо ответила Икумацу. – Почему, думаешь, я тебя за покупками таскаю? У меня ведь для этого мопед есть.
Кацура никогда об этом не задумывался, а ведь верно – на мопеде было бы быстрее.
– Почему? – спросил он.
Ответ Икумацу заглушил первый взрыв фейерверка, но её улыбка и то, что она смело взяла Кацуру за руку, дали ему однозначный ответ на вопрос.

@темы: фик: авторский, Joui Wars - 2015, Джои, Романс

---

Кихейтай (романс)

[dead boat bar]

«Золото» (горилка перцов., ликёр чернозвер., украшен светом)  Название  Золото  Производитель  Кихейтай  Состав  Такасуги Шинске/Камуи  Предложение дня  романс  Крепость  G%  Объём  шот дринк (1 мл) ПРОДЕГУСТИРОВАТЬ

@темы: Кихейтай, арт/коллаж, Joui Wars - 2015, Романс

---

Ято. Романс

[YATO YATO YATO]

Название: Дорогой, у меня для тебя хорошая новость
Автор: YATO YATO YATO
Форма: фанарт
Пейринг: Умибозу/Мамаято
Тема: день пейринга
Рейтинг: R

Название: Сиеста
Автор: YATO YATO YATO
Форма: фанарт
Пейринг: Сакамото/Муцу
Тема: день пейринга
Рейтинг: G

@темы: Ято, арт/коллаж, Joui Wars - 2015, Романс

---

Кихейтай (р...)

[dead boat bar]

«В полутьме» (ликёр чернозвер., шотландский виски, подаётся с тремя демонами)  Название  В полутьме  Производитель  Кихейтай  Дегустатор  Кихейтай  Объём  хот дринк (7200 мл)  Состав  Такасуги Шинске/Хиджиката Тоширо  Предложение дня  романс  Крепость  R%  Подаётся с  спойлер Тани Уменоске – одно из имен, которыми пользовался Такасуги Шинсаку  Вкусовые качества  Они встретились между берегами. 7200¥ Когда Хиджиката увидел его впервые, был август, месяц мертвого времени. В небе последние лучи солнца боролись с сумерками. Воздух, нагревшийся за день, неподвижный и плотный, давил на плечи вязкой духотой. Хиджиката шел в закусочную. Эдо – большой город, людный и шумный, он казался другим миром в сравнении с деревней, в которой Хиджиката прожил почти всю жизнь, но найти здесь заведение, где в еду добавляют достаточное количество майонеза, оказалось неожиданно сложно. И точно так же неожиданно одно такое место нашлось в паре кварталов от бараков, за узким деревянным мостом. На мосту тот парень и стоял, спиной к прохожим, сливаясь с сизым вечером, и Хиджиката не обратил бы на него внимания, если бы не меч. Запрет на ношение мечей соблюдался далеко не повсеместно, но от этого не переставал быть запретом. Хиджиката замедлил шаг и пригляделся. На вид парень был обычным ронином: потрепанная темная юката и общее ощущение пустоты, исходящее от всей его фигуры. Хотя и необычное в его облике тоже присутствовало – футляр для сямисэна, висящий на плече. Рошигуми за последний месяц арестовали несколько десятков ронинов, ни один из которых не таскал с собой сямисэн. – Эй, – окликнул Хиджиката, – ты, с сямисэном. Парень не обернулся. Он смотрел вниз, опершись локтями на перила, и держал в правой руке что-то похожее на кусок бумаги. Волосы падали на лицо, вокруг головы в несколько слоев была намотана полоска белой ткани. Может, ненормальный, – промелькнула мысль; война оставила после себя немало таких, контуженных и плохо осознающих реальность, и правительство не очень-то представляло, что еще с ними делать, кроме как объявить вне закона. Хотя, может, он просто глухой, а сямисэн или краденый, или – так же, как меч, – остался от прежней жизни. Или в футляре вовсе не сямисэн. – Эй, – повторил Хиджиката и шагнул к парню, взявшись левой рукой за ножны так, чтобы в случае чего быстрее выхватить меч. – Что там такого интересного в реке, порнуху крутят? Доски скрипнули под ногами, и парень все-таки обернулся, будто именно этот слабый звук, а не голос Хиджикаты, привлек его внимание. Он был чуть ниже ростом и смотрел снизу вверх, левый глаз закрывали бинты, а взгляд правого скользнул по Хиджикате так, как скользнул бы по дереву или придорожному столбу – не замечая, сквозь; темный взгляд, устремленный скорее внутрь, чем наружу. Все-таки не глухой, но точно ненормальный, решил Хиджиката, подводя большой палец под цубу. А парень моргнул, и показалось, будто кто-то, живущий с обратной стороны его зрачка, плотно задернул шторы. – Какие-то проблемы? – спросил он. Голос был низкий и спокойный, локти продолжали лежать на перилах – он не спешил нападать и даже просто хвататься за оружие, но интуиция подсказывала Хиджикате, что этой расслабленности не стоит верить. – Какие-то проблемы, – согласился Хиджиката. – Точнее, одна проблема. Меч у тебя за поясом. – Не вижу в этом проблемы, – сказал парень, помолчав. – У тебя он тоже есть. Он неторопливо развернулся, чтобы не выкручивать шею, и убрал с перил правую руку, но зажатый в ней предмет пока не выпускал. За мостом уже зажигались яркие вывески над забегаловками и приглушенно-желтые фонари над прилавками уличных торговцев. Свет отразился в не закрытом повязкой глазу – теперь взгляд был цепким и внимательным, на дне плескалось легкое любопытство. – С моим мечом как раз нет никаких проблем. – Хиджиката так же неторопливо засунул правую руку за пазуху, не убирая с ножен левой, и достал полицейское удостоверение. – Потому что у меня есть вот это. – А, – понимающе кивнул парень, – ты из той волчьей стаи, про которую так много говорят. Правда, далеко не все говорят хорошо. – Сначала ты работаешь на репутацию, – подтвердил Хиджиката, пряча удостоверение, – а потом репутация на тебя. – Избито, но надежно, – одобрил парень. – И что, ты собираешься меня арестовать? Хиджиката привычно отмечал детали. Телосложение худощавое, но крепкий костяк выдает человека, который провел детство не впроголодь. Меч без цубы, с гладкой рукоятью без всякой обмотки, – вещь совершенно непрактичная в бою. Впрочем, его владелец, судя по тягучему выговору, родом с юго-запада, а там все с прибабахом, особенно в Тёсю. – Ты можешь оказать сопротивление, – сказал Хиджиката. Почему-то он решил, что этот парень должен быть именно оттуда, из Тёсю. Кончики пальцев закололо предвкушением: южане всегда сражались отчаяннее других, как-то раз один даже укусил Хиджикату за ногу, да так, что едва не вырвал кусок мяса. Сого потом долго говорил, что животное, зараженное бешенством, не может занимать пост заместителя командующего, – чувство юмора у засранца было отвратительное. – Вот как, – отозвался парень. Любопытство в его взгляде плавно переходило в интерес. – А набор у вас открыт? Шататься по городу, затевать драки и получать за это деньги. Звучит заманчиво. – Записывайся на собеседование, – предложил Хиджиката. – Будем считать нашу встречу первым этапом. Следующего, правда, придется дожидаться в камере… если пройдешь. Он начал говорить это в шутку, но невольно прикинул – а что, вполне. Эдо слишком большой для одного деревенского додзё, даже если считать новичков вроде Ямазаки, и им пригодился бы умелый мечник. Умелого мечника Хиджиката мог распознать без труда – по позе, по манере двигаться, по взгляду, – и еще он не чувствовал в этом парне гнильцы, что тоже было важным условием отбора. Даже, возможно, самым важным. – У тебя есть полномочия проводить собеседования? – парень, чуть наклонив голову, взглянул оценивающе. – Что ж, благодарю за предложение, я польщен. Но, боюсь, мне придется тебя разочаровать. По мосту частой дробью простучали подошвы – случайный прохожий как можно быстрее прошагал мимо, стараясь не смотреть в их сторону. Внизу негромко плеснула вода, и парень вдруг сказал: – Подожди немного, – а потом снова развернулся к перилам и взял тот предмет, похожий на бумагу, обеими руками. Хиджиката озадаченно нахмурился. Послышался хруст, словно разламывали скорлупу или сухую лепешку… да, точно. Это была сухая лепешка. – Там карпы, – пояснил парень. Кусочки лепешки падали, похожие на хлопья снега – неуместное сравнение в такую духоту, дергающая, тревожная ассоциация. – Танчо кохаку, один из самых благородных окрасов. Полностью белое туловище и красная отметина на голове. Хиджиката тоже шагнул к перилам и посмотрел вниз. Застоявшаяся в русле, река резко пахла тиной, отражения огней почти не вздрагивали. Только под мостом темная поверхность шла рябью: в воде неспешно двигалось продолговатое светлое пятно. Спустя секунду рядом проявилось еще одно, вяло, словно нехотя двинулось полукругом, приближаясь к плавающим крошкам. – И как они сюда попали, – задумчиво добавил парень и разжал пальцы, роняя последнюю порцию. – Такие обычно живут в садовых прудах. Наглый сукин сын, подумал Хиджиката, бросив на него косой взгляд. Кормит рыб, стоя в шаге от человека, у которого есть полное право зарубить его на месте. Вряд ли он успел бы выставить блок, если бы Хиджиката прямо сейчас решил проверить остроту меча на его ребрах. – Ты все-таки подумай насчет моего предложения. – Серьезно? – парень повернул голову. Отряхнул ладони, облокотился на перила, расслабленно свесив кисти. – Серьезно. И меч сохранишь, и будет возможность его использовать. – У вас настолько не хватает рук? – нарочитое удивление и столь же нарочитая жалость в его голосе смешались ровно в таких пропорциях, чтобы у Хиджикаты дернулась бровь. – Никто не хочет к вам вступать? Или не проходят собеседование? – Сам как думаешь? – Думаю, вас слишком быстро убивают. Да, этот парень действительно неплохо бы вписался в их отряд. Они с Сого могли бы упражняться друг на друге в остроумии. Пожалуй, Хиджикате он нравился. – Говно случается, – согласился Хиджиката. – Тем, кто боится смерти, у нас не место, это точно. – Я ничего не боюсь, – просто ответил парень. – Но в собеседовании поучаствовать не смогу. Он вытащил из-за пояса ножны медленным, аккуратным движением, чтобы было ясно, что он не собирается нападать. Переложил их в правую руку, левой схватился за рукоять, добавил: – Смотри сам, – и потянул. Клинок выскользнул из плена темного дерева, сверкнул, поймав фонарный свет. Качественную сталь было видно даже в полумраке – даже несмотря на то, что лезвие обрывалось по косой линии почти у самой рукояти. Хиджиката сочувствующе присвистнул. Хорошую работу, которую испортили, всегда жаль, неважно, меч ли это, разбитая расписная тарелка или прокисший майонез. – Я путешествую, – сказал парень. – А на дорогах сейчас слишком много плохих людей, вот и ношу его с собой. Некоторых отпугивает. Но здесь, в Эдо, как вижу, наоборот – притягивает. – А ты шутник, – заметил Хиджиката. – О, – он дрогнул углами рта. Улыбка получилась быстрая, почти незаметная, но искренняя. – Если честно, мало кто это понимает. Пожалуй, ты мне нравишься. – Сделаю вид, что охрененно рад, – фыркнул Хиджиката. – Выходит, ты странствующий музыкант? – Думаешь, в футляре взрывчатка? – парень засунул остаток меча обратно в ножны, а ножны – за пояс. – Сямисэн тоже могу показать. Могу даже сыграть. Он снял футляр с плеча, негромко щелкнул замком, откинул покрытую узором крышку. Внутри действительно оказался сямисэн. – Играть не надо, – разрешил Хиджиката. – Точно? Я играю лучше всех. – Так и быть, поверю на слово. Захлопнув крышку, парень закинул футляр обратно на плечо и посмотрел Хиджикате в лицо. Со стороны забегаловок тянулся вкусный запах. Желудок сжался в предвкушении. Хотелось есть, хотелось курить; арестовывать этого парня не хотелось – к тому же, в сущности, основания для ареста как бы и не было. В законе ничего не говорилось ни о сломанных мечах, ни о боккенах. Хиджиката бы сказал, что это недоработка: хороший боец и со шваброй может натворить дел. Но Хиджикату никто не спрашивал – да и не запретишь же законом все, что хоть как-то напоминает меч. – Значит ли это, что ты не станешь меня арестовывать? – уточнил парень. – Ходил бы с боккеном, – сказал Хиджиката. – Если попадешься патрулю, тебе опять придется объяснять, в чем дело. Если дадут возможность. – Лезвие лучше деревяшки, даже если оно сломано. Пусть патруль мне не попадается. Хиджиката хмыкнул, оценив, как ловко тот поменял ролями себя и патруль. – Если все-таки надумаешь пройти собеседование, приходи к нам в штаб и спроси Хиджикату Тоширо. Тут у него громко заурчало в животе. Парень удивленно моргнул, потом издал короткий смешок. – Тани, – ответил он. – Тани Уменоске. Я бы угостил тебя, но потратил весь запас еды на карпов. Вот же прожорливые сволочи. Может, как-нибудь в другой раз. На самом деле его, конечно, звали по-другому, но «Тани Уменоске» не было враньем – он действительно считал это имя одним из своих. Он вообще никогда не врал. Говорил уклончиво, выплетая из слов затейливые многослойные узоры, но лжи в его словах не было – да и зачем, если собеседники успешно запутывали себя сами. Возможно, ему просто нравилось трепаться – точно так же, как играть на сямисэне. Иногда у Хиджикаты мелькала мысль о том, как бы все сложилось, если бы тогда, в их первую встречу, он знал настоящее имя «Тани Уменоске»; мелькала и тут же таяла, потому что это уже не имело значения. Но, наверное, бой вышел бы хорошим. ○○○ Осень выдалась тяжелой от дождей. Короткие серые дни сменялись зябкими ночами – новая форма в перерывах между рейдами не успевала просохнуть, дым отсыревших сигарет мерзко горчил. Земля во дворе превратилась в вязкую грязь, но Хиджиката исправно гонял бойцов по плацу, а те выпускали пар в схватках с ронинами. Некоторые, правда, предпочитали наводить шорох в веселых кварталах. Хиджиката ничего не имел против веселых кварталов, но и там не стоило забывать о приличиях. Сам он не любил шумные места и большие компании, ходил по чайным домам в одиночестве и обычно выбирал те, что бросались в глаза последними. Его приветствовали обворожительными улыбками, но в напускном радушии так и сквозила опаска. Шинсенгуми постепенно становились частью этого города – по мнению многих, не самой приглядной. Есть люди, которые не люди, а дерьмо. В туалете любимой закусочной Хиджикаты висела табличка: «Пожалуйста, не забывайте смывать за собой». Чистые сортиры – залог светлого будущего. В последнее время ему в голову приходило много дурацких метафор. Хиджиката не запомнил названия чайного дома, в который зашел тем вечером. Кажется, там было что-то про пион. Хозяйка улыбалась и сыпала извинениями, предупреждая, что с мечом в комнаты входить запрещено, и в уголках ее глаз собрались напряженные морщинки. Во всех чайных домах был такой порядок, но она, по-видимому, не ожидала, что обойдется без перепалки, и не смогла скрыть удивления, когда Хиджиката молча протянул меч слуге. В комнате с девушками было тепло и стоял тяжелый запах цветов, слишком искусственный после промозглого уличного воздуха. Хиджиката оглядел накрашенные лица, заметил многообещающую улыбку на одном, озорной прищур на другом – тут в комнату неторопливо зашел кто-то еще. Пахнуло сыростью и табаком. Хиджиката безотчетно скосил глаза – в поле зрения попала яркая юката под узорчатым хаори – и снова переключил внимание на девушек. У той, что сидела с левого края, челка падала на лоб идеальным треугольником, а прохладно-голубое кимоно казалось темным по сравнению с бледными плечами. Хиджиката поднял руку, и в тот же самый момент его движение повторил стоявший сбоку щеголь. Девушка в голубом, на которую указали они оба, растерянно приоткрыла рот. Хиджиката повернул голову, встретил темный взгляд, устремленный скорее внутрь, чем наружу. На то, чтобы вспомнить, ушло не больше секунды. – Тани. – О, – ответил тот, опустив руку, – ты меня узнал. – И ты меня, – сказал Хиджиката и тоже опустил руку. На несколько мгновений воцарилась тишина. Тани слегка наклонил голову к плечу, разглядывая Хиджикату. Под нижним веком у него залегла тень – такие же Хиджиката видел вокруг своих глаз, когда смотрел в зеркало после бессонных ночей, проведенных в рейдах или за бумагами. Юката – цветы и бабочки на густо-фиолетовом фоне – выглядела вычурнее и богаче, чем кимоно любой из девиц, находившихся в этой комнате. – А волосы куда делись? – спросил Тани. Хиджиката провел рукой по затылку. Недавно остриженные волосы приятно пощекотали ладонь. – Мешали. – Жаль. Тебе шло. – Что за выпендрежные шмотки? – Кто бы говорил, – усмехнулся Тани. – Недавно видел в газете твою фотографию. Ваша форма тоже неплохо смотрится. Присеменила хозяйка в сопровождении слуги, который громким шепотом объяснял ей на ухо, в чем дело. Обеспокоенно поглядывая то на Тани, то на Хиджикату, она щебечущей скороговоркой принялась расписывать, насколько опытна Сакура, как юна и свежа Ханако, за что Момо дали прозвище «Нежный домкрат» и какая скидка ожидает того господина, который выберет кого-то из них вместо Шираюки. Тани почти не моргал и явно не обращал на нее внимания. Его глаз непрозрачно поблескивал, как лужица болотной воды. – Что так смотришь? – фыркнул Хиджиката. – Мне уже пора заподозрить, что ты на эту фотографию подрочил, или еще рано? – Прикидываю, кто из нас выглядел бы выпендрежнее, если бы ты был в мундире, а не в гражданском, – ответил Тани. – У тебя выходной? Слышал, по выходным у вас принято громить чайные дома и драться с сумоистами. Хозяйка умолкла – наверное, подсчитывала предстоящий ущерб и писала в уме петиции во все государственные органы, которые вспомнила. Хиджикате стало ее жаль. – Драться выйдем на улицу, – обнадежил он, – да и на сумоиста ты не похож. – Спасибо на добром слове, – Тани засмеялся, блеснув зубами. – В прошлый раз я обещал тебя угостить, помнишь? – Помню, – подтвердил Хиджиката. Взгляд Тани приклеился к нему намертво. Желтый блик застыл прямо поверх зрачка. – Примешь мое приглашение? Обычно Хиджиката настораживался, когда его рассматривали так пристально. Раньше он начинал из-за этого драки, но с возрастом научился умерять такие порывы, хотя иногда очень хотелось дать им волю. Сейчас раздражения почему-то не было – наверное, из-за любопытства, перекрывшего все остальное. В прошлую их встречу Тани тоже задавал вопросы, но ни в одном из них не было столько заинтересованности услышать ответ. – Почему нет, – сказал Хиджиката. Улыбка скользнула по губам Тани и спряталась в уголках рта. – Накройте нам стол, – обратился он к хозяйке. Та расцвела, как подсолнух. Интересно, думал Хиджиката, выуживая из рукава «Майоборо» и зажигалку, что ему нужно? Возможно, дело было в том, что Тани теперь знал, кто он, и хотел вытянуть из него за выпивкой какие-нибудь секреты; возможно, даже хотел убить его, как многие ронины. Палочками для еды, с особой жестокостью. Хиджиката прекрасно понимал, что рядом с ним надо держаться начеку, и не отметал предположений, насколько сомнительными те бы ни казались поначалу. Бросаться на него с палочками Тани не спешил и вообще двигался неторопливо и скупо, будто настраиваясь на спокойный и приятный досуг. Возможно, он просто подкатывает, думал Хиджиката, наблюдая за тем, как он выкладывает на стол костяной футляр для трубки и кисет из змеиной кожи. – Ты сказал, что я не похож на сумоиста, – сказал Тани. – На кого я, по-твоему, похож? По крайней мере, антураж был точь-в-точь как в первых сериях субботних дорам. Тех, что показывают поздней ночью с возрастным ограничением от восемнадцати. Бессмысленные реплики и бесталанные актеры, но почему-то каждый раз досматриваешь до финальных титров. Хиджиката щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету и с наслаждением вдохнул дым. Приглушенный свет размазывал тени по фусума. Тани набил чашу кисэру табаком, протянул руку к зажигалке. Край шелкового рукава коснулся запястья Хиджикаты легко и прохладно, будто насекомое задело крылом. – За эту пару месяцев ты, должно быть, неплохо подзаработал, – произнес Хиджиката. – Устроился музыкантом к какой-нибудь богатой вдове? Тани выпустил дым изо рта длинной струйкой. Запах был душноватый и очень крепкий – Хиджиката почти ощутил вкус на языке. Дым тлеющего табака смешался с дымом его сигареты, и они потянулись к потолку одним прозрачно-серым облаком. – Вдовы – это не ко мне, – ответил Тани и почему-то хмыкнул. Снаружи шелестел дождь, из коридора время от времени доносилось тихое шарканье ног. Где-то затренькал сямисэн; Тани прикрыл глаз, вслушиваясь. На переносице резко обозначилась морщина. – А вдовцы? – спросил Хиджиката, стряхивая пепел с сигареты в пепельницу. Тани был из тех людей, чье присутствие чувствуется физически, а взгляд оседает на коже, как прикосновение. Он занимал намного больше места, чем его тело, – к таким тянутся, за такими идут, в таких верят. Жаль, что на собеседование он так и не пришел. – Ты всегда сразу берешь быка за рога, да? – заметил Тани. – По-моему, ты первый это сделал, – отозвался Хиджиката. – Хотя в прошлый раз ты так не пялился. Я что, похорошел с тех пор? – В прошлый раз было темно, – пояснил Тани, – а сегодня я увидел тебя при свете. Кстати, ты выглядел так, как будто собираешься кого-нибудь убить. – Не беспокойся, – ответил Хиджиката, – не тебя. Освещение, конечно, было ни при чем. В этот раз Тани ни секунды не смотрел сквозь – он совершенно точно смотрел на Хиджикату, но видел что-то внутри своей головы. Не то чтобы Хиджикату занимало, что именно. Что из всего этого получится – другое дело. – Заместитель начальника всегда работает больше всех, – Тани пододвинул к Хиджикате чашку. Блестящая поверхность сакэ, налитого почти до края, не дрогнула. – Но хозяйку ты, конечно, напугал. – Почему только я? – усмехнулся Хиджиката. – Ты тоже не похож на хорошего парня. – Да, я помню, что выгляжу как любовник богатой вдовы, – Тани отложил кисэру и отсалютовал своей чашкой. – Или вдовца. Но я не работаю на правительство, а ты работаешь. Скорее всего, на кухне сейчас вовсю сплетничают. Они осушили чашки. Донышки стукнули о столешницу одновременно. – Видела того шинсена? – вдруг прогнусавил Тани, очень точно изображая интонации хозяйки. – Да у него же на лбу написано, головорез, каких поискать! И эти люди мнят себя самураями новой эры, фу-фу-фу. Хиджиката удивленно моргнул, глядя на его лицо, преувеличенно невозмутимое, а потом расхохотался. Тани плотно сжал губы вокруг мундштука – наверное, чтобы сдержать смешок. – Я не самурай по происхождению, – проговорил Хиджиката, отдышавшись, – так что мне, в общем-то, посрать. У простого народа принято поливать грязью тех, кто работает на правительство. – Происхождение, кланы и моны – все это не имеет значения, – сказал Тани. Его голос прозвучал суховато, а край рта дернулся едва заметно, но явно недовольно. – Больная мозоль? – предположил Хиджиката. – Я абсолютно здоров, если не считать того, что у меня нет глаза, – возразил Тани, вытряхивая из кисэру истлевший табак. – Впрочем, сплетничать они могут и по другому поводу. Например, о том, почему мы сидим тут вдвоем и даже наливаем себе сами, когда вокруг столько женщин. Хиджиката взял палочки, щелкнул ими друг о друга, примеряясь к блюдам. Сашими нарезали так тонко, что кусочки рыбы казались прозрачными и таяли во рту. Готовили здесь неплохо, но майонез к еде не подавали. – Потому что ты меня клеишь, так? – уточнил Хиджиката, достал из-за пазухи бутылку «Кьюпи» и выдавил на сашими щедрую порцию. – Угощайся, если что. Тани с нечитаемым выражением посмотрел на ту половину блюда, которую закрыл нежно-желтый слой майонеза. – Я, пожалуй, воздержусь, – решил он наконец и поднял лицо. Радужку подсветило сбоку – словно бензиновая пленка дернулась на поверхности воды, не показав глубины. – Занятные у тебя пристрастия в еде. – Майонез – это лучшее изобретение человечества, – сказал Хиджиката и положил в рот еще один кусочек. Тани, не скрываясь, остановил взгляд на его губах. – В прошлый раз ты сам почти подкатывал. «С моим мечом нет никаких проблем», помнишь? Это было очень двусмысленно. – А у тебя хорошая память. – Отличная, – подтвердил Тани. – Я уже думал, ты начнешь меня обыскивать. Например, вот так. Его рука, расслабленно лежавшая на столешнице, вдруг протянулась над тарелками, ловко ни в одну не попав рукавом, и коснулась запястья Хиджикаты. Ладонь шершаво и горячо скользнула по предплечью к локтю. Хиджиката проводил ее глазами, посмотрел на Тани – лицо у того оставалось непроницаемым. Кончики пальцев забрались под рукав Хиджикаты, легли на кожу в сгибе локтя, царапнув жесткими подушечками, а потом Тани спросил: – Можно тебя поцеловать? Хиджиката задумчиво дожевал рыбу и сказал: – Обычно я трахаюсь с женщинами. – И что надо, чтобы стало необычно? – поинтересовался Тани, убрав руку, и разлил сакэ по чашкам. – Больше выпивки? Или, может, цветы? Хиджиката засмеялся. – Так ты все-таки подрочил на ту фотографию? – Нет, – ответил Тани, – но, думаю, у меня еще будет возможность. Про тебя часто пишут в газетах. Тани поцеловал его после того, как закончилась первая бутылка. Перегнулся через стол – теплое дыхание коснулось подбородка. Надавил губами на губы – одновременно напористо и мягко. Его язык двигался медленно, но не изучающе – уверенно и без обиняков, и еще так, будто Тани целовал его далеко не в первый раз и точно знал, как Хиджикате нравится. Хиджикате нравилось, и он отвечал так, как ему нравилось. Им обоим, судя по всему, нравились похожие вещи. Вкус табака растекался во рту, смешиваясь со вкусом «Майоборо», но не перекрывая его. Хиджиката смотрел на Тани – глаз у того был закрыт, но сомкнутые ресницы изредка подрагивали, и из-под них выглядывала туманная муть. Поцелуй вышел долгим – насколько хватило дыхания. Затем они выпили еще по чашке сакэ, уже из новой бутылки, и Хиджиката сказал: – Надо позвать кого-нибудь. – Значит, пока обычно, – Тани чуть поерзал, ища удобную позу. Сощурившись, с шутливой досадой припечатал: – Обломщик. – Может, как-нибудь в другой раз, – хмыкнул Хиджиката. Потом он трахал ту девушку в голубом кимоно, поставив ее на четвереньки, трахал неспешно и плавно, с оттяжкой, и время от времени поворачивал лицо к Тани. Тот сидел, чуть откинувшись назад и упираясь одной рукой в пол, юката сползла с плеча; пальцы другой рассеянно скользили по густым волосам смуглой брюнетки, которая склонилась над его бедрами и размеренно двигала головой. Тани выбрал ее, толком не посмотрев, и сейчас тоже не смотрел. Каждый раз, поворачиваясь, Хиджиката встречался с ним взглядом. Когда Хиджиката вышел из чайного дома, дождь прекратился, но воздух был сырым и тяжелым. Плотнее запахнувшись в хаори, Хиджиката прикурил сигарету и зашагал по улице. Фонари плыли мимо, как умирающие светляки, блики дробились о влажный асфальт. Тани сказал, что останется до утра. Выходя из комнаты, Хиджиката слышал, как тот требует принести сямисэн. Тани Уменоске, странствующий музыкант. Черта с два. На сямисэне «Тани Уменоске», быть может, и играет, но такие мозоли на ладонях появляются только от меча – и только у тех, кто постоянно тренируется. Или сражается. А еще и тогда, на мосту, и сегодня Тани был внимателен и собран, как хищник перед прыжком. Он привык ходить по краю и привык убивать. Хиджиката выдыхал дым. В ближайшую неделю предстояло много грязной работы – вряд ли все, кого приговорят к сэппуку, согласятся делать его добровольно, – но сейчас в голове были приятная пустота и легкость. Букет прислали в штаб на следующее же утро. Синие ирисы выглядели так, словно их только что срезали с клумбы. Кондо-сан целый день подкарауливал Хиджикату в укромных уголках и расспрашивал про загадочную женщину, которая настолько свободна от предрассудков и богата, что сама посылает любимому свежие цветы осенью. Сого долго крутился вокруг букета, видимо, пытаясь найти записку, а потом приволок откуда-то свадебный журнал и заявил, что Хиджикате больше всего подойдет платье со шлейфом с двадцать третьей страницы. Остальные делали вид, что ничего не произошло, но к вечеру слухи превратили Хиджикату то ли в женатого человека с двумя детьми (чем ближе дело было к ночи, тем больше становилось детей и жен), то ли в активиста борьбы за права сексуальных меньшинств. Иногда казармы слишком сильно напоминали женский пансион. От записки Хиджиката предусмотрительно избавился, как только прочитал. Иероглифы были выведены резкими, энергичными штрихами: «Под цвет твоих глаз. Удачных убийств». А вскоре Ямазаки принес информацию о том, что в Эдо видели Такасуги Шинске. Совсем недавно Хиджиката пролистывал отчет полицейских из Киото: резня в ресторане, с десяток убитых чиновников и намного больше – телохранителей, снимки с места преступления – крови столько, что, казалось, от бумаги, на которой они напечатаны, шел сладковато-железный запах. Говорили, что убийца был один; а он неплох, думал тогда Хиджиката, разглядывая фотографии, он очень неплох, этот Такасуги Шинске, возможно, его не зря считают самым опасным человеком в Джои. Обычно Такасуги действовал чужими руками, а когда выходил на сцену сам, то закрывал лицо и редко оставлял свидетелей, так что его фотографий в архивах полиции не было – лишь разномастные фотороботы, объединенные только отсутствием левого глаза. Но мало ли у кого нет левого глаза. Теперь Хиджиката рассматривал нечеткий снимок с телефонной камеры, и беспокойный адреналиновый жар запоздало покалывал ладони. Фиолетовая клякса на фоне серой бетонной стены, черты лица размыты движением и расстоянием – в другой раз Хиджиката вряд ли так просто поверил бы осведомителю с настолько хреновым доказательством. Но Хиджиката хорошо запомнил это лицо и мог во всех подробностях дорисовать его в воображении – худощавое, с тонким носом, насмешливым ртом и едва заметными морщинками у глаза, и с обратной стороны зрачка то и дело выглядывает хитрая плотоядная тварь. ○○○ В конце ноября Хиджикате пришло сообщение с неизвестного номера: «Приглашаю выпить в “Васильковый сад” сегодня ночью». Без подписи – наверное, отправитель был уверен, что она не понадобится. «Я знаю, кто ты», – написал Хиджиката. Новое сообщение пришло практически сразу: «Так да или нет? =_\\». Хиджиката рассмеялся и набрал ответ, не раздумывая. Потом нажал кнопку вызова – абонент, разумеется, не обслуживался. По темным улицам разлилась тонкая дымка тумана. «Васильковый сад» оказался старой одноэтажной гостиницей – облетевшая живая изгородь отделяла ее от городского шума, на воротах висела табличка с надписью «Закрыто на ремонт», но калитка была не заперта. Хиджиката зашел во двор и увидел темную фигуру, стоящую на энгаве. Сквозь сёдзи сочился приглушенный свет, бросая на доски настила длинную размазанную тень. – О, сегодня ты надел форму, – донесся знакомый голос. – Неужели пришел меня арестовать? Хиджиката затворил за собой калитку и неспешно направился к энгаве, засунув руки в карманы. Перешагнул через низкий бортик, глухо стукнув по полу подошвами ботинок, и сказал: – Пока нет. Такасуги Шинске. Хиджиката стоял к нему вплотную, еще полшага – и мог бы дотронуться до его ресниц губами, если бы захотел. – Вот как, – произнес Такасуги. Он чуть задирал голову, чтобы смотреть Хиджикате в глаза, и выражение его лица было странным. – Надеюсь, я не отвлек тебя от работы. – Такие, как ты, и моя есть работа, – усмехнулся Хиджиката. – Снова двусмысленность, – отметил Такасуги. – Ты даже не спросил мой номер телефона, так что часть твоей работы я сделал за тебя, учти это. – А ты бы дал? – спросил Хиджиката. Уточнил: – Номер. Такасуги тихо фыркнул. Юката на нем была такая же фиолетовая и такая же богатая, как в прошлый раз, только с другим расположением цветов и с птицами вместо бабочек. – Ты всегда так одеваешься? Когда мы познакомились, ты выглядел попроще. – Так сложились обстоятельства, – пояснил Такасуги. – Одежда испортилась, надел что было. – И меч, наверно, сломался тогда же. – Хиджиката скользнул глазами по распахнутому, точнее, едва запахнутому вороту: резкие линии ключиц, кожа на груди покрылась пупырышками от прохлады. Меч торчал из-за пояса – тот самый, без цубы. – Починил? – Да. Понес к кузнецу, как только мы разошлись, – сказал Такасуги и отодвинул сёдзи. – В Эдо хорошие кузнецы. Может, уже зайдем? Тут холодно. – Часто бываешь в Эдо? – спросил Хиджиката, стягивая ботинки. Остановил взгляд на голых ступнях Такасуги, стоявшего на досках босиком. Мутное напряжение расползалось по телу, как алкогольная хмарь. От Такасуги пахло табаком, совсем чуть-чуть – сакэ. – Раз на раз не приходится. Они вошли внутрь, и Такасуги задвинул сёдзи – деревянные рейки ударились друг о друга с негромким звуком, отгородив просторную комнату от остального мира слоем полупрозрачной бумаги. Тут же вспомнилась фраза из какой-то передачи про дикую природу: два хищника не уживутся на одной территории. Фантомное ощущение рукояти кольнуло правую ладонь. Стол был накрыт, но в доме стояла тишина и не ощущалось ничьего присутствия. Свет, судя по всему, горел только здесь. Хиджиката сел за стол, вытащил сигареты. – Позавчера в районе портовых складов было убито трое наших парней, – сказал он, прикуривая. – Ты имеешь к этому какое-нибудь отношение? Такасуги, набивавший кисэру, посмотрел исподлобья. Когда он улыбался, ямочки появлялись только на одной щеке – левой, будто для симметрии, компенсируя отсутствие глаза. Это казалось притягательным. – Если я скажу, что никакого, – произнес он с расстановкой, – ты поверишь? – Почему нет, – ответил Хиджиката. – О. А не слишком ли много доверия так сразу? – Да нет. Просто я уже во всем разобрался и знаю, что ты ни при чем. Такасуги прищурился, сунул мундштук в рот, перекрутил в руке зажигалку и поинтересовался: – Зачем тогда спрашивать? – Хотел посмотреть, как ты выглядишь, когда говоришь правду. – Скорее всего, как обычно, – предположил Такасуги, мешая слова с дымом. – Я же прямой, как жезл. Хиджиката затянулся и, скруглив губы, выпустил кольцо дыма. Оно поплыло вверх. Такасуги поднял голову и выдохнул вдогонку длинную тонкую струйку, явно метя в его центр. – Двусмысленность, – заметил Хиджиката. – Точно. – Знаешь, я по-другому тебя представлял. – Да? Любопытно, как именно, – Такасуги задумчиво почесал подбородок. – Наверное, я твердил что-нибудь пафосное. Убьем продажных псов правительства, изгоним чужаков, построим светлое будущее своими руками, вперед, что-то вроде этого. – Многие патриоты таким страдают. – Что ж, реальность не всегда соответствует нашим представлениям, – серьезно сказал Такасуги, – но все равно чаще всего мы видим только то, что хотим. Ну как, пафосно получилось? И, кстати, я не патриот. – Ну надо же, – Хиджиката приподнял брови, демонстрируя удивление, которого не испытывал, но, не удержавшись, хмыкнул. – И чего ты хочешь? – Не чего, а кого, – поправил Такасуги. – Тебя. Снаружи ветер шумел в голых ветках. Хиджиката втянул полные легкие дыма – пальцы обдало теплом от тлеющей бумаги. – Ты ничем не болеешь? – спросил он, впечатывая окурок в пепельницу. Такасуги отложил кисэру, уголки его рта дернулись вверх, снова показав ямочку на левой щеке. – Умеешь ты сбить романтический настрой. Нет, я же говорил, что абсолютно здоров. Хиджиката потянул узел шейного платка. – А футон есть? Здесь не слишком-то тепло, не люблю мерзнуть, когда трахаюсь. – Не замерзнешь, – пообещал Такасуги. Футон нашелся в соседней комнате, уже расстеленный. Такасуги высвободился из одежды быстрее – ее было слишком мало, чтобы потратить на раздевание больше нескольких секунд, юката скользнула на пол пестрой лужицей, как сброшенная змеей шкура. Под юкатой оказались фундоши и много шрамов. Фундоши без промедления последовали на пол за юкатой. Он сел на футон, глядя, как Хиджиката расстегивает рубашку. Спросил: – Предпочитаешь сверху или снизу? – Без разницы, – ответил Хиджиката, свернул рубашку и положил поверх уже свернутого мундира. Такасуги наблюдал – его глаз был похож на гладкий, отполированный до блеска камень, выброшенный на берег штормом и скучающий по морю. – Тогда разберемся по ходу. Хиджиката стянул брюки и трусы, сел рядом. Горячая ладонь легла на поясницу, горячее дыхание влажно пощекотало шею – Хиджиката вздрогнул, повернул голову, встречая губы Такасуги. Тот целовался так же, как в прошлый раз: ресницы были плотно сомкнуты. Хиджиката придвинулся еще ближе, провел рукой по щеке Такасуги, задел повязку. Контраст между шершавым бинтом и кожей навел на мысль о том, как бы это было – потереться о его лицо членом. Возбуждение ударило в голову, мягким теплом разлилось в затылке, Хиджиката шумно втянул воздух ноздрями и на мгновение отстранился, пропустил между пальцами гладкие пряди, сжал и потянул. Такасуги приподнял веко, его взгляд блуждал, а рука выписывала по спине Хиджикате щекотные круги. – Давно не приходилось ждать третьего свидания, чтобы потрахаться, – сообщил он, прерывисто выдыхая гласные. – Ты сложный. Хиджиката фыркнул, снова прижался, скользнул губами по чисто выбритому подбородку, широко лизнул под челюстью. Ощутил, как под кожей бьется жилка. Такасуги положил другую руку ему на грудь, царапнул мозолями сосок и медленно повел ладонь вниз, заставляя мышцы живота поджиматься, а дыхание – застревать в горле. – Ляжем, – сказал Хиджиката, – а то у меня уже шея затекает. И, не дожидаясь ответа, потянул Такасуги за собой на футон. Вздрогнул, прижавшись спиной к прохладной простыне, но Такасуги навалился сверху теплой тяжестью и слегка прикусил ему нижнюю губу, прежде чем засунуть язык глубоко в рот. Хиджиката огладил его спину, от лопаток вниз, повторив пальцами контуры попавшихся под руки шрамов, помял поджарые ягодицы. По позвоночнику будто текло растопленное масло, но прохлада все равно отвлекала. Хиджиката пошарил сбоку, нащупал одеяло и, не прекращая двигать языком, принялся натягивать его поверх Такасуги. Тот издал странный полузадушенный звук и привстал на локте, весело блестя глазом и зубами. – Мы будем трахаться под одеялом? Серьезно? – Сказал же, не люблю мерзнуть. – Я тебя согрею, – Такасуги приподнялся выше, Хиджиката почувствовал прикосновение его члена к животу. – На тебя слишком приятно смотреть. Ты же толком не смотришь, мог бы сказать Хиджиката, а если и смотришь, то не на меня – на что-то другое, что видишь во мне, как в телевизоре. Но он пришел сюда не ради задушевных разговоров, так что сказал: – Зачем смотреть? Просто делай, – и схватил Такасуги за член. Мягко сжал, продернул в кулаке, провел большим пальцем по головке. Такасуги издал длинный шипящий звук, наклонился и ощутимо куснул за плечо, и это было пронзительно хорошо, так хорошо, что Хиджиката не сдержал стона. Такасуги на секунду замер, потом тихо и как-то ласково усмехнулся прямо в ухо: – Ладно, под одеялом так под одеялом. Он качнул бедра навстречу – Хиджиката ухватил и свой член тоже, сжал оба, притиснув их друг к другу, одинаково горячие и напряженные, и Такасуги застонал вместе с ним. Хиджиката облапал его за ягодицу свободной рукой, надавил, чувствуя, как теплеет кожа под пальцами. Воздух под одеялом нагревался, простыня начинала липнуть к спине; Такасуги покусывал его ухо, толкал внутрь кончик языка и втягивал в рот мочку. В теле растекался жар – Хиджиката шумно вздохнул, расслабленно перекатил голову набок. – Я хочу тебе вставить, – шепнул Такасуги, просовывая ладонь ему под задницу. Хиджиката напоследок еще раз двинул рукой по членам, вырвав стон и из него, и из себя, а потом сказал: – Валяй. – Где-то тут должна быть смазка, – пробормотал Такасуги, выпростал руку из-под одеяла, впустив снаружи прохладу. – А ты неплохо подготовился. – Хиджиката недовольно поерзал, и Такасуги, ухмыльнувшись, прижал холодный тюбик к его боку. – Да блядь! Такасуги снова хмыкнул. Взгляд у него был задумчив и далек. Хиджиката немного по-другому это представлял – грубее, болезненнее, нетерпеливее, с искусанными до крови губами и россыпью синяков по всему телу, но укусы скорее поддразнивали, чем действительно причиняли боль, пальцы чаще гладили, чем сжимали, а нетерпеливость затушевывалась плавностью; и все вместе оно слилось в тягучий, иссушающе приятный ритм. С мужиками Хиджиката обычно предпочитал жестче, но с Такасуги этот ритм казался таким органичным, будто они уже трахались раньше и успели найти самый подходящий – а контраст с недоверием, пропитавшим воздух, делал ощущения еще острее. – Почему в этот раз ты согласился? – спросил потом Такасуги. Он лежал на животе, подперев локтем голову, и волосы свесились ему на лицо, загородив глаз тенью. Бедро, липкое от испарины, прижималось к бедру Хиджикаты. – Тебя во мне привлекает только то, что я террорист? – Ты еще тарелки побей, – посоветовал Хиджиката, – чтобы как в дораме. – Не думал, что это могла быть засада? – Думал. Но решил, что вряд ли. – Почему? – Интуиция. Такасуги засмеялся: – Любопытные, должно быть, вещи творятся в твоей голове. – В твоей тоже. – Тебе же платят за то, чтобы ты защищал всяких чинуш от таких, как я. Или ты решил отвлечь мое внимание сексом? Оригинальный метод. Хотелось курить, Хиджиката дотянулся до мундира, вытащил сигареты и карманную пепельницу. – Дай мне тоже, – сказал Такасуги. – Оставил табак на столе. – Не очень-то предусмотрительно, – поддел Хиджиката, протягивая пачку. – Мне нет дела до чинуш, я здесь не из-за денег. – Я не сомневался, – Такасуги вытряхнул сигарету, неплотно сжал губами фильтр. – Если бы тебе нужны были деньги, ты бы мог стать… ну, допустим, порноактером, ты быстро сделал бы себе имя. Или любовником какой-нибудь богатой вдовы. Ему шло быть без своих цветастых тряпок, с обычной сигаретой вместо кисэру. – Ты любишь поговорить, – заметил Хиджиката и подумал, что их, наверное, вполне могли бы принять за братьев. – Или просто редко выдается возможность? Такасуги посмотрел внимательно и цепко. – И все же интересно, – сказал он после секундной паузы, – что ты видишь, глядя на меня? На плече у него было три родинки, выделявшиеся на бледной коже ярко, как чернильные пятна. Немного костлявый, но тогда, в чайном доме, он ел с аппетитом, да и кость – широкая. Возможно, от природы он должен был быть массивнее, но что-то сушило его изнутри, делало похожим на трос, свитый из хорошо просмоленных волокон. – А ты? – спросил Хиджиката. Такасуги наклонил голову набок, чуть отодвинулся, будто разглядывал драгоценный экспонат в музее. – Ты красивый, – сказал он наконец. – Даже слишком красивый. И глаза эти. Хочешь, я посвящу им стихи? Хиджиката фыркнул. – Давай лучше еще раз трахнемся, как докурим. Такасуги был не против. ○○○ Они встречались урывками – в среднем раз в пару месяцев. Закрывались в каком-нибудь уединенном месте, пили, ели, курили и трахались – и никто из них, конечно, не принимал это всерьез. Хиджиката принимал всерьез только Шинсенгуми, Такасуги же на первый взгляд не принимал всерьез ничего, да и на второй тоже. Потом, правда, в глаза все же начинали бросаться кое-какие мелочи. Иногда в его движениях проскальзывала такая невозможная, такая сумасшедшая нежность, что она могла бы резать наживую, если бы Такасуги дал ей волю. Возможно, однажды он воспринял что-то слишком всерьез, настолько всерьез, что с тех пор его больше ни на что не хватало, но Хиджикаты это не касалось – да и, если честно, было неинтересно. В конце концов, он не из тех, кто подбирает на дороге потерянные кем-то вещи, и сам он тоже не потерянная вещь. Зато интересно было посмотреть на Такасуги без его вечной повязки. Она постоянно привлекала взгляд, заставляя гадать, что под ним спрятано. Когда они занимались сексом лицом к лицу, Хиджиката представлял то шрам, то красный лазер, как у Терминатора, то шаринган, иногда высказывая предположения вслух; где-то на шарингане он начинал смеяться, и Такасуги, мстительно скалясь, сжимал его внутри себя или резче двигал бедрами – в зависимости от того, кто был сверху. Когда Хиджиката перестал предполагать и просто спросил, Такасуги все-таки снял повязку. – Странные у тебя вкусы, – ехидно сказал он, развязывая узел. – Наверное, однажды ты случайно подрочил на отчет криминалистов, и тебе понравилось. – Однажды я подрочил на фотку из твоего досье, – хмыкнул Хиджиката, – специально. Он смотрел, как распускается узел, как белая полоска скользит между жилистыми пальцами, разматывается слой за слоем, и чувствовал, как тяжелеет член – даже в поясницу отдавало горячей волной. Судя по всему, это отразилось на его лице – Такасуги скосил глаз, моргнул, насмешливо сказал: – Извращенец, – и наконец уронил бинт на футон. Хиджиката, невольно сглотнув, придвинулся, отвел волосы с его лба, чтобы лучше видеть, и сказал: – Я думал, у тебя тут шрам. Шрама под повязкой не оказалось. Было прикрытое запавшее веко, чуть вывернутое. Неровно пушащиеся ресницы, совсем светлая, не тронутая загаром кожа. – Видишь, никакого шарингана, так что ты проспорил, – напомнил Такасуги, – и должен мне отсос. Хиджиката обвел пустую глазницу кончиками пальцев. Бровные волоски топорщились, примятые бинтом, и от них было щекотно. Во рту стало совсем сухо. – Отсос – не проблема, – хрипло выдавил он. – Хоть два. Пальцы будто сами собой соскользнули с надбровной дуги, осторожно коснулись века, приподняли, открыв пустоту. У Такасуги напряглись плечи, и Хиджиката отстраненно подумал, что сейчас тот, наверное, пробьет ему в челюсть, но в следующую секунду Такасуги расслабился, губы шевельнулись в улыбке, будто он увидел что-то забавное. Провал глазницы выглядел на его лице чужеродно – и поэтому притягивал внимание. Хиджиката смотрел на нее, и ощущение было такое, будто он заглянул в колодец безлунной ночью. Темнота, наполненная тупой тоской. Мысли расплылись вязко и хаотично. Память закрутила в мозгу картинки – тусклые, подернутые мутной дымкой времени. Огонь. Кровь на руках. Кровь на лезвии. – Наверное, тут живут твои демоны, – сказал Хиджиката. – Демон, – ответил Такасуги и наконец отстранился. – Ну все, хватит. Хиджиката опустил руку. – Демон? – Один демон, – Такасуги указал на пустую глазницу, – живет вот здесь. А здесь, – он положил руку на грудь, – еще один. Выходит, в этой комнате сейчас три демона, включая тебя. Он засмеялся и лег на спину, разбросав руки и запрокинув голову. Хиджиката посмотрел на его горло, опустился следом и несильно прикусил кожу над кадыком, а потом поцеловал в отсутствующий глаз. Веко под губами было мягким и теплым. Такасуги ощутимо вздрогнул и произнес вполголоса: – Кажется, мы слишком много выпили. – Может быть, – отозвался Хиджиката и подхватил его под бедро, устраиваясь между ног. – Ты вроде бы собирался мне отсосать. – Я и сейчас собираюсь. Не трогай себя, и сможешь кончить мне в рот. Судя по слюдяному блеску в глазу, Такасуги этот вариант вполне устраивал. Хиджиката наклонился, чтобы оставить ему большой засос над ключицей. В поле зрения попали их мечи: они всегда лежали рядом с футоном, так, чтобы можно было легко дотянуться. Дань привычке, вызов и напоминание одновременно. Позже Хиджиката задремал, но удушливое ощущение чужого взгляда выдернуло его из сна. Такасуги заметил, что он проснулся, и прикрыл глаз, не снимая улыбки. – Пялиться на спящих – это тоже довольно странные вкусы, – пробормотал Хиджиката, потер лицо. Нашарил возле себя телефон, прищурился на дисплей: половина четвертого, можно было поспать еще с час, прежде чем возвращаться в штаб. – А спать рядом с террористом – это верх неприличия для полицейского, – ухмыльнулся Такасуги. – Знаешь, мне даже обидно. Я же могу убить тебя, пока ты спишь. Неужели ты в этом сомневаешься? – Нет, – честно ответил Хиджиката, подперев рукой голову. – Просто я сплю очень чутко. Такасуги посмотрел на него, задумчиво поджал губы. – Наверное, тебе даже хочется, чтобы я захотел тебя убить, – предположил он. – Ты ждешь этого, как десерта. А все почему-то считают, будто это я псих. – А разве нет? – Точно, не самая удачная фраза получилась, – решил Такасуги с нарочито сокрушенным видом. – Надо было сказать «только» вместо «это». Будто только я псих – так лучше? Снова этот треп ради трепа – впрочем, Хиджикату он не раздражал, слушать было даже интересно и в какой-то мере возбуждающе. Негромкий голос, мягкие, обволакивающие интонации. Такой опасный под безмятежным фасадом – и такой проницательный. Неудивительно, что за ним шли: люди любят тех, кто их понимает. Блеск его взгляда напоминал заманчивое горение фонарика-удочки. – Для тебя трахнуться со мной – это как сходить в парк аттракционов, – продолжал Такасуги, – на что-нибудь адреналиновое. Ты склонен к разрушению. Нашел себе место, где тепло и хорошо, и прячешь клыки, но с этой потребностью ничего не поделать. Пока он говорил, Хиджиката прикуривал сигарету – в зажигалке заканчивался газ, и с первого раза не получилось. – Что за пафос, – фыркнул он и выпустил дым через ноздри. – Не мешай мне держать имидж, – Такасуги пихнул его ногой, потом наклонился, почти коснувшись носом виска. – Не мешай мне курить, – тем же тоном ответил Хиджиката, отводя сигарету в сторону. – Ты недоверчивый и расчетливый, – каждое сказанное слово застревало в волосах теплым выдохом, – но при этом слишком рисковый. Будь осторожнее, иначе все может пойти наперекосяк, и сожаления сожрут тебе глаза. – Не зарывайся, – ровно произнес Хиджиката. Кусочек пепла с сигареты упал на пол. – С тобой здорово трахаться, но это не значит, что я не захочу прикончить тебя прямо сейчас. – Захотеть и суметь – разные вещи, – заметил Такасуги и отстранился. Хиджиката поднес сигарету ко рту, глубоко затянулся и добавил: – Если все-таки захочу, то второго отсоса, который я остался должен, тебе в любом случае не видать. Такасуги рассмеялся. – Ну нет, это меня не устраивает. Сколько у нас еще времени, около часа? – Ага. – Можно успеть даже больше, чем отсос. – Это точно. ○○○ Они вышли на улицу, когда воздух еще не начал светлеть. Вдали горели фонари, со стороны залива ветер нес тонкий нервный запах моря. Темная пустота неба была разбавлена холодным голубоватым сиянием Терминала. Такасуги на секунду задержал на нем непроницаемый взгляд, затем посмотрел на Хиджикату. – Приятная была ночь. Хиджиката кивнул, достал сигарету. В пачке осталось всего несколько штук. – Не попадайся мне, когда я на работе, – сказал он и тут же осознал, что ошибся в выборе слов. Такасуги криво улыбнулся и ответил: – Не беспокойся, я приезжал по личному делу. Снова нужно было починить меч. Я же говорил, в Эдо хорошие кузнецы. Лучше, чем в Киото. Хиджиката зажал сигарету в углу рта, сунул руки в карманы, щурясь от ветра. В груди неловко ворочалось тянущее мутное чувство, похожее на то, что испытываешь, сталкиваясь во сне с самим собой. – Может, еще увидимся, – добавил Такасуги. В этот раз они улыбнулись оба. Они одинаково хорошо понимали, что последней эта встреча не станет. Когда они встретятся в последний раз, то хотя бы один из них потом больше никогда никуда не сможет вернуться. Так что им обязательно придется увидеться вновь – и видеться до тех пор, пока не наступит эта последняя встреча, которая доведет все до логического конца. Пожалуй, ждать осталось не так много: они уже слишком близко друг к другу подошли. Потом Хиджиката шагал по освещенной фонарями улице. Справа тянулись витрины магазинов, его блеклое отражение перетекало из одного стекла в другое – только позумент мундира выделялся ярким золотом. Память почему-то проматывала перед глазами один и тот же момент: узор на хаори уже не видать, а вскинутая рука все еще белеет в предрассветной темноте. Мысли в это время суток движутся вяло и бестолково; и все-таки, – думал Хиджиката, – можно ли идти по светлой дороге, если темная сидит внутри? Но тут впереди весело заморгала вывеска круглосуточного магазина, и он вспомнил, что надо купить сигарет.

@темы: Кихейтай, фик: авторский, Joui Wars - 2015, Романс

---

Нараку, романс

[Naraku-Crow]

Название: Пленники
Автор: Naraku-Crow
Форма: арт
Пейринг/Персонажи: Нобуме/Оборо
Тема: романс
Рейтинг: PG-13

Название: Перья
Автор: Naraku-Crow
Форма: арт
Пейринг/Персонажи: Оборо/Шое
Тема: романс
Рейтинг: PG-13

Название: Пустота
Автор: Naraku-Crow
Бета: Naraku-Crow
Размер: 2357 слов
Пейринг/Персонажи: Уцуро/Оборо
Тема: романс
Тип: слэш
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: PG-13
Саммари: Уцуро спас Оборо, и теперь ему принадлежит и его жизнь, и его тело.

Всё случилось быстро и просто — здоровый аманто пырнул его мечом в грудь, и мальчик упал. Попытался вздохнуть, но лёгкие наполнились его же кровью.
Было очень больно и как-то даже обидно — первый настоящий бой, он хотел забрать с собой как можно больше врагов, напавших на родную деревню. Но его, ребёнка, не воспринимали всерьёз, а когда он попёр в гущу боя, его походя убил первый же встретившийся аманто.
«Не может быть. Я не умру», — подумал мальчик, борясь с подступающим беспамятством. И умер.

***
Воскресать оказалось неприятно. Когда ты крепко спишь после утомительного дня, а кто-то толкает тебя в бок, или теребит за рукав. «Проснись, сынок, не спи за столом» — было почти так, только во много раз противнее.
Так не хотелось покидать уютную темноту, так хорошо было просто лежать, не чувствуя ничего. Но кто-то всё тревожил его, кто-то звал, просил очнуться.
В груди стало жечь, там будто медленно рос огненный шар. Мальчик закашлялся и понял, что во рту всё ещё кровь, только теперь она была не тёплой, а обжигающей, она опаляла так, что мысли путались от боли.
Он попытался подняться, выплюнуть её, но мягкий голос — тот, что призывал его — сказал почти нежно:
— Нет-нет, это нужно проглотить.
Ему крепко зажали рот, и мальчик испугался, что задохнётся и снова умрёт. Но кровь, что была во рту и в горле, вдруг ушла. Ему показалось даже, что она впиталась в тело изнутри — просто дышать в какой-то момент стало свободнее, легче. Тело снова стало послушным, пальцы закололо, как если бы он отлежал руку.
— Подымайся, вот так.
Под спину просунули руку и подняли, помогли сесть. Мальчик прищурился, но перед ним всё плыло. А потом мир снова сделался ясным, и мальчик увидел пепел вокруг, тела умерших в свете догорающего огня. Увидел глаза и улыбку, и серебристые волосы — он подумал даже, что это ангел из сказок, которые рассказывал когда-то их деревне случайно забредший христианский проповедник. Его аманто убили первым, но одна из сказок ожила. И одета сказка была как монах, правда, обычный, не христианский — с широкополой шляпой и посохом.
Мальчик оттолкнул от себя его руку, сплюнул на землю чёрный сгусток и поморщился. Его бы стошнило, не чувствуй он себя так… странно. Тело было словно и его — а словно и чужое. Он чувствовал запах пепла свежего мяса, ощущал тепло от пожарищ и боль в груди, но это всё было как далёкое воспоминание.
Он перевёл взгляд на человека-ангела и увидел глубокую рану на его руке. Вспомнил вкус раскалённого металла во рту.
— Кто ты? Что ты со мной сделал?
Ангел протянул раненую руку и родительским жестом убрал волосы с его лица. Он ничего не ответил, только улыбнулся. Почему-то именно это убедило мальчика в мысли, что лучше бы он оставался мёртвым.

***
— Акун…пунт… что?
— Точки на теле человека. Ткнёшь в определённую — и противник не сможет двинуть рукой, ударишь в другую — парализуешь его.
Уцуро поднял руку. Оборо нахмурился. С его точки зрения, копаться, выискивая на теле врага какую-то точку, было глупо. Бить надо кулаком или сразу мечом, сразу и сильно по голове, или в сердце — чтобы наверняка.
У Нараку ему жилось сытно, но утомительно — постоянные тренировки, а ещё бегай на побегушках у старших. Уцуро досталось за то, что он прихватил из разорённой деревни сопливого мальчишку, но он сказал, что выучит его, что у мальчика большое будущее. И на него махнули рукой — видимо, привыкли к его чудачествам.
У мальчика. У Оборо — такое имя ему дали в Нараку, велев забыть старое. А он и не помнил почти, что было до… до того, как он встретил Уцуро. Оборо как-то пытался расспросить его о том, что случилось той ночью, когда он очнулся со вкусом горячей крови на губах. Уцуро прижал палец к его губам и чуть качнул головой.
— Ты был не сильно ранен, просто оглушён, — сказал он.
Ну конечно. Многое из прошлого стёрлось из памяти Оборо, но противный хруст, с которым меч аманто вошёл в его тело, и боль, и сжавшие горло спазмы — это он помнил слишком хорошо.
Однако, так как людей Уцуро больше не воскрешал — а мертвецов с тех пор Оборо повидал немало — делал он это нечасто. Судя по тому, что его товарищи иногда погибали, а Уцуро не воскрешал их, и его никто не просил — об этой его способности мало кто знал. Если вообще знал кто-то из Нараку.

***
Второй раз это случилось спустя год после того, как Оборо попал в Нараку.
Уцуро отлучился по каким-то делам, и за Оборо принялись всерьёз. Тренировки и задания к тому времени стали ещё более тяжёлыми, и он стал чувствовать, как слабеет. Это было странно — казалось бы, тело должно уже привыкнуть к нагрузкам.
Однако в спарринге против наставника, который никогда не давал ему поблажки, он выдохся окончательно. Пропустил удар по голове и потерял сознание прежде, чем коснулся земли.
— …давай же, открой рот.
Что-то это напоминало, что-то неприятное и… очень личное.
Он открыл глаза и увидел Уцуро, склонившегося над ним с озабоченным выражением лица, он держал на весу руку.
Кроме них, в спальне никого не было. Ну конечно. то слишком для тебя, я говорил им, но они не хотели делать скидку на то, что ты ребёнок. Я чуть не опоздал… Открой же рот, ну.
— Ты?.. — от изумления Оборо не сразу нашёлся что сказать, а потом его захлестнул гнев. — Что ты сделал со мной? Что ты сделал… из меня? Мне теперь нужно пить человеческую кровь?
— Нет, только мою, — спокойно ответил Уцуро.
— А зачем ты тогда не отвечал мне? Зачем говорил, что мне всё показалось?
— Ты должен был привыкнуть.
— Привыкнуть к чему? Что я стал упырём? Или я оживший мертвец?
Уцуро улыбнулся, нежно и снисходительно, и снова стал похож на ангела из сказки покойного проповедника.
— Ты живой человек, ты дышишь, ты чувствуешь.
— Но я помню! Помню, как я умер, — тише добавил Оборо.
Уцуро протянул руку и погладил его по голове, убрал с лица свесившиеся пряди.
— Теперь ты снова жив, и не имеет значения, из-за чего, правда? А теперь открой рот и выпей… — он поднял руку и приготовился полоснуть по ней ножом.
— А ты кто такой? — совсем шёпотом спросил Оборо. — Кто ты такой, Уцуро?
Тёплые брызги попали ему на лицо и на губы, он невольно облизнулся, и внутри рта запекло. Голова закружилась, как от голода, и он послушно раздвинул челюсти, уже зная, что будет дальше.
Дальше была маленькая смерть, потому что тёплая струйка крови внутри его тела превратилась в огненный поток, выжигая всё изнутри. И это — было потрясающе, тепло бежало по венам, разнося жизнь и силу, расправляло его, как пустую перчатку. Как полую изнутри куклу.
Уцуро дождался, когда его перестанет корчить, и ушёл, а Оборо лежал на мокрой от пота постели, тяжело дыша, и думал о том, что он и есть пустая оболочка, внутри которой — его учитель. От этой мысли внизу живота почему-то становилось тепло и приятно.

***
— Мне нужна твоя кровь.
Уцуро словно не слышал его. Он сидел на футоне посреди своей комнаты, положив руки на колени и закрыв глаза, и выглядел так, будто полностью отрешён от этого мира. Может, отдыхал после долгого разговора с Тендошу.
Сейчас он походил на ангела как никогда. Кто знает, почему Оборо так врезалась в память та сказка, что он вспоминал её почти всегда, глядя на Уцуро.
Тот был добрым, куда добрее, чем можно было ожидать от члена карательной организации. А ещё он совсем не изменился с тех пор, как оживил Оборо. И если сначала он воспринимал Уцуро почти как отца, а потом как старшего брата, то сейчас тот казался ровесником. Юным и красивым, пусть и недостижимо далёким.
Оборо подошёл и сел рядом, и осторожно коснулся бледной руки.
— Мне нужна твоя кровь, — повторил он.
На губах Уцуро появилась улыбка. Не открывая глаз, он спросил:
— Неужели ты ослаб?
— Завтра трудная миссия, повстанцы укрепились в деревне так, что легко с ними не справиться. Мне нужно быть уверенным, что я справлюсь.
— Я же говорил тебе — расходуй силу экономно, — Уцуро был в своём духе, при юной внешности вёл себя, как занудный старик. — Используй своё знание акупунктуры, и тебе не придётся применять грубую силу…
— Никогда нельзя предугадать, что нас ждёт там.
— …А ещё я лечил тебя совсем недавно.
— Лечил, — повторил Оборо. В том, что он сосал кровь Уцуро из его ран, всегда было что-то неприличное, может, потому что это их совместная тайна, а может, потому что Оборо касался губами и языком его тела, слизывая капли крови с раны — и это доставляло ему дополнительное удовольствие. Это не было лечением, наоборот, это распаляло всё больше с каждым разом. — Но я же сказал — я не хочу рисковать.
— Будь бережнее со своим телом, Оборо.
— С твоего позволения, я сам решу…
— Нет, не сам, — Уцуро сказал это так легко и спокойно, будто заметил, что солнце вышло из-за тучи. — Я дал тебе жизнь, и она принадлежит мне. Поэтому я говорю…
— Моя жизнь? И моё тело тоже? — против воли, вышло очень двусмысленно, но Уцуро только усмехнулся. И эта его усмешка настолько отличалась от обычной его мягкой улыбки, что Оборо почувствовал, как впервые в жизни теряет голову.
Уцуро широко распахнул удивлённые глаза, когда его толкнули на футон, когда Оборо навалился сверху, прижав его. Но лицо его очень быстро приняло спокойное выражение.
— Я не сказал, что не дам тебе крови, — сказал он.
— А я не сказал, что мне нужна только кровь, — охрипшим голосом ответил Оборо.
Уцуро моргнул растерянно, а потом рассмеялся — и это была именно та реакция, которой боялся и которую ждал Оборо, когда думал о том, чтобы сказать ему о своих желаниях. Смех учителя над глупым несмышлённым учеником, который вдруг сделал ужасную глупость.
Чтобы оборвать его смех, он вцепился зубами в шею. Уцуро охнул и замолчал, а внутри у Оборо стало расти знакомое живительное тепло.
Когда он напился и выпрямился, вытирая губы, то почувствовал страшное смущение. Ужасно, а он-то думал, что не способен на сильные чувства, что они умерли вместе с ним тогда, на пепелище его деревни.
Оборо поднялся, вытирая рот и стараясь не смотреть на Уцуро.
— Ты получил, что хотел? Тогда иди — и береги себя.
Он невольно кинул взгляд — и застыл. Уцуро лежал на футоне, волосы раскинулись вокруг головы, кимоно чуть сползло с плеча и было запачкано бурым. Но смотрел он так же, как и тогда — на мальчика, оживлённого им.
— Почему я? — спросил Оборо, тяжело дыша. — Почему ты тогда оживил меня? Хотел сделать из меня своего слугу? Личного бойца? Или это была просто блажь? Ты ведь мог бы вернуть многих из тех, кто погиб. Но вот он я — один, я работаю на тебя, я служу тебе, потому что поклялся — да я и не смогу без тебя, без твоей крови.
Уцуро поднялся, поправил кимоно. Осторожно коснулся раны на шее, поморщился.
— А ты? — спросил он странным тоном, каким никогда не говорил с Оборо раньше. — Почему ты в Нараку? Аманто убили твою семью, а мы служим Тендошу и помогаем усмирять повстанцев. Из-за нас по всей Японии становится больше таких деревень. Разве тебе хочется, чтобы твою судьбу повторили другие дети. Так почему же ты здесь?
— Я же сказал, — отчеканил Оборо, чувствуя, как ему становится трудно дышать, — сказал, что я не могу без тебя.
Он развернулся и вышел, стараясь не бежать со всех ног.

***
Как раньше тепло растекалось по телу, когда Уцуро делился с ним своей кровью, так сейчас холод сжимал, леденил внутренности. Похожее чувство он испытал, когда узнал, что Уцуро сбежал из Нараку, пропал бесследно.
Ничего не сказал ему… даже не предложил уйти вместе. А может, после той вспышки эмоций, за которую Оборо корил себя много раз, разочаровался в нём? Пожалел, что отдал исцеляющую силу недостойному?
Сам он так ничего и не объяснил за всё то время, что сидел в темнице. Ласково ворковал с девочкой — ученицей самого Оборо, которую он подослал в надежде, что она разговорит Уцуро… Шоё, как он велел себя теперь именовать. Интересовался, как дела у Нараку, и открыто радовался, если повстанцы одерживали победу — а особенно если это были Джои — его бывшие ученики. Шваль, которую он подобрал так же, как Оборо когда-то, и в которых вдохнул свои идеи, как в Оборо когда-то — жизнь.
Холод — это всё, что чувствовал Оборо, глядя на отрубленную голову.
— Их не стоит убивать, — сказал он, когда его просили, что делать с Джои. — Они больше смогут сопротивляться.
Он не мог позволить, чтобы уничтожили тех, в ком осталось немного от Уцуро. Потому что внутри него давно уже было пусто.

***
— Ты совсем расклеился, как я посмотрю.
Оборо ничего не ответил, даже не повернулся на голос — одновременно узнаваемый и незнакомый. В стекле рубки отразился знакомый силуэт, но очень мутный — лица не разглядеть.
— Отвратительно выглядишь, тебя стоит подлечить.
— Не нужно, — сказал Оборо, не оглядываясь.
Сильная рука легла на его плечо, развернула к себе. Взгляд у Уцуро был стеклянный, как у робота. А может, так казалось Оборо, который до сих пор не верил, что существо, способное воскрешать кровью покойников, само воскресло из мёртвых.
— Ну же, — сказал Уцуро, — что за капризы.
— Не нужно, я ещё держусь, — ответил Оборо, глядя исподлобья. Ему и в самом деле было больше не нужно всё это — Нараку, новый Уцуро, новый мир, который они создавали железом и кровью.
Уцуро улыбнулся — и это точно не была улыбка человека-ангела из прошлого.
— Ты спрашивал меня как-то, почему я воскресил тебя? Не ради ли того, чтобы воспитать личного слугу, своего бойца? Да, именно поэтому. И ты помнишь, что я сказал тебе?
— Что моё тело принадлежит вам, — устало ответил Оборо.
— Именно так. А теперь, — Уцуро вдруг толкнул его к металлической стене, прижал, поднёс руку к его губам. — Ну же, открой рот.
Это было словно как в старые времена — а вроде и нет. Совсем ничего общего, но ведь не было больше и мальчика Оборо, не было и Уцуро, который учил его.
— Я верен своему слову. Но почему бы вам не найти новое тело, куда более свежее, — бросил он.
— Потому что в тебе ещё остались силы. Потому что я ещё не выжал тебя до конца, — сейчас улыбка Уцуро стала почти ласковой. Он сам поднёс запястье ко рту, крепко себя укусил и мазанул по губам Оборо, тот дёрнул головой, отворачиваясь. Тогда пальцами другой руки Уцуро цепко ухватил его за подбородок и повернул, и разжал губы.
И Оборо против воли потянулся к ней — к силе, к жизни.
— Вот так, давай, — Уцуро смотрел насмешливо, зло, а потом резко отнял руку, чтобы увидеть, как Оборо тянется губами. — Ну так что, не нужно? Ладно, пей.
Кровь лила по подбородку, за ворот, по груди, кровь напитывала ткань одежды. Кровь дарила краткий миг наслаждения, и всё же не было больше того жара, что растекался по венам.
Оборо пил, стыдясь себя и понимая — это потому, что в нём больше нет прежнего Уцуро, и то, что он пьёт, только разъедает изнутри, увеличивая пустоту.

@темы: Нараку, арт/коллаж, фик: авторский, Joui Wars - 2015, Романс

---

Шинсенгуми, романс 2

[Shinsengumi forever]

Название: Хиджиката-сан, можно потрогать ваш... меч?
Автор: Shinsengumi forever
Пейринг/Персонажи: Хиджиката/Окита
Тема: романс
Рейтинг: PG-13

Название: Zzzzzzzzzz....
Автор: Shinsengumi forever
Пейринг/Персонажи: Камуи/Сайто/Кагура
Тема: романс
Рейтинг: G

Альтернативный вариант

@темы: арт/коллаж, Шинсенгуми, Joui Wars - 2015, Романс

---

Шинсенгуми, романс

[Shinsengumi forever]

Название: Последний девственник Эдо
Автор: Shinsengumi forever
Бета: Shinsengumi forever
Размер: 6300 слов
Пейринги: Окита/Шинпачи;

также упоминаются

хиджигин, контаэ, кагусоёнобу, такамуи, Доман/Кецуно Ана, Кацура/Икумацу, сарузен, Сайто/Элизабет и мн. др.
Жанр: юмор, романс
Тема: романс
Категория: слэш, гет, фемслэш
Рейтинг: R
Саммари: По заявке: Окита/\Шинпачи. Все устроили свою личную жизнь, и только эти двое остаются девственниками. Напиться/накуриться и переспать. Первый раз для обоих.
Предупреждения: пост-канон, все совершеннолетние.

Сто сорок восьмая вечеринка в честь победы над Тендошу была в самом разгаре. Громкий смех, пьяные выкрики, весёлые голоса, а иногда и звуки ударов разносились на всю округу. Сого в этом празднике жизни не участвовал. Он лежал на крыше, заложив руки за голову, любовался луной и размышлял о тяжёлой судьбе молодых и привлекательных Раков с садистскими наклонностями.
Получив трёпку, Тендошу сбежали с Земли, сверкая пятками. Они, конечно, кричали что-то вроде: «Мы вам ещё покажем, уроды!», но это звучало не слишком впечатляюще. Тем более что в космосе их поджидали Харусамэ, босс которых имел к парням в смешных шляпах некоторые претензии. Насколько Сого знал нового короля пиратов, о Тендошу можно было забыть.
Воевать Сого нравилось, а вот мирная жизнь стала для него настоящим испытанием. С победы над Тендошу прошло ровно сто сорок девять дней, и за это время команда храбрых освободителей страны не устроила вечеринку только однажды – в тот день, когда Кацуру Котаро назначили министром внутренних дел. Тогда все были слишком пришиблены, шокированы и подавлены, чтобы напиваться. Ещё им было стыдно смотреть в глаза друг другу, как подозревал Сого.
Но уже на следующий день данна притащился к Шинсенгуми с бутылкой под мышкой и сказал, что его терзают кошмары и страх за будущее страны и что это необходимо запить. Хиджиката, который не любил пить в толпе, но героически боролся со своими комплексами, немедленно согласился. Потом к ним присоединились остальные, и череда пьянок возобновилась.
Внизу зааплодировали, застучали кулаками по столам и начали выкрикивать:
– По-це-луй! По-це-луй!
Сого застонал и приложился к горлышку бутылки, которую предусмотрительно взял с собой на крышу.
Кондо-сан опять подбил рядовых на это – значит, ему сейчас достанется. И значит, он до утра будет приставать к людям и со счастливым видом рассказывать, какая Отаэ-сан суровая, но прекрасная. Ещё один повод как можно дольше оставаться на уютной и безопасной крыше.
Это повторялось каждый день: Хиджиката и данна встречались в городе и шли в бар, старая карга из закусочной устраивала девичник, йошиварские шлюхи бросали вызов пижонам из Такамагахары. Неважно, кто начинал пьянку, вскоре на запах спиртного собиралась целая толпа. Шинсенгуми и Джои, бездомные и ниндзя, трансы и хостесс – все пили, веселились, и, казалось, конца этому не будет.
Сого старался держаться от них подальше.
Не то чтобы он не любил сакэ, или страдал от язвы, или возглавлял клуб «Долой радости жизни!» – совсем нет. Причина была намного проще и постыднее.
Хлопнула дверь – кто-то вышел на улицу. Если это был Хиджиката, значит, пришёл черёд любовно подобранного и заготовленного с утра булыжника.
Сого осторожно выглянул за край крыши. Именно в этот момент человек внизу поднял голову и посмотрел прямо на него.
– Окита-сан? – сказал йорозуевский очкарик. – Что ты там делаешь?
Ракам с садистскими наклонностями в последнее время не везло.

– Почему ты не пьёшь со всеми?
Очкарик только выглядел скромным задротом – на крышу он забрался без стеснения.
– Сочиняю предсмертное хокку для Хиджикаты.
– Непохоже, чтобы Хиджиката-сан был при смерти.
– Всё может измениться в любой момент. Жизнь так быстротечна.
– Понятно, – сказал очкарик. И без паузы добавил: – У меня сегодня тоже неудачный день.
– Кхм, – выразил вежливый интерес Сого.
– По гороскопу, – зачем-то добавил очкарик. – Окита-сан, ты смотришь Чёрный Гороскоп Кецуно Аны?
– Нет, – сухо ответил Сого. – Никогда не интересовался гороскопами.
– Повезло, – очкарик вздохнул. – Я раньше тоже не интересовался, но с тех пор, как Кецуно Ана уехала на медовый месяц и оставила вместо себя Гедомару-сан, вся моя жизнь пошла наперекосяк.
– Не слишком ли много внимания ты уделяешь гороскопам?
Очкарик снова вздохнул.
Сого не интересовали чужие проблемы, но жизнь давно научила его, что с ребятами, у которых такой безжизненный взгляд и которые так тяжело вздыхают, надо вести себя осторожно – не то рискуешь остаться с заблёванными башмаками.
– И что за гороскоп? – спросил он вяло. – Советуют сходить к окулисту? Предсказывают, что дужки расшатаются?
Очкарик явно ждал вопроса. Не изменившись в лице, всё так же глядя перед собой, он монотонно процитировал:
– «У Львов, которые носят очки, сегодня неудачный день».
Сого фыркнул, не сдержавшись, но очкарик не обиделся.
– Гин-сан и Кагура-чан тоже смеются, а ведь мне совсем не до смеха. С тех пор как Гедомару-сан ведёт Чёрный Гороскоп, она всегда, из раза в раз, сообщает, что у Львов, которые носят очки, неудачный день. У неё что-то личное к очкам? Я настолько скучный персонаж, что ей даже гороскоп для меня придумывать лень? Может быть, и звёздам лень двигаться по небосводу ради меня?
Сого считал, что звёзды, отвечающие за судьбу очкарика, проиграли в карты или проспорили – вряд ли они согласились на столь унылую работу добровольно. Озвучивать это он не стал: очкарик и так завёлся.
– А ведь Кецуно Ана очень давно отсутствует и даже не думает возвращаться. Это уже какой-то медовый квартал получается! Они с Доман-саном в меду купаются, а у меня всё время сплошная чёрная полоса!
– Почему бы просто не перестать смотреть эту передачу?
Очкарик горько усмехнулся.
– Если бы всё было так просто. Главная беда в том, что гороскопы Гедомару-сан всегда сбываются.
– Да ну, – сказал Сого, холодея. – Чушь.
– Если бы ты знал Гедомару-сан чуть лучше, ты бы так не говорил. Хочешь доказательств? Пожалуйста: сегодня утром Кирара-сан сообщила мне, что встречается с Такачином. С Такачином! – очкарик без спроса взял бутылку и отхлебнул из горла. – Мы переписывались с ней годы, потом я пригласил её на концерт Оцу-чан, там она познакомилась с Такачином, и вот – они уже встречаются! А Оцу-чан? Она обручилась с автором своих песен, который ещё и её продюсер! Можешь себе представить? Поп-звезда, вышедшая замуж за продюсера, – это ведь такой штамп из бульварных романов, но у Оцу-чан теперь штамп не в романе, а в паспорте. – Он вцепился в волосы. – А Абуто? Помнишь Абуто? Он сказал, что при первой встрече принял меня за девушку и хотел подкатить, но вовремя передумал, – очкарик рассмеялся неестественным ломким смехом. – Однорукий пират и бывший злодейский прихвостень – даже для него я недостаточно хорош!
Чтобы Сого демоны сожрали, если он знал, кто все эти люди, но очкарик всерьёз присосался к бутылке, которая, между прочим, не была бездонной. Требовалось успокоить его и попытаться отвлечь.
– Вы можете попробовать кроссдрессинг. Есть секс-шопы для геев, там продают любую одежду, от мини-кимоно до нарядов горничной. Спроси у мадемуазель Сайго. Или у нашего мистера Баттерфляй, уверен, он разбирается в таких вещах.
Очкарик посмотрел на него с уважением.
– Окита-сан, ты такой опытный. У тебя-то уж точно каждый день удачный, так? Не найдётся девушки, которая отказалась бы встречаться с тобой, так?
Сого неловко кашлянул.

От необходимости отвечать его избавил шум голосов снизу и собачий лай. Ну, по крайней мере он точно знал, кто это.
Сого свесился с крыши и крикнул:
– Блевать только в урну!
Чайна посмотрела вверх, и Сого увидел её раскрасневшееся от сакэ лицо и ненормально блестящие глаза. Рядом с ней топтались псина и Нобумэ.
– Садист, – Чайна махнула ему, опасно покачнувшись. – Мы с Нобумэ идём к Соё-чан догоняться. Хочешь с нами?
– Драться подушками, делиться секретами и пить какао? Спасибо, не интересуюсь, я уже вырос из пижамных вечеринок.
Чайна показала ему язык, Сого показал ей средний палец. В ответ она ударила себя ребром ладони по сгибу локтя – это движение заставило её пошатнуться снова, но Нобумэ успела поймать её за талию.
– Ну и сиди здесь как сыч, – заявила Чайна, – а мы будем веселиться до упааа…
Она повалилась в другую сторону, но Садахару вовремя подставил ей бок. Втроём они медленно двинулись по залитой лунным светом улице, Нобумэ на ходу обернулась и посмотрела на Сого с нескрываемой угрозой. Он хотел и ей показать средний палец, но передумал: у этой отмороженной совсем не было чувства юмора.
– Чайна – в дрова, – сказал он, возвращаясь на своё место. – И где только хвалёный метаболизм ято? Ещё и догоняться собралась.
Он покачал головой, улыбаясь. Такие словечки от Чайны звучали до смешного нелепо.
– Это Камуи её научил, – равнодушно сказал очкарик. – А его научил Такасуги-сан.
– Даже знать не хочу, кто научил Такасуги.
– Они с Нобумэ-сан и принцессой встречаются, – продолжил очкарик всё тем же монотонным тоном.
Сого уставился на него во все глаза:
– Кто, Такасуги?
Теперь и очкарик уставился на него:
– Нет. Кагура-чан.
Сого, как раз собиравшийся отхлебнуть сакэ, подавился.
– Это называется «трисам», – пояснил очкарик.
– Не может быть.
– Принцесса где-то вычитала.
– Да я не про то! Ладно девка из Мимаваригуми, я не удивлён, но Чайна и принцесса…
– Они уже совершеннолетние.
Сого потряс головой, пытаясь уместить это в голове.
– Стой-стой, они… втроём? Садо-сестрички занимаются трисамом?.. То есть когда она звала меня с собой, она предлагала…
Не договорив, Сого рванул к краю крыши, но улица уже опустела – пьяное трио исчезло из виду. Трио… с ними ведь был щенок-переросток. И он уже не щенок, по собачьим меркам он уже совершеннолетний. Значит ли это…
Сого снова сел рядом с очкариком и отобрал у него бутылку. Он был недостаточно пьян для всего этого дерьма.

Снова раздались вопли: «По-це-луй! По-це-луй!». Очкарик выдал ещё один страдальческий вздох.
– Кондо-сан ведь прекрасно знает, что сестра скорее убьёт его, чем поцелует при всех.
– Это печально, – согласился Сого, разглядывая бутылку на свет. – Мазохисты делают существование садистов бессмысленным.
– Они, наверное, скоро поженятся, – убито сказал очкарик. – Я совсем не против на самом деле, я правда верю, что Кондо-сан сделает сестру счастливой, но… Но они же поселятся в нашем доме! И будут заниматься… заниматься…
Сого заржал: сакэ достигло назначения, и ему стало намного веселее.
– Просто не подглядывай за своей сестрой.
Очкарик покраснел так сильно, что это было видно даже в полутьме.
– И не собирался! Но просто, зная, что они будут делать это под одной крышей со мной…
Двери внизу распахнулись, простучали быстрые шаги, женский голос сказал со сдерживаемым гневом:
– Уже поздно, я ухожу.
– Икумацу-доно, ну постойте же! Это была просто шутка, неужели вы обиделись?
– Я не обиделась. Но когда ты пообещал, что осторожно подготовишь друзей к сообщению о помолвке, мне и в голову не могло прийти, что ты попытаешься поцеловать меня у всех на глазах.
– Зато не пришлось объяснять всем по отдельности. Наглядная демонстрация всегда говорит лучше слов. Лидер должен подавать пример и… Икумацу-доно, куда же вы?!
– Вот и Кацура-сан с Икумацу-сан собираются пожениться, – мрачно сказал очкарик. – А ещё Сакамото-сан с Орьё-сан. Стоило Сакамото-сану найти ту мифриловую жилу на Эльфотории, как Орьё-сан мигом сменила гнев на милость.
– А тебя, получается, напрягает, что они будут трахаться под одним с тобой небом?
– Окита-сан! Я не это имел в виду!
– Кстати, – Сого отставил пустую бутылку в сторону и полез на козырёк: там у него был небольшой тайник.
Вернулся он с двумя бутылками, одну всучил очкарику, вторую открыл зубами.
– Кстати, все твои жалобы пока что касаются обломов с женщинами. Ты сексуально озабоченный?
Очкарик замямлил что-то, но Сого как раз приложился к бутылке и щедро отхлебнул.
Когда горло перестало жечь огнём и вернулась способность дышать, мысли Сого уже перескочили на другую тему.
– Думаешь, мне легко? – спросил он немного бессвязно. – Счастье, что Хиджиката-сан и данна не могут пожениться, не то настрогали бы кучу кудрявых пожирателей майонеза.
– Ч-что?
Сого постучал себя пальцем по виску.
– Интеллект и либидо у них примерно на одном уровне – на уровне кроликов. Трахаются каждый день. Точнее, ночь. И где? – в наших казармах, конечно, под одной крышей со мной.
У очкарика даже уши заалели.
– Я думал, они ходят в лав-отель, – пробормотал он.
– Сначала ходили, но потом совсем обнаглели.
Сого снова приложился к бутылке. Смеяться над очкариком было просто и привычно, но сам он недалеко ушёл. Он ведь действительно подсматривал за данной и Хиджикатой. И подслушивал. И размещал камеры наблюдения в комнате Хиджикаты. Иногда тот их находил и начинал орать, брызгая слюной, – Сого с невинным видом отвечал, что просто собирает компромат, чтобы сместить его с места замкомандующего. Но причина была намного проще и постыднее.
– Этому есть объяснение, – тем временем говорил очкарик. Язык у него заплетался, и мысли, кажется, тоже. – Война закончилась, мы наконец-то свободны – люди испытывают эйфорию. Им хочется радоваться жизни и не думать о том, что судьбу страны теперь определяет Кацура-сан. Отсюда все эти вечеринки. Но в душе они не до конца верят, что беды закончились, что враг не вернётся вновь, поэтому стремятся насладиться жизнью, пока есть возможность. Отсюда все эти влюблённые парочки. Такова психология людей в поствоенный период.
– Ты где это вычитал? – насмешливо спросил Сого. – В книге «Сто причин, по которым я остаюсь девственником»?
Очкарик вздрогнул и вытаращился – сквозь стёкла очков его глаза казались огромными.
– Как… как ты узнал?!
Сого пьяно засмеялся.
– Ты лучше спроси, есть ли в этом городе хоть кто-то, кто не знает. Думаю, твои друзья заключают пари, сумеешь ли ты лишиться девственности до старости или так и умрёшь черри-боем.
– О-Окита-сан!
Всё ещё посмеиваясь, Сого протянул руку за бутылкой, но не нашёл её. Пошарил вокруг, но бутылки не было. Тогда он повернулся, чтобы внимательно всё осмотреть, и оказался лицом к лицу с огромной белой уткой. В одном крыле у утки была бутылка, а в другой табличка: «Не это ищете?»
– Я ищу меч, – честно сказал Сого. – Если на одно пернатое в мире станет меньше, моё настроение точно улучшится.
– Элизабет-сан! – воскликнул очкарик. – Что вы тут делаете?
«Тсс!»
Утка немного повернулась, и стало видно, что с другой стороны от неё сидит Сайто, привалившись к её плечу и посапывая.
Очкарик смутился.
– И давно вы тут сидите?
«Мы уже уходим».
Утка вернула Сого бутылку, подхватила сопящего Сайто и спрыгнула с крыши.
– Подлые Джои похищают офицеров Шинсенгуми средь бела дня, – прокомментировал Сого. – Точнее, средь тёмной ночи. Куда катится мир.
Очкарик только глазами хлопал.
– Так Элизабет-сан и Сайто-сан…
– Шинсенгуми стали прибежищем для зоофилов. Сначала Кондо-сан запал на гориллу, потом Шимару-нисан – на утку.
– Ты кого гориллой назвал?!
Сого вытер горлышко бутылки после утки.
– Все беды от алкоголя. – Он глотнул сакэ и продолжил: – Чем больше пьёшь, тем прекраснее тебе кажется мир и люди вокруг. Данна допился до Хиджикаты, Шимару-нисан – до утки, а некоторые допиваются до свадебных колоколов. Чем круче вечеринка, тем больше риск проснуться с похмельем и кольцом на пальце. Или даже с парой карапузов и наполовину выплаченной ипотекой. Чтобы смириться с этим, приходится напиваться снова и снова – бесконечный цикл пьянства, алкогольное опьянение длиной в жизнь.
Очкарик улыбнулся.
– Ты говоришь прямо как Такасуги-сан, – он снова помрачнел. – Ты знаешь, Такасуги-сан ведь тоже Лев.
Сого честно попытался найти в этой фразе смысл, но не смог.
– А ещё он тоже носит очки – иногда, когда читает. Однажды я подумал, раз Гедомару-сан такая ленивая, вряд ли она станет придумывать разные гороскопы для одного знака Зодиака. По крайней мере не для людей, похожих друг на друга.
– Вы с Такасуги не похожи.
– Но у нас даже имена начинаются одинаково!
Сого помотал головой.
– «Лукас» и «лузер» тоже начинаются одинаково, но ты же не назовёшь Джорджа Лукаса лузером, правильно?
– Ты меня сейчас неудачником обозвал?!
Очкарик сделал глубокий вдох, успокаиваясь.
– Неважно. Я спросил Такасуги-сана, какой у него гороскоп. И что ты думаешь?
– Ну? – заинтересовался Сого.
– «У одноглазых Львов, которые носят очки для чтения, сегодня удачный день»! – возмущённо процитировал очкарик.
Сого зажал рот рукой и согнулся пополам.
– Тебя тошнит?
– Не-а, я умираю со смеху, – Сого вытер выступившие на глазах слёзы. – И что, его гороскоп тоже не меняется?
– В том-то и дело. С тех пор как Гедомару-сан ведёт Чёрный гороскоп, у Такасуги-сана сплошь белая полоса. Это ещё хорошо, что он передумал уничтожать мир, иначе мы все сейчас выживали бы в условиях Апокалипсиса.
Сого резко стало не до смеха.
– Я правильно понимаю, что, пока Гедомару замещает Кецуно Ану, изменений в жизни можно не ждать? Такасуги будет всегда везти, а тебя будут всегда обламывать?
Очкарик кивнул. Сого сжал кулаки.
– О чём только думала Кецуно Ана, когда оставляла судьбы людей в руках этой рогатой стервы?!
– Вот именно.
– Пока она греет задницу на космических курортах, мы обречены на вечную чёрную полосу!
– Так и есть.
– Пусть её муж уже вытащит нос из её задницы, пока мы все не провалились в одну огромную задницу!
– Не слишком ли много задниц, Окита-сан? – очкарик вдруг замолчал, а потом очень осторожно спросил: – Окита-сан, так ты всё-таки смотришь Чёрный Гороскоп?
Упс.
Сого обвиняюще взглянул на бутылку. До сих пор алкоголь был его верным другом, тем больнее оказалось предательство.
– Постой, так у тебя тоже неудачный гороскоп? – не унимался очкарик. – Какой?
При других обстоятельствах Сого ни за что не признался бы, но в его желудке с утра не было ничего, кроме сакэ, а в его жизни уже давно не было ничего, кроме разочарования. Он посмотрел на звёзды, безразлично мерцающие над головой, и решил отдаться на их волю.
– «Привлекательным Ракам с садистскими наклонностями сегодня не удастся потерять девственность», – процитировал он равнодушным тоном.
Он ожидал, что очкарик начнёт смеяться – тогда можно было бы убить его и пойти наконец спать. Но очкарик не засмеялся – он сделал хуже.
– Окита-сан, так ты тоже девственник?
– Не «тоже»! Я не такой, как ты. – Сого ещё отпил из бутылки и сказал сквозь зубы: – Я девственник технически.
Очкарик прищурился и стал вдруг выглядеть на редкость циничным.
– «Технически»? Что это должно значить? Имей в виду, дрочка не считается. Если ты дрочил, пока она была в соседней комнате, и даже если она смотрела, пока ты дрочил, это всё равно не считается.
– Да ты настоящий профи, как я погляжу.
Сого вздохнул и прикрыл глаза.

Во время войны он был занят: оттачивал свои навыки, дрался с Чайной, измывался над Хиджикатой, отлынивал от работы и, конечно же, спасал мир. После войны, когда спасённый мир продолжил жить своей жизнью как ни в чём не бывало, а спасителям не перепало ни гонораров, ни звёзд на Аллее Славы, Сого решил заняться устройством своей личной жизни. Вот тут-то и начались проблемы.
Первым делом он попытался с Чайной. Это казалось логичным и естественным, тем более что она нажрала себе отменные сиськи и задницу. Но ничего не получилось: все их попытки заканчивались дракой, и дальше поцелуев зайти ни разу не удалось. В конце концов оба признали, что драться друг с другом им интереснее, чем трахаться, и остались друзьями.
Другие женщины в окружении Сого были либо старше его, либо в кого-то уже влюблены, либо абсолютно безумны даже по его не то чтобы завышенным меркам. Сого не был гомофобом, Сого переключился на мужчин.
К сожалению, те его знакомые мужчины, которые не входили в круг друзей и сослуживцев, оказались либо натуралами, либо стариками, либо абсолютно больными на голову.
Сого попытался с психованным братцем Кагуры, что само по себе говорило о глубине его отчаяния. Сначала всё шло неплохо: они от души избили друг друга, а после этой прелюдии в стиле ято перешли к более интересным и менее травматичным занятиям. Однако когда дело было уже на мази, Камуи вдруг отодвинулся и сказал, что нужно подождать Такасуги. Сого ответил, что уже достаточно взрослый, чтобы обходиться без присмотра старших, но Камуи покачал головой и спихнул его с себя.
– Без Шинске нельзя, – сказал он серьёзно, – он очень обидчивый.
Так Сого узнал о личной жизни отрицательных персонажей значительно больше, чем хотел бы, и не смог лишиться девственности. Снова.
После этого он решил не связываться со знакомыми и, переступив через гордость, отправился в Ёшивару. Он не знал, что Кецуно Ана уже сбежала в свой бесконечный медовый месяц, поставив крест на его личной жизни.
После войны, лишившись давления со стороны и бакуфу, и Харусамэ, женщины Ёшивары решили сменить курс. Ха, да они сделали полный разворот! Ёшивара объявила себя эмансипированным городом женщин – ни Сого, ни любой другой мужчина не мог лишиться девственности в этом месте.
Конечно, Эдо не остался без проституток, но девицы, отиравшиеся на ночных улицах, гейшам в подмётки не годились, а Сого отнюдь не мечтал подхватить какую-нибудь заразу. Тогда-то он и начал смотреть Чёрный Гороскоп, но день изо дня ничего не менялось – Сого просыпался девственником и девственником же засыпал. А ведь как раз в это время Кондо-сан решился сделать предложение Шимуре Отаэ и остался жив, а Хиджиката и данна наконец осознали свою принадлежность к ЛГБТ и начали сплетаться конечностями во всех уединённых и не таких уж уединённых местах.
Сого чувствовал, как его постепенно охватывает депрессия и ненависть к людям.
Потому он и сторонился ежедневных вечеринок: алкоголь делал уязвимым, снимал внутренние ограничители – не хотелось однажды проснуться в объятиях какого-нибудь Камиямы. Сого ещё не настолько отчаялся.

Ничего из этого он очкарику не сказал.
– Разница между мной и тобой принципиальная. Тебе не дают, а я… сам не беру.
– О, понятно. А ты ходил к врачу?
– Ты что подумал, эй?
Очкарик пригорюнился, обняв бутылку.
– Теперь понятно, почему ты не веселишься вместе со всеми. Мы похожи.
– Нет никаких «мы».
– Все стараются развлекаться по максимуму. Все влюбляются, как будто им возбуждающее в сакэ подливают. Все сходятся, целуются, занимаются… всяким, – он вздохнул так, словно хоронил свою молодость, не меньше. – Даже Хасегава-сан смог помириться с женой – кто бы мог подумать, что ему удастся. А Муцу-сан и Матако-сан? Кто мог предположить, что они понравятся друг другу? Каждый стремится найти себе пару, словно других возможностей больше не будет, словно Ковчег вот-вот отчалит и одиночек на борт не возьмут. Такое ощущение, что у всех вдруг наступила весна юности… даже у тех, кому недалеко до маразма.
Они оба завистливо вздохнули: о гареме Мацудайры слышали все, кто имел уши.
– Почему же мы остались за бортом Ковчега? – с пьяным упорством продолжал очкарик. – Почему для нас не расцветает весна юности? Мы оба одинокие и несчастные…
– Не равняй меня с собой.
– …молодые и привлекательные…
– Не равняй себя со мной.
– Я ещё понимаю, почему тебе трудно кого-то найти – мало кто согласится на изощрённые и жестокие бдсм-сессии.
– Эй, ты что про меня навоображал?
– Но я-то не извращенец.
– Трёпки захотел?
Очкарик не слышал никого, кроме себя.
– Я ведь тренировался, изменился в лучшую сторону, стал намного сильнее – даже подстригся и поменял очки…
– Не заметил ни того, ни другого.
– Я уже не тот Шинпачи, что был когда-то.
Он бормотал что-то ещё, а Сого рассматривал его с неожиданным интересом. Если подумать, очкарик действительно изменился. Он вытянулся, раздался в плечах и уже не походил на хилого задрота. И он действительно прокачался – Сого не сомневался, что при случае сумеет уложить его на лопатки, но не мог не признать, что сам по себе, без сравнения с лучшими, очкарик силён. А ещё, если присмотреться, он не был уродом.
В размягчённом алкоголем мозгу Сого начала формироваться некая идея. А ничего не подозревающий очкарик продолжал бормотать – спьяну его понесло в пафос.
– Им так хорошо и весело, они счастливы и даже не замечают нашего отсутствия. Мы как изгои, прячущиеся в тени… Если и есть кто-то, кому хуже, чем нам, так это тем беднягам, которых отвергли.
– Так тебя же и отвергли. Трижды, если я правильно понял.
Очкарик словно не услышал.
– Мы не знаем счастья, но не знаем и разочарования, а они…
– О, Цукки, Кьюбей, и вы здесь? – донёсся громкий голос с улицы.
Сого дополз до края крыши и посмотрел вниз.

Перед входом в кабак стояли три женщины: куноичи-мазохистка, сталкерившая данну, одноглазая девица из клана Ягю, сохшая по Шимуре Отаэ, и блондинка со шрамом – глава шл… то есть свободных женщин Ёшивары. Если Сого не ошибался, она тоже положила глаз на данну.
– Сталкерское трио в сборе, – прошептал очкарик у него над ухом.
– Сарутоби, – сказала блондинка, – не ожидала, что ты придёшь.
Несмотря на шрам, она была горячей штучкой – данна, наверное, последних мозгов лишился, раз променял её на Хиджикату.
– Что ты такое говоришь, Цукки. Если кого здесь и не ждали, так это Кьюбей. Ведь на вечеринке наверняка будет Отаэ со своей ручной гориллой.
– Сарутоби…
– Всё в порядке, – тихо сказала одноглазая. – Я желаю Таэ-чан счастья, неважно с кем, с гориллой или с бабуином.
– Пра-авда? Но ведь Отаэ собирается жить в вольере с этой гориллой, есть её бананы и рожать ей гориллят.
– Убью сучек, – пробормотал Сого. – Да что они знают про Кондо-сана! Может быть, он и горилла, но он хотя бы добрый, в отличие от той самки.
– Окита-сан, это я тебя сейчас убью.
Никто из них, впрочем, не тронулся с места, продолжая наблюдать за девичьей болтовней. Точнее сказать, гадючьим шипением.
– Таэ-чан может жить, как захочет, – твёрдо сказала одноглазая. – Я уже смирилась с тем, что ей нравятся бананы. А ты, Сарутоби-сан? Ты ведь была влюблена в Гин-сана…
– Как и Цукки.
– Ничего подобного!
– А он предпочёл тебе майо. Собирается жить в Майолэнде, пить майонез и водить хороводы с майоринами. Что чувствуешь по этому поводу?
– То же, что и Цукки.
– Я здесь ни при чём!
Мазохистка захихикала.
– Я давно уже отпустила Гин-сана, он может обмазываться майонезом, если захочет, меня это больше не волнует.
– Сарутоби, вот ты где.
К девушкам подошёл кто-то ещё – с этого ракурса Сого не мог разглядеть лица, но узнал одежду. Это был Хаттори Зензо, глава Онивабан.
– Я уж думал, ты бросила меня на улице…
– Бросила? Ну что ты, глупый, я тебя не брошу.
– Я имел в виду, ты так быстро ушла…
– И не уйду, дурачок. Пойдём, поболтаем с Гин-саном и остальными, – мазохистка ухватила Хаттори под руку и потащила его к дверям. – А вы идёте, Цукки, Кьюбей?
В её голосе слышалось неприкрытое торжество.
– Мы скоро, – ответила блондинка.
Двери открылись, выпустив на улицу шум весёлых голосов, и закрылись. Снова стало тихо.
– Не слушай Сарутоби, – сказала блондинка. – Она не со зла.
– Знаю… – Одноглазая помолчала, потом нерешительно продолжила: – Цукуё, ты ведь действительно не жалеешь…
Блондинка взяла её за плечо, притянула к себе и поцеловала.
Сого и очкарик чуть с крыши не скатились, а те двое внизу целовались, как в последний раз в жизни. Блондинка не зря была гейшей: когда она наконец отпустила одноглазую, та выглядела так, словно не помнит собственного имени.
– Теперь ты перестанешь беспокоиться?
Одноглазая кивнула, и они вместе вошли в заведение.
Сого посмотрел на очкарика – у того было на редкость глупое выражение лица. Сого уже открыл рот, чтобы сообщить ему об этом, как мусорные баки на другой стороне улицы вдруг загромыхали.
Сого с очкариком мигом вернулись к наблюдению, но, к сожалению, это оказалось не продолжение лесби-порно. Среди баков копошился светловолосый придурок из Ягю, и в руках у него была видеокамера.
– Ах, молодая хозяйка наконец-то счастлива, – пробормотал он, утирая слёзы, текущие из глаз, и кровь, текущую из носа. – И она стала ещё прекраснее, – он пощёлкал клавишами на камере, – вдвойне прекраснее, я бы сказал.
Бутылка свистнула в воздухе и ударила его в лоб, отправив в милосердное забытьё.
– Не разбрасывайся чужой выпивкой, – осудил Сого.
Очкарик пожал плечами:
– Там немного оставалось, на самом дне.
Сого уважительно присвистнул: его собственная бутылка была наполовину полна. Кто бы мог подумать, что очкарик умеет пить.
Та самая мысль, которая недавно зародилась в голове Сого, наконец-то оформилась в идею.

Он так и сказал:
– У меня есть идея.
Очкарик ничего не ответил, только отсел от него подальше.
– Эй, выслушай хотя бы! – Сого показал на него, потом на себя, потом на луну. – Ты, я, избавление от девственности.
– Ты в своём уме, Окита-сан? – холодно спросил очкарик.
Сого подумал и внёс некоторые коррективы:
– Ты, я, много сакэ, избавление от девственности.
– Серьёзно?! – взвился очкарик. – Предлагаешь заняться сексом друг с другом?! Как тебе это в голову пришло?!
– А как людям приходят в голову хорошие идеи?
– Не вижу ничего хорошего!
Сого пожал плечами.
– Смотри сам. Мы стали заложниками несчастливого гороскопа. Можно сказать, на нас лежит проклятье, и мы не избавимся от него, пока Кецуно Ана не вернётся из медового месяца. Я слышал, они с мужем собирались в кругосветное путешествие. Ты представляешь, сколько времени займёт кругосветное путешествие в нашей Вселенной, насчитывающей сотни галактик? Мы останемся девственниками до глубокой старости. Тебе хочется быть семидесятилетним девственником? Мне – нет.
Очкарик заколебался, Сого видел это и поспешил дожать его.
– А тем временем вокруг нас булькает море окосевших от эндорфинов парочек, которые сходятся, спариваются и размножаются. Бесконечный круговорот свадеб и детских дней рождения – Ад на земле.
Очкарик сглотнул, но позиции не сдал.
– Я хочу лишиться девственности, но не с тобой, Окита-сан. Не принимай на свой счёт, я просто предпочитаю девушек.
– Это заговор патриархального общества. Большинство людей бисексуальны, знаешь?
– Слышал об этом, но, думаю, я всё же вхожу в исчезающее меньшинство гетеросексуальных мужчин.
Сого решил зайти с другой стороны:
– Ты что же, мечтаешь о титуле последнего девственника Эдо?
Очкарик вздрогнул.
– Почему «последнего»? Эдо большой город, я уверен, здесь есть и другие девственники.
– Да? Тогда назови хоть кого-нибудь.
– Я-ямазаки-сан, например.
– В его-то возрасте? К тому же, он встречается с той секс-куколкой.
– Тама робот! И она не предоставляет секс-услуги, она робот-горничная.
– У неё есть швабра, а значит, Ямазаки уже не девственник. Не всякий согласится на такое, но он выглядит довольным жизнью, – Сого преувеличенно вздохнул. – Я всегда подозревал, что он подкаблучник.
– Ну хорошо, а что насчёт Тэцу-куна? Скажешь, он тоже с кем-то встречается?
– Тэцу? Не знаю, может быть, он и девственник, зато он командующий Мимаваригуми и начальник полиции. А чего добился ты?
Очкарик помолчал, кусая губы, но в итоге покачал головой.
– Нет, это невозможно.
Что ж, Сого и не ждал, что он согласится. Собственно, он был уверен, что очкарик сбежит с воплями в самом начале разговора.
– У нас плохая совместимость, – продолжил очкарик.
Сого, уже прикидывавший, как бы половчее догнать, связать и перекинуть через плечо, недоумённо моргнул.
– Что ты имеешь в виду.
– У меня нет никаких странных предпочтений в… – очкарик густо покраснел, – в этом. А ты, как всем известно, садист.
Сого мысленно выругался. Верно говорят: сначала ты работаешь на репутацию, а потом репутация работает против тебя.
– Не волнуйся, – сказал он кисло, – я буду нежен.
В этот момент внизу снова хлопнула дверь.
– Я не уверен, – говорил смутно знакомый мужской голос. – Нас могут увидеть, это будет совсем не круто.
– Мужчина, который нэ можэт выполнить жэлание жэнщины, – нэ мужчина, так говорят у мэня на родине. Бояться – вот что нэ круто.
Послышалась какая-то возня. Сого и очкарик, не сговариваясь, растянулись на крыше и осторожно заглянули за край.
Внизу Козенигата целовал Катерину.
Сого отполз подальше от края крыши, нащупал бутылку и надолго к ней приложился, потом протянул её очкарику.
Тот сделал несколько жадных глотков, шумно выдохнул и вытер рот рукавом. Когда он повернулся к Сого, в его очках горела решимость.
– Окита-сан, давай сделаем это, – сказал он твёрдо. – Давай лишимся девственности сегодня ночью. Друг с другом.

Так они и оказались в спальне очкарика: додзё Кадокан пустовало и никто здесь не мог их увидеть, в отличие от казарм или лав-отеля. Футон был расстелен, Сого и очкарик были полностью обнажены, бутылка сакэ была наполовину пуста.
Бутылку они купили по пути в круглосуточном магазине. Там же они приобрели презервативы и гель для душа. Сого собирался просто взять тюбик вазелина, но очкарик в последний момент засмущался и настоял на геле с ванильным запахом. С этими покупками они и покинули магазин, провожаемые понимающим взглядом продавщицы.
– Мы разделись, – так и подмывало сказать «Что дальше?», но Сого сумел сохранить хладнокровие, – пора начинать.
Очкарик поправил очки указательным пальцем, как заправский анимешный злодей.
– Подожди, Окита-сан. Сначала нам нужно установить рамки.
– Рамки?
– Я уважаю твои специфические вкусы, но до определённой степени. – Очкарик начал загибать пальцы: – Я согласен на кляп, наручники и зажимы для сосков.
Сого кашлянул.
– Связывание тоже допустимо…
– Допустимо?
– Но не сегодня. Это займёт слишком много времени, а мы пьяны, и у нас нет подходящей верёвки для шибари.
– Не слишком ли много ты знаешь о шибари?
– Но на порку я не согласен. У меня тренировка завтра, я должен быть в форме. По этой же причине фаллоимитаторы допускаются только небольшого размера.
– Ты ещё контракт со мной подпиши!
Сого покачал головой – очкарик был полон сюрпризов.
– Сегодня обойдёмся без жести. У нас будет ванильный секс, – он потряс флаконом с гелем, – во всех смыслах ванильный.
Стоило открыть крышку и выдавить на ладонь немного геля, как очкарик утратил всё хладнокровие.
– Стоп, стоп, Окита-сан! Ты что же, собираешься быть сверху?
– Конечно.
– Почему?!
Сого даже растерялся, ему казалось, это очевидно.
– Потому что это я и это ты. Мы на разных звеньях пищевой цепочки, если понимаешь, о чём я.
– Примеры из животного мира будешь приводить Садахару! – очкарик поджал губы. – Цивилизованные люди не придерживаются фиксированной раскладки.
– И что ты предлагаешь. Кинуть на пальцах?
– Ты будешь мухлевать.
– Тогда сразимся. Кто победил, тот и сверху.
– Слишком долго.
Очкарик отобрал у него флакон с гелем и водрузил посреди футона. Положил рядом презервативы и поставил бутылку сакэ.
– Подготовим себя одновременно, а дальше посмотрим, как получится.
Сого не терпел, когда им командовали, но и лезть пальцами в чужую задницу совсем не рвался.
– Ладно, – сказал он, усаживаясь на футон. – Не забудь, нужно искать простату.
– Знаю. Думаю, я читал те же журналы, что и ты.

Получилось неплохо. Когда они оба закончили с подготовкой, флакон был почти пуст, бутылка – тоже, а Сого чувствовал приятное воодушевление. Очкарик тоже выглядел бодрым и полным сил – по крайней мере в области паха, а выше Сого и не смотрел. Настроение стремилось ввысь, как и некоторые части тела.
– По-моему, – голос у очкарика был вялый, – меня сейчас вырвет.
– Дыши, – посоветовал Сого, – делай глубокие вдохи и выдохи, но не расслабляйся. По крайней мере не полностью.
Очкарик старательно задышал. Раскрасневшийся, со съехавшими набок очками и растрепавшимися волосами, он вдруг показался Сого привлекательным. Ну ещё бы, после стольких бутылок сакэ.
– Тебе нужно прилечь.
Он взял очкарика за плечо и ловко уложил на футон. Потом снял с него очки, наклонился и замер в нерешительности.
– Без поцелуев, – быстро сказал тот.
– Я и не собирался.
– И почему ты сверху?
– Потому что тебя тошнит. Я не мечтаю в свой первый раз оказаться заблёванным.
– А…
Сого зажал ему рот ладонью и быстро поцеловал в шею, провёл языком вдоль голубой жилки, прикусил ключицу – очкарик затих. Позволь Сого ему болтать и дальше, они рисковали бы остаться девственниками навсегда.
От очкарика несло алкоголем, но целовать его оказалось приятно. У него была чистая гладкая кожа, без прыщей, горячая, словно нагретая солнцем. Под ней перекатывались крепкие, тугие мышцы – стоило признать, что он действительно хорошо сложён. Сого просунул колено ему между ног, прижался кожей к коже, ущипнул твёрдый сосок – очкарик шумно дышал ему в ладонь. Член у него стоял, как новобранец на плацу, Сого погладил его, сжал в кулаке, и очкарик глухо, протяжно застонал. Этот стон гулко отдался в ушах, вытесняя все другие звуки. Сого потряс головой и отодвинулся. Нужно было переходить к самому главному, пока он ещё мог терпеть.
Он просунул руку дальше между их телами, нащупал растянутое отверстие ануса и зафиксировал его двумя пальцами. Начиналась самая сложная часть. «Осторожно, медленно и плавно, – писали в журнале, – как меч скользит в ножны». Сого мог вбросить меч в ножны не глядя и на бегу – потому что занимался кендо с детства. А в том, что они сейчас делали, у него не было никакого опыта, кроме теоретического. Волнуясь, он закусил губу, опёрся другой рукой о футон и попытался привести свой меч к цели.
– Окита-сан, что ты делаешь?
Освобождать рот очкарику было плохой идеей.
– Оттачиваю технику, – сквозь зубы сказал Сого. – Осторожно, медленно и плавно.
– Ч-что?!
Но тут клинок наконец вошёл в ножны – совсем неглубоко, но этого хватило, чтобы очкарик охнул и заткнулся. Сого почувствовал обоснованную гордость: мастер меча остаётся мастером меча, что в бою, что в постели.
Теперь, когда дело было в прямом смысле на мази, всё стало намного проще. Сого подхватил очкарика под коленки и сделал движение бёдрами. И едва не получил ногой по лицу.
– Осторожнее! – прошипел очкарик.
– Не будь девчонкой.
– Мы можем поменяться. Тогда девчонкой станешь ты.
– Я… постараюсь быть осторожнее.
Легче сказать, чем сделать!
Ножны очкарика оказались узкими и тугими, скользкими и горячими, они судорожно сжимались при каждом движении – бедному мечу приходилось нелегко. Сого изо всех сил старался сдерживаться, двигаясь мелкими неглубокими толчками, но получалось плохо. Он призывал на помощь всю ту выдержку, с которой мог поджидать Хиджикату за углом, чтобы подставить ему подножку, всё то терпение, с которым вводил шприцом слабительное в банку с майонезом, но бесполезно. Перед глазами плавали чёрные пятна, сердце стучало в ушах, мысли путались. Он даже не заметил, что очкарик перестал хмуриться и начал негромко постанывать в такт его толчкам. Он ничего не замечал, пока плоть не ударилась о плоть с тихим влажным шлепком, совсем не похожим на лязг меча, входящего в ножны.
Сого сморгнул пот с глаз и посмотрел вниз на их мокрые и, казалось, спаянные вместе тела. У него получилось.
– Окита-сан, – вдруг позвал очкарик.
Сого осоловело уставился на него. Очкарик густо покраснел и отвернулся.
– Можешь сделать для меня кое-что?
Слова доносились будто издалека, Сого с трудом понимал их смысл. Его разум, его эмоции – всё его существо сейчас сосредоточились в одной части тела… которая находилась внутри чужой задницы. Осознание этого помогло ему очнуться.
– Что сделать?
Очкарик покраснел пуще прежнего.
– Можешь изобразить Оцу-чан?
Сого моргнул. Он, конечно, хотел набраться опыта в сексе, но не такого же!
– Ты ведь шутишь, да? – очкарик молчал, и Сого понял: нет, не шутит. – И ты ещё говорил, что у тебя нет странных предпочтений?!
Очкарик стал багровым.
– Если не хочешь, так и скажи.
Сого попытался обдумать это. Самая важная часть его тела находилась внутри тесных и горячих ножен очкарика. Бросать всё и отправляться на поиски психически нормального полового партнёра не хотелось.
– Ладно, – сдался Сого. – Если у тебя вдруг найдутся кимоно и парик, я, так и быть, их надену.
– Просто напевай что-нибудь из репертуара Оцу-чан. «Твоя мать тупая шлюха» или «Жри дерьмо, госслужащий»... Ты же знаешь слова?
Очкарик беспокойно поёрзал, и Сого понял, что выбора у него не осталось.
– Больной ублюдок, – сказал он почти ласково. – Чомэ-чомэ.

Проснулся Сого с ощущением, что умирает. Внутри головы при каждом движении взрывались петарды, в горло словно цемент засыпали, все мышцы ныли. Очкарик трогательно сопел рядом, закинув руку ему на грудь.
Наверное, так же просыпалась Кецуно Ана в свой медовый месяц. Сого мог только надеяться, что задница у неё по утрам болит не меньше, чем у него сейчас.
Ночью он наконец лишился девственности (на всякий случай дважды), и это было неплохо… даже хорошо. Настолько хорошо, что он был согласен как-нибудь повторить – для закрепления эффекта. И всё благодаря удачно подвернувшемуся очкарику. Сого посмотрел на него с нежностью, которую обычно приберегал для самых любимых, например, для базуки.
– Шинджи, – позвал он так ласково, как умел, – просыпайся.
– Я Шинпачи! – огрызнулся тот. Приоткрыл один глаз и тут же зажмурился. – Я умираю…
– Зато ты умираешь не девственником, – Сого победно вскинул кулак. – Выкуси, ёкайская стерва!
Глаза Шинпачи округлились, и он подскочил, забыв о похмелье.
– Чёрный Гороскоп! Окита-сан, включай скорее телевизор, нужно увидеть, как изменились наши судьбы!
К тому времени как Сого нашёл нужный канал, передача уже началась. Рогатая тварь в неизменном чёрном кимоно зачитывала прогнозы с неизменно равнодушным выражением лица.
– Одноглазые Львы, иногда носящие очки для чтения, сегодня вам будет сопутствовать удача.
Шинпачи скрипнул зубами, а Гедомару продолжала:
– Очкастые Львы, а у вас сегодня неудачный день.
У Шинпачи отвисла челюсть.
– Что?! Мой гороскоп остался прежним?! – он повернулся к Сого в полной растерянности. – Но мы ведь переспали! Мы лишились девственности, обманули проклятье и изменили судьбу!
– Вообще-то это логично, – сказал Сого. – В гороскопе говорилось только про неудачливость, ты сам решил, что речь идёт о неудачах на любовном фронте. То, что ты больше не девственник, не отменяет того, что ты лузер.
Он ожидал, что Шинпачи взбесится, но тот был слишком обескуражен. Гедомару продолжала монотонно зачитывать прогнозы, и Сого убрал звук.
– Хватит киснуть, – сказал он раздражённо. – Мой знак был раньше твоего, я пропустил свой гороскоп, и то не ною.
– А, всё в порядке. Я всегда ставлю эту передачу на запись, сейчас посмотрим.
Он взял пульт, переключился на двд и нажал перемотку. На тридэ фоне за спиной Гедомару появлялись те знаки Зодиака, о которых она рассказывала, поэтому найти нужное место не составило труда.
– Раки с садистскими наклонностями, – говорила Гедомару, – вы лишились девственности, поздравляю. Теперь вы лишитесь зубов.
– Что? – не понял Сого.
Сёдзи резко распахнулись.
– Шин-чан, ты дома? Мы с Кондо-саном…
Шимура Отаэ стояла на пороге, и её милое личико на глазах становилось белее погребального савана.
Шинпачи икнул.
– Он здесь?
Через плечо Отаэ заглянул Кондо-сан. За ним Сого увидел Хиджикату, данну, Чайну и ещё целую толпу людей.
Шинпачи икнул снова.
– Это не то, что вы думаете, – бодро сказал Сого. – Да, мы голые, в постели, в окружении бутылок и презервативов, но попробуйте мыслить позитивно.
Шимура Отаэ медленно размяла кулаки.
– Счастливого вам дня, – сказала Гедомару и подмигнула.

@темы: Шинсенгуми, фик: авторский, Joui Wars - 2015, Романс

---

Голосование. Юмор

[Joui Wars]

Голосование за юмор открыто и продлится до 4-го октября включительно.

В комментариях к этому посту читатели могут оставить сообщение, которое должно выглядеть следующим образом:
1. *Название команды* — 3 балла
2. *Название команды* — 2 балла
3. *Название команды* — 1 балл
Если в комментарии будет меньше или больше 3-х пунктов, такой голос не засчитывается.

Голосовать необходимо со своего аккаунта.
К голосованию не допускаются: очевидные виртуалы вроде ников для кинк-фестов и командных челленджей, сообщества, а так же пользователи, зарегистрированные после 17-го июня 2015-го года.
Большая просьба копировать названия команд из поста для облегчения подсчётов результата голосования. В противном случае ваш голос могут не засчитать.
Голосовать за свои команды и даже за собственные работы - можно.

Список команд, за которые можно голосовать:
Джои
Шинсенгуми
Нараку
Ято
Кихейтай

@темы: Административное, Joui Wars - 2015, Голосование

---

Шинсенгуми, юмор 2

[Shinsengumi forever]

Название: Старикашки
Автор: Shinsengumi forever
Пейринг/Персонажи: Хиджиката, Окита, Кондо, Ямазаки
Тема: юмор
Рейтинг: G

Название: Пьянка
Автор: Shinsengumi forever
Пейринг/Персонажи: Кондо, Кацура,

+ещё куча

Хиджиката, Гинтоки, Сого, Ямазаки, Шинпачи, Кагура, Тэцуноске, Сайто, Элизабет, Са-чан, Цукуё, Харада, Такасуги, Сакамото, Матако, Отаэ, Кьюбей, Бансай, Мадао
Тема: юмор
Рейтинг: РG-13
Предупреждения: мимопроползал хджгн... и не только

@темы: Юмор, арт/коллаж, Шинсенгуми, Joui Wars - 2015

---

Шинсенгуми, юмор

[Shinsengumi forever]

Название: Половой вопрос
Автор: Shinsengumi forever
Бета: Shinsengumi forever
Размер: 5 800 слов
Персонажи: Хиджиката, Кондо, Окита, Шинсенгуми, Кацура, Мацудайра и др.
Жанр: юмор, АУ
Тема: юмор
Рейтинг: PG-13
Саммари: По заявке: Хиджиката, фем!Кондо, фем!Окита, можно и других фем!персонажей. Тяжёлая судьба Хиджикаты: Кондо шастает перед ним голышом, Окита во время месячных — настоящая чума, а о прокладках и лифчиках он знает гораздо больше, чем ему хотелось бы. H!
Предупреждения: фем! и мэйл!персонажи

Хиджиката работал у себя в комнате, когда над казармами прогремело:
– Тоооошиии!
Хиджиката вздрогнул и втянул голову в плечи. Такая нетипичная реакция на собственное имя выработалась у него с тех пор, как у Кондо-сан появилась личная жизнь. Если эту смесь спокона и криминальных сводок можно было так назвать.
По энгава протопали шаги, сёдзи распахнулись, и Кондо-сан появилась на пороге, растрёпанная и несчастная.
– Тоши!
Ничего больше не сказав, она бросилась Хиджикате на шею и разрыдалась.
– Ну-ну, – рассеянно пробормотал он, одной рукой поглаживая её по спине, а другой отодвигая письменный прибор и пепельницу на безопасное расстояние. – Что случилось?
– Её отшили, – сказала Соко, заглянув в комнату. – Снова.
Кондо-сан зарыдала ещё горше, Хиджиката подавил вздох.
Он от души проклинал тот злополучный день, когда Кондо-сан вздумалось сходить в Такамагахару. Там она повстречала Шимуру Таэхиро и влюбилась в него, после чего жизнь Шинсенгуми превратилась в ад.
– Таэ-сан сказал, – Кондо-сан прерывисто вздохнула, – сказал, что не купил бы меня, даже будь я последним Барген Даш на витрине!
– Да он поэт, – протянула Соко.
Она уселась напротив Хиджикаты, скрестив ноги с тем расчётом, чтобы подол задрался, демонстрируя трусики. Жалкий трюк: Хиджиката за свою жизнь повидал столько трусов, сколько не снилось даже модельерам женского белья – панцушотом его было не пронять.
– Ублюдок забывается, – продолжила Соко. – Хиджиката-сан, вы должны поговорить с ним по-мужски.
– Я уже говорил. Несколько раз. Теперь у меня есть Бронзовая Карта почётного клиента Такамагахары.
– Ого, круто.
– Совсем не круто, учитывая, что это клуб для женщин.
– Дело во мне, да? – Кондо-сан наконец отстранилась от Хиджикаты и села прямо. Глаза у неё покраснели и припухли, макияж размазался, губы дрожали, и всё равно она выглядела привлекательно. – Тоши, скажи как мужчина, что со мной не так.
– Всё с вами так.
– Не щади меня!
– И не собирался.
Кондо-сан схватила его руку и прижала к своему бюсту.
– У меня грудь не упругая, да? Да?
– Упругая, – сказал Хиджиката сквозь зубы.
– Нет уж, ты пощупай!
Хиджиката послушно сжал пальцы.
– Сильнее!
– Повернитесь немного, – попросила Соко, – вы в кадр не попадаете.
– Ты чем там занимаешься?!
– Тоши, ну что?
Хиджиката закатил глаза.
– У вас упругая грудь, не волнуйтесь, – он попытался высвободить руку, но не тут-то было.
– Тогда проблема в ягодицах? Они недостаточно крепкие? Тоши?
Со стоическим спокойствием Хиджиката положил руку ей на ягодицы.
– Крепкие, насколько я могу судить.
– Ущипни.
– И не просите.
Кондо-сан совсем сникла.
– В чём же тогда дело? Может быть, он предпочитает женщин с обвислыми грудями и дряблой задницей?
– Ну и зачем вам такой извращенец?
– Или брюнеток? Или толстушек? Или… – она замерла, в ужасе прижав ладонь к губам. – Или плоскогрудых? Как думаете, если я сделаю пластическую операцию, Таэ-сан меня полюбит?
Соко покачала головой.
– Вряд ли найдётся клиника, в которой людей превращают в горилл.
– В самом деле, – Хиджиката достал новую сигарету и закурил, – что вы такого нашли в Шимуре? Он же тощий, ни рожи ни кожи.
– И одеваться не умеет. Розовая юката, в самом деле?
– И улыбается, как маньяк. Я бы людей с такими улыбками арестовывал превентивно.
– И у него садистские наклонности.
Хиджиката посмотрел на Соко.
– Что же тебя не устраивает?
– Если он женится на Кондо-сан, то станет нашим аники. Мне не нужен аники-садист.
– Ты просто боишься конкуренции.
– Таэ-сан обязательно полюбит меня, если я поработаю над собой, – заявила Кондо-сан.
Непохоже, чтобы она их слушала.
– Хорошая идея, – Хиджиката легонько похлопал её по плечу. – Сделайте тысячу махов мечом, просидите семь часов под водопадом. Тренировки – вот путь к совершенству.
– Нужно сменить стиль!
– Тоже вариант.
– Мне вдруг пришло в голову, что Таэ-сан может не любить полицейских. Возможно, он предпочитает медсестёр или стюардесс, как думаешь?
– Мне почём знать? Спросите Соко.
– Я посчитала, что из Кондо-сан с её внешностью получится отличная Госпожа. Мы сегодня прикупили кое-какие вещи и девайсы, но что-то пошло не так.
– Кто бы мог подумать.
Кондо-сан покраснела.
– Таэ-сан не любит бдсм.
– Все они так говорят, пока не заткнёшь им рот кляпом, – отмахнулась Соко. – Вам стоило быть понастойчивее.
– Я и была! А потом меня арестовали за сексуальное домогательство.
Хиджиката приложился головой об стол.
– Кондо-сан, в следующий раз, когда решите проявить настойчивость, предупредите меня заранее. Хочу привести дела в порядок, прежде чем делать сэппуку.
– Помните, что я всегда готова быть вашим кайшаку.
– Не сомневаюсь.
– Наверное, всё дело в том, что я некрасивая, – вдруг сказала Кондо-сан. – И глупая. И не умею вести себя с мужчинами.
Хиджиката посмотрел на неё со смесью раздражения и нежности. Он мог бы напомнить, как много она добилась в жизни, как много сделала для своих друзей – для самого Хиджикаты, – что она командует отрядом в полторы сотни мужчин, наконец, но жизнь приучила его не тратить слова зря.
– Вы красивая, – сказал он спокойно.
Кондо-сан часто заморгала.
– Правда?
– Ага.
Она покраснела и заулыбалась.
– Да вы настоящий дамский угодник, – протянула Соко. – Я всегда подозревала, что вы получили должность через постель.
– Заткнись.
– Это притеснение по половому признаку, шовинизм. Просто отвратительно.
Кондо-сан стукнула кулаком по ладони.
– Ты прав, Тоши, я не должна сдаваться! Я буду бороться за свою любовь!
– Не припомню, чтобы говорил такое.
– Я пригласила Таэ-сана в бассейн, и он согласился.
Хиджиката и Соко переглянулись.
– Да ну?
– Правда, он сказал, что придёт с друзьями из клуба. Они все очень обрадовались и что-то говорили про корпоратив.
– Они просто хотят поразвлечься за ваш счёт!
– Неважно. У нас свидание, и я должна хорошо выглядеть в бикини. Я сделала глубокую депиляцию, но всё равно волнуюсь. – Она направила палец на Хиджикату. – Тоши, посмотри, у меня из задницы волосы не торчат?
– Нет уж, увольте.
– Слышите, Кондо-сан, он просит отставки.
– Но это важно, Тоши! Если Таэ-сан увидит хоть один волосок на моей заднице, я сделаю сэппуку, клянусь.
– Почему я? Пусть Соко посмотрит.
– Я не могу. Если я увижу волосы в заднице человека, которому присягнула, что-то важное в моей душе сломается. Моя душа сломается.
– А что насчёт моей души?
Соко похлопала ресницами.
– Вы же мужчина. Вы один из этих вечно озабоченных свиней, которые готовы лгать и предавать, лишь бы увидеть хоть кусочек ягодицы.
– И ты ещё обвиняешь других в шовинизме?!
– Ну же, Тоши, – Кондо-сан повернулась к нему задом и начала поднимать юкату. – Ради нашей дружбы.
– Ради нашей дружбы, прекратите! – Хиджиката вцепился в её подол и потянул вниз.
– Хоть одним глазком!
– Нет значит нет!
– Продолжайте, – одобрила Соко. – Если я не смогу использовать это как компромат, то хотя бы выложу на Утехе ронина.
– Хватит снимать всё на камеру!
Хиджиката хотел выхватить у неё телефон, но в этот момент Кондо-сан повисла у него на поясе, и он потерял равновесие, растянувшись на столе. Тот опасно качнулся, письменный прибор перевернулся, и кисть покатилась по разбросанным документам, пачкая их тушью. Хиджиката попытался схватить её и задел локтем стакан с остывшим чаем. Казалось, катастрофы не избежать, но в последний момент Кондо-сан успела подхватить стакан, а Соко прихлопнула кисть ладонью.
Всё замерло, даже мухи перестали зудеть.
Хиджиката стиснул челюсти, чуть не перекусив сигарету, и начал наводить порядок: поставил стол ровно, собрал документы, вернул кисть в письменный прибор, стряхнул капли чая с рукава. Всё это время никто не издавал ни звука. Соко убрала телефон и сидела, смирно сложив руки на коленях, Кондо-сан прижимала стакан к груди и тревожно наблюдала за Хиджикатой. Наконец она не выдержала:
– Тоши, изви…
– Значит, так, – процедил Хиджиката, – мне нужно работать, а вы, Кондо-сан… идите и подумайте над своим поведением. Если вы собираетесь домогаться мужчин в хост-клубах, возможно, Шинсенгуми лучше самораспуститься. Пока нас не расформировали. А тебе, Соко, пора на патрулирование… Почему ты до сих пор в гражданском?
Соко смутилась.
– Я не смогу сегодня патрулировать. У меня… ну, знаете, эти дни.
Она даже слегка покраснела, но Хиджикату было не так легко обмануть. Когда-то давно Соко сказала ему, что месячные называются так, потому что идут месяц, и он поверил. Но с тех пор прошли годы, и это было непростое время – сейчас Хиджиката знал об особенностях женского организма намного больше, чем нужно знать здоровому молодому мужчине без психических отклонений.
Он достал из ящика стола ежедневник и пролистал до календаря.
– Ты уже брала выходной из-за менструаций – на прошлой неделе.
Соко даже глазом не моргнула.
– А, тогда я соврала, потому что мне было лень патрулировать.
– Я так и знал! – Хиджиката захлопнул ежедневник. – Марш работать.
Соко согнулась пополам, обхватила живот руками и захныкала.
– Мне плохо. Я хочу закутаться в одеяло, есть пончики и смотреть дораму.
– Я бы тоже от такого не отказался, но месячных у меня нет.
– Тоши! – Кондо-сан подбежала к Соко и обняла её. – Как ты можешь?! Мужчины такие бесчувственные.
Мелкая зараза показала Хиджикате язык из-за её плеча.
– Соко нужен выходной, – сурово сказала Кондо-сан. – Но кто-то должен возглавить первый отряд, пока ей нездоровится. Поэтому сегодня патрулировать будешь ты.
– Но…
Глаза Кондо-сан сверкнули.
– Это приказ.
Хиджиката молча затушил сигарету в пепельнице и взял новую.
– Понял.
Когда Кондо-сан говорила таким тоном, спорить с ней не решался даже Мацудайра.
– А теперь посмотри, есть ли у меня на заднице волосы.
– Обойдётесь.
– Это тоже приказ.
– В гробу я видал такие приказы!
Кондо-сан и Соко обменялись понимающими взглядами.
– Ну что ему стоит всего разок взглянуть?
– Я думаю, у него проблема. Возможно, он импотент.
– Не может быть!
– Или гей.
– Вон отсюда! – заорал Хиджиката.
Обеих как ветром сдуло. Хлопнули сёдзи, простучали быстрые шаги, послышалось хихиканье, и всё стихло.
Хиджиката прикрыл глаза. Он чувствовал себя измочаленным, как тренировочное чучело в додзё, а ведь ещё предстояло патрулирование.
Сёдзи снова раздвинулись. Наверное, Соко решила, что недостаточно помотала ему нервы, но Хиджиката на сегодня исчерпал свой лимит терпения. Он молниеносно схватил пепельницу и швырнул её в сторону входа. Нужно было как-то спустить пар, а Соко всё равно успела бы увернуться.
Но это оказалась не Соко.
– Хиджиката-сан, я принесла вам бэн…– пепельница угодила Ямазаки точно промеж глаз, отправив её в короткий полёт на энгава.
– Ямазаки! – Хиджиката привстал, чтобы броситься на помощь.
– Не волнуйтесь, Хиджиката-сан, – в дверь заглядывала Тэцуко. – Ямазаки-сан всё равно умеет готовить только анпаны, а я сделала для вас настоящий бэнто. – Она захлопала длиннющими ресницами. – С любовью.
Хиджиката пододвинул к себе какую-то бумажку с гербовой печатью и подписью сёгуна, стряхнул на неё пепел и продолжил курить, глубоко затягиваясь. Он не был ни геем, ни импотентом, но постепенно становился женоненавистником.

***

– Не смотрите! – визгливо кричала Кацура. – Развратные псы сегуната! Я на вас в суд подам!
Довольно нагло, учитывая, что она оказала сопротивление при аресте, попыталась перелезть через забор, но зацепилась подолом юкаты за гвоздь и застряла. Трусами на всю округу она сверкала по собственной вине.
– Не смейте прикасаться ко мне, извращенцы!
Кацура вертелась, безуспешно дёргая подол и умудряясь при этом ловко пинать несчастных рядовых, которые пытались снять её с забора. Хиджиката стоял в стороне, делая вид, что его происходящее не касается.
В конце концов, это Соко полагалось патрулировать сегодня и схлестнуться с Кацурой, а не ему. У Соко была базука и подходящий набор хромосом – они с Кацурой могли сражаться на равных, но не Хиджиката. Вокруг уже собралась приличная толпа зевак, а ему совсем не улыбалось оказаться в центре эротического скандала и схлопотать обвинение в домогательствах.
Поэтому он стоял, сунув руки в карманы, курил и пытался понять, почему Кацура носит стринги. Ему всегда казалось, что террористы, как и полицейские, должны одеваться практично, а стринги были прямой противоположностью слову «практичность».
Но он не мог отрицать, что у них есть и сильные стороны. Рядовым, которые пытались добраться до Кацуры, приходилось несладко. Будь над их головами обычная задница в брюках или хакама, проблем не возникло бы, но над ними маячила почти голая задница в стрингах, а рядовые Шинсенгуми, несмотря на высокий боевой дух, всё-таки были нормальными здоровыми мужчинами. Один за другим они валились на землю, истекая кровью из носа.
Когда последний боец пал, прижимая ладонь к лицу, Хиджиката решил, что пора действовать. Он направился к забору, перешагивая через павших, в два счёта добрался до Кацуры, дотянулся до торчащего гвоздя и отцепил подол.
– Большое спасибо, – проблеяла Кацура, оправляя юкату.
– Пожалуйста, – мрачно ответил Хиджиката и защёлкнул браслет наручников у неё на запястье.
Кацура была так удивлена, что без звука позволила спустить себя на землю и молчала, пока он зачитывал её права. Она заговорила, только когда Хиджиката вытащил телефон, чтобы вызывать подмогу и «скорую» для пострадавших.
– Не могу поверить, что моя смертоносная техника «Стринги-Убийцы» не подействовала. Что с тобой не так? Ты импотент? Бакуфу стерилизует своих псов?
Хиджиката хотел ответить, что человеку, которому приходится по несколько раз в день на протяжении многих лет видеть панцушоты Соко, какие-то там стринги не страшны, но не успел. Телефон в его руках вдруг завибрировал – пришло сообщение.
– Или ты гей? – не унималась Кацура. – Шинсенгуми приходится ублажать друг друга, потому что приличные женщины им не дают? И неприличные – тоже?
– Помолчи, – буркнул Хиджиката.
Он открыл телефон, посмотрел на имя отправителя и глухо выругался.
«Привет, Хиджиката-сан! Всё прохлаждаешься? Пока ты со своим гаремом проедаешь налоги честных граждан, Мимаваригуми работают в поте лица. Возможно, служение сёгуну – слишком элитное занятие для деревенских самураев вроде тебя? Высылаю селфи на фоне арестованных нами радикалов Джои. Сабу-чан~♥».
К сообщению крепилась фотография. Хиджиката только взглянул на неё и в сердцах бросил телефон на землю.
– Это селфи?! Селфи чего ты пыталась сделать?! И где же Джои? Не вижу ни одного, вообще ничего не вижу, кроме твоего декольте!
Кацура подобрала телефон и присвистнула.
– Теперь понятно, почему Стринги-Убийцы на тебя не подействовали. Это твоя подружка?
– Коллега, – буркнул Хиджиката. И зачем-то добавил после паузы: – Она старше меня по званию.
Кацура снова посмотрела в телефон, потом на Хиджикату, потом подошла и сочувственно похлопала его по плечу.
– И не нужно меня жалеть!

Кацуру он сдал людям Мацудайры так быстро, как только смог. Её ведь не зря прозвали «Убегающей Кацурой»: сложно было не столько поймать её, сколько удержать в плену – она ещё ни разу не задержалась в тюрьме дольше, чем на несколько дней. Хиджиката поспешил избавиться от неё, потому что не хотел портить репутацию Шинсенгуми. И ещё потому, что Кацура выносила мозги почти как дробовик: болезненно и полностью. Она просто не затыкалась, и к тому времени, как прибыли ребята из полицейского управления, Хиджиката успел остро пожалеть, что у него нет кляпа.
Кацура же как будто не замечала его неприязни: когда её уводили, она обернулась, подняла скованные руки и показала Хиджикате большой палец.
– Зачётные сиськи! – крикнула она и подмигнула.
Полицейские посмотрели на Хиджикату странно.
Всё-таки нужно было заткнуть ей рот её же стрингами, и плевать на эротический скандал.
В штаб-квартиру Хиджиката вернулся в мрачном расположении духа, и новость о срочном совещании офицеров настроение не улучшила.
Срочное совещание означало, что грядут неприятности: либо в городе возникла чрезвычайная ситуация, либо Кондо-сан придумала очередной способ закадрить своего хоста-гориллу. Хиджиката даже не знал, что хуже.
Терзаясь дурным предчувствием, он распечатал новую пачку «Майоборо» и направился в комнату для совещаний.
Он как раз собирался завернуть за угол, когда услышал голос Соко:
– Харада-сан, давай ещё разок. Сделай выпад… да, вот так круто!
Хиджиката выглянул на энгава. На тренировочном поле Харада, чью одежду составляли только форменные брюки и бинты на груди, позировала с копьём. На её бритом черепе красовался иероглиф «макото», а сама она старалась принять как можно более свирепый вид. Соко скакала вокруг с телефоном, рядом столпились остальные офицеры.
– Харада, ну сколько можно? – не выдержала Нагакура. – Я тоже хочу попозировать.
– Нет-нет, Нагакура-сан, тебе не подходит копьё, – отозвалась Соко. – Это не в твоём стиле.
– А что в моём стиле, по-твоему?
– Розовые сумочки и маленькие собачки, – прошептала Тодо.
Все захихикали.
– Ну и какого хрена вы здесь делаете? – поинтересовался Хиджиката. – Совещание через три минуты.
– Заместитель командующего?!
Все поспешно вытянулись по стойке смирно. Кроме Соко.
– А, Хиджиката-сан, – протянула она, – не хотите пофоткаться с копьём?
– Оно будет торчать из меня, я прав?
Соко заулыбалась.
– Давно мечтаю об охотничьей фото-сессии. Я в роли охотника, вы в роли кабанчика…
– Если так любишь ролевые игры, предлагаю такой вариант: я в роли твоего начальника, а ты в роли проштрафившегося офицера, который должен сделать сто кругов вокруг плаца.
– Э, нет, это не в моём стиле, спасибо.
Хиджиката перевёл взгляд на офицеров.
– Вам отдельный приказ нужен? Все марш на совещание!

Кондо-сан уже ждала их, непривычно серьёзная и мрачная.
– Попрошу внимания, – сказала она сурово. – У нас большие проблемы. Такасуги Шинске в Эдо.
Все шепотки и возня разом стихли, Хиджиката и сам подобрался, чувствуя прилив адреналина. Кацура считалась террористкой номер один в Эдо, но только потому, что база Такасуги находилась в Киото. Разница между ними была такая же, как между случайно взорвавшимся складом боеприпасов и хладнокровно спланированным взрывом в метро. Из всех врагов бакуфу Такасуги и его группировка – Кихейтай – были самыми опасными.
– Заки, – сказала Кондо-сан, – передаю слово тебе.
– Есть!
Голова Ямазаки была обмотана бинтами, но в целом выглядела она бодро.
– Нам не известно ни местонахождение, ни цели Такасуги, мы также не знаем, сколько с ним бойцов Кихейтай. Необходимо выследить его раньше, чем он успеет что-либо предпринять. Для начала хочу напомнить, как выглядит Такасуги и его ближайшее окружение. Ориентировки будут размножены и выданы всем бойцам.
Она щёлкнула пультом, и на интерактивной доске появилось размытое фото.
– Такасуги Шинске, – Ямазаки пролистала всё, что у них имелось: несколько не самых удачных фотографий, фоторобот и рисунок полицейского художника. – По нашим сведениям, сегодня он прибыл из Киото на своём корабле. О сопровождающих его лицах никаких сведений не поступало, но велика вероятность, что вместе с ним в Эдо прибыли все офицеры Кихейтай.
На доске появилось фото красивой свирепо улыбающейся блондинки.
– Киджима Матако по прозвищу Бордовая Пуля, – прокомментировала Ямазаки.
Следом появилось фото девицы с выкрашенными в бирюзовый цвет и стоящими торчком волосами.
– Хитокири Каваками Банко. Напоминаю, что она всегда ходит в солнечных очках с синими стёклами и наушниках. А это Такечи Хенпецу.
Ямазаки показала фото немолодой и непривлекательной женщины с крупными чертами лица.
– Было бы неплохо захватить её в плен: она не отличается боевыми навыками, зато отвечает за стратегию Кихейтай. А сейчас будьте внимательны: последняя по очерёдности, но не по значимости.
На доске появилось фото хорошенькой юной девушки с ярко-рыжими заплетёнными в косу волосами.
– Не обманывайтесь её внешностью: она аманто. Возглавляет седьмой отряд Харусамэ, состоящий из ято, и считается одним из сильнейших бойцов во Вселенной. Пытаться взять её в плен было бы слишком самонадеянно, другое дело – её подчинённые. Обращайте внимание на людей, которые ходят с зонтиками даже в пасмурную погоду, это отличительный признак ято.
Соко подняла руку.
– Я правильно понимаю, что окружение Такасуги состоит из женщин?
– Да, но…
Все заговорили разом:
– Он что, извращенец?
– Завёл себе гарем, неплохо устроился.
– Той рыжей хотя бы есть восемнадцать?
– Не судите сгоряча, – не выдержал Хиджиката. – Они могут быть просто боевыми товарищами.
– Вы такой наивный, – отмахнулась Соко. – Товарищами они могут быть, только если Такасуги гей.
– А как же дружба между мужчиной и женщиной?!
– Хиджиката-сан, посмотрите правде в глаза. Единственный мужчина на такую толпу женщин может быть только похотливым извращенцем. Или геем.
– Ты неправа, Соко, – вмешалась Кондо-сан. – Он может быть просто импотентом.
– И вы туда же!
Хиджиката вдруг поймал себя на том, что сочувствует Такасуги. Не будь они врагами, могли бы неплохо провести время: выпить сакэ, поговорить по душам – им бы нашлось, что обсудить.
Интересно, как Такасуги справляется? Бывают ли у него периоды, когда хочется уйти в какое-нибудь тихое место и ни с кем не общаться? Случается ли ему находить прокладки в ванной и вытаскивать трусики из-под подушки?
– Тоши?.. Тоши!
Хиджиката моргнул и понял, что ненадолго выпал из реальности. Кондо-сан держала его за плечи, у остальных, как он мельком заметил, был обеспокоенный вид.
– Я… извините.
– Ты выглядишь уставшим. Хорошо спал сегодня? Не забыл пообедать?
– Как вам мой бэнто, Хиджиката-сан? – вякнула Тэцуко.
Хиджиката потёр лоб.
– Прости. Я про него забыл.
– Он не обедал!
– Он устал!
– Хиджиката-сан, вам немедленно нужно отдохнуть!
В одно мгновение офицеры окружили его, причитая и охая так, словно он лежал на смертном одре. Хиджиката уже собрался прикрикнуть на них и напомнить о субординации, но передумал. В конце концов, отдых ему бы не помешал.

В итоге он поел, принял ванну – Тэцуко всё рвалась помассировать ему плечи или потереть спину – и лёг спать. Наверно, он действительно устал, потому что заснул сразу же, стоило голове коснуться подушки. Но сон не принёс облегчения.
Хиджикате снилось что-то странное – угрожающие, неясные фигуры, цветные вспышки, невнятные голоса. Он вздрагивал, просыпался и снова проваливался в сон, где его поджидали утомительно-бессмысленные видения. Что-то связное ему приснилось только под утро.
Во сне Хиджиката стал женщиной – самой настоящей женщиной, без члена и с бюстом. Соко и Кондо-сан восприняли эти изменения как повод устроить шоппинг. Они таскали его по магазинам, подхватив под руки – тонкие, с мягкими, никогда не сжимавшими рукоять меча ладонями.
– Вам нужен хороший поддерживающий бюстгальтер, – со знанием дела рассуждала Соко. – Иначе после тридцати у вас всё обвиснет.
Сама она никогда не носила бюстгальтер, Хиджиката, к своему несчастью, знал это совершенно точно.
– Верно, – согласилась Кондо-сан. – С такой грудью тебе необходим хороший бюстгальтер.
Хиджиката хотел сказать, что его грудь ничем особенным не выделяется, но посмотрел на себя и обомлел. Грудь стала огромной, такой большой, что, глядя вниз, он не видел собственных ног – только пышный бюст в глубоком декольте.
Пока он смотрел, не веря глазам, грудь стала ещё больше. Хиджиката в панике схватился за неё руками и почувствовал, как она движется, всё увеличиваясь в размерах.
Кондо-сан и Соко исчезли, Хиджиката остался один на один с грудью, которая становилась всё больше, и больше, и больше. Форма затрещала и расползлась по швам, а грудь продолжала расти.
– Помогите! – хотел крикнуть Хиджиката, но вышел только полузадушенный хрип.
Груди уже были больше него самого. Они взмыли вверх, как два огромных воздушных шара, и Хиджиката повис под ними, беспомощно дёргаясь. Он оказался в пустом пространстве, паря, подобно нелепому сиськожаблю. Сердце колотилось, как безумное, дыхания не хватало, голову сдавило стальными тисками. Хиджиката чувствовал, что задыхается.
Он заорал и проснулся.
Сайто лежала на нём, раскинув руки и ноги, мягкая грудь прижалась к его лицу, перекрывая доступ кислорода. Сама Сайто мирно спала, слегка посапывая и пуская слюни.
Хиджиката скатил её на пол и сел, тяжело дыша и утирая холодный пот.
Едва начало светать, но о том, чтобы снова заснуть, и речи быть не могло. Хиджиката взял пачку «Майоборо» и перебрался на энгава. Там он и просидел до побудки, выкуривая одну сигарету за другой, чтобы успокоиться. К тому времени как пачка опустела, он принял решение.

***

– Отпуск? – повторил Мацудайра.
– Сколько можно переспрашивать? Я говорю на иностранном языке?
– Любой полицейский, который просит отпуск, для меня – инопланетянин. Ты аманто, Тоши? Ты извращенец?
– Завязывайте с этим! – Хиджиката прикрыл глаза и постарался взять себя в руки. – Отпуск на две недели. Просто подпишите.
Мацудайра потрогал его заявление пальцем, словно сомневался, настоящее ли оно.
– Такасуги что-то затевает, Кацура сбежала из-под ареста, сёгуну, членам правительства и иностранным послам требуется круглосуточная охрана, а ты просишь отпуск. Ты в порядке, Тоши?
– Не в порядке. Поэтому мне и нужен отпуск.
Мацудайра покачал головой.
– Два дня за свой счёт. Только потому, что я сегодня добрый.
– Двух дней недостаточно, одна дорога займёт больше суток.
– А ты куда собрался? – Мацудайра подмигнул. – Курорт, пляж, море? Девочки в бикини?
Хиджиката содрогнулся.
– Ничего подобного. Хочу слетать в космос, – он вытащил рекламный проспект и торжественно положил на стол. – На планету под названием Носекс, чьё население составляют одни мужчины.
– Как? Гомосекс?
– Носекс! – Хиджиката блаженно зажмурился. – Женщинам старше трёх месяцев въезд строго запрещён. Даже транссексуалов не пускают. Только биологические мужчины любой расы могут жить на этой планете.
Мацудайра со скептическим видом перелистал проспект.
– «Из-за близости местного светила температура на планете не опускается ниже сорока градусов. Местная вода непригодна для употребления, её импортируют. Воздух разреженный, поэтому землянам рекомендуют пользоваться кислородными масками. Атмосфера планеты очень вредна для женского организма, поэтому женщинам любой расы въезд строго воспрещён».
Хиджиката воодушевлённо кивнул.
– Идеальное место для отдыха, правда ведь?
Во взгляде Мацудайры появилось что-то похожее на сочувствие.
– Слушай, Тоши, я вижу, что тебе нелегко. Вижу, но не понимаю. Живёшь в настоящем мужском раю, и ещё недоволен.
Хиджиката промолчал.
В раю? Может быть, со стороны так и казалось, но он-то смотрел не со стороны. Панцушоты, бикини, короткие юбки, неловкие столкновения в ванной, незапертые двери в раздевалку, падения грудью на лицо – всё то, что так будоражит умы мужчин, было для Хиджикаты обыденностью. Он привык находить трусики в самых неожиданных местах, привык к разговорам о месячных и бритье ног – он даже к виду этих небритых ног давно привык. Он бегал в аптеку за тампонами, потому что Соко была не в состоянии следить за собственным циклом; он стучал, даже входя в мужской туалет, потому что офицеры могли заскочить туда, чтобы подтянуть чулки; он щупал грудь Кондо-сан и помогал ей выбирать бельё, потому что она доверяла его мужскому вкусу. Наверное, в мире нашлось бы множество мужчин, мечтающих оказаться на его месте, но ни один из них на его месте не был.
Нет, Хиджиката не жалел о том, что когда-то встретил Кондо-сан и Соко, не жалел, что вступил в додзё Шиэйкан. Кондо-сан спасла ему жизнь, а дружба с ней и девушками из додзё придала этой жизни смысл, превратила его из одинокого озлобленного зверёныша в человека. Хиджиката не жалел, просто… ему нужна была передышка.
Он так и сказал:
– Мне нужно отдохнуть.
– От чего?
– От всего! – заорал Хиджиката. – От прокладок, трусов, сисек! От женщин!
Мацудайра молча снял пистолет с предохранителя.
– Человек, который устаёт от женщин – не человек, а живой труп. Позволь мне избавить тебя от страданий.
Телефон в нагрудном кармане завибрировал. Хиджиката выхватил его, открыл сообщение и, даже не читая, швырнул на стол.
– Вот это, по-вашему, нормально?!
Мацудайра присвистнул:
– Зачётные сиськи.
Рука Хиджикаты дёрнулась к рукояти меча.
– Ладно, ладно, – поспешно сказал Мацудайра. – Я вижу, что тебе нужен отдых, но больше двух дней дать не могу при всём желании. Ты мне нужен здесь.
Хиджиката сделал глубокий вдох и попытался успокоиться.
Два дня – это ведь не так уж плохо. Можно снять номер в отеле, отключить телефон, хорошенько выспаться и посмотреть старые самурайские боевики. Всё равно он не сумел бы оставить Шинсенгуми на целых две недели – начал бы думать о том, как они справляются в его отсутствие, и в итоге вернулся бы раньше времени.
– И ещё, – Мацудайра вырвал листок из ежедневника, что-то быстро написал и положил поверх заявления. – Ты так хреново выглядишь, что даже меня проняло. Но не волнуйся, старик позаботится о тебе.
– Что это? – подозрительно спросил Хиджиката.
– Телефон хорошего врача. Я у него лечился, так что не сомневайся – мужик знает своё дело. Не волнуйся, Тоши, импотенция не приговор, – Мацудайра подмигнул. – Ты ещё повоюешь.
– Вы меня вообще слушали?!

Хиджиката сидел на скамейке в парке, вытянув ноги, и мрачно курил.
Получив двухдневный выходной, он переоделся в штатское и отправился в город, чтобы наконец-то отдохнуть. Он собирался немного погулять, посидеть в закусочной, потом отправиться в отель, повесить на дверь табличку «Не беспокоить» и проспать не менее двенадцати часов. Таков был план, но Хиджиката столкнулся с неожиданным препятствием: как он ни старался, расслабиться не получалось. Настроение было отвратительным, и чем дальше, тем хуже оно становилось.
Над ухом вдруг звонко тявкнули, и свет перед глазами тут же померк. Голова Хиджикаты оказалась внутри горячей влажной пасти, в лоб упёрлись клыки. От неожиданности он задёргался, потом сообразил, что случилось, нащупал руками огромные челюсти, с усилием раздвинул их и освободился.
– Фу! Плохая собака.
Йорозуевский щенок уставился на него умильным взглядом, вывалив ярко-розовый язык.
– Хороши же твои способы здороваться.
Хиджиката достал платок и начал вытирать собачью слюну с лица, а другой рукой потрепал щенка по голове. Тот завилял хвостом и подставил лоб ему под ладонь. Это было не очень-то правильно с точки зрения дрессуры, но собаку, которая при встрече пытается прокусить тебе череп, уже ничем не испортишь.
К тому же Хиджиката любил собак.
– Где твои хозяева? – спросил он, запуская пальцы в густую шерсть. – Завалились спать, а про тебя забыли?
Щенок согласно заскулил, и Хиджиката почесал его за ухом.
– Ты-то меня понимаешь. Тебе ведь тоже приходится выживать в толпе женщин.
Щенок тявкнул и положил огромную башку Хиджикате на колени.
– Вот и я о том же. Нам, мужчинам, нужно держаться вместе, верно?
Хиджиката невесело хмыкнул. Подумать только, до чего он дошёл – готов разговаривать с любым мужиком, пусть даже мохнатым и четвероногим.
– Садахару, вот ты где!
К ним подбежала очкастая девчонка из Йорозуи.
– Хиджиката-сан, добрый день. Надеюсь, Садахару вам не докучает?
Щенок презрительно зевнул и перевернулся на спину, раскинув лапы. Хиджиката улыбнулся.
– Всё в порядке, у нас тут мужской разговор.
Очкастая хихикнула.
– Жаль вас разочаровывать, но Садахару девочка.
Хиджиката, уже потянувшийся, чтобы почесать щенку пузо, замер.
– Как… девочка?
– Конечно, имя у неё мужское, это сбивает с толку. У Кагуро-куна оригинальный подход к именам.
Щенок, возмущённый тем, что его перестали гладить, задрыгал лапами, привлекая внимание. Хиджиката тупо уставился на его… её промежность, потом сообразил, как выглядит со стороны, и поспешил отвернуться.
Очкастая снова улыбнулась.
– Обычно Садахару не очень-то жалует мужчин, но вы ей нравитесь. Хиджиката-сан, вы настоящий друг женщин.

Вечером Хиджиката напился.
Он зашёл в первый попавшийся бар, взял бутылку сакэ и принялся методично надираться. Хотелось забыть обо всём, хотелось почувствовать радость, пусть даже за счёт той обманчивой эйфории, которую дарит алкоголь. Но не сложилось. Бутылка постепенно пустела, перед глазами всё уже плыло и покачивалось, но лучше не становилось. Наверное, нельзя почувствовать радость, напиваясь в одиночку.
Хиджиката собрался позвать в бар кого-нибудь из знакомых, даже телефон достал, и вот тут его окончательно придавило.
Почти все его знакомые были женщинами. Мелкий из Йорозуи не годился в собутыльники, как и бомж, иногда таскавшийся с Гинко. Имаи Нобуро был офицером Мимаваригуми, а значит, конкурентом и, возможно, врагом. Мацудайра был старше по званию, все остальные сослуживцы – младше. Хиджиката в отчаянии пролистал список контактов, постепенно убеждаясь в том, что у него просто нет знакомых мужчин, с которыми можно по-приятельски поговорить и посидеть в баре. Как будто он был главным героем гаремного аниме.
Хиджиката огляделся в поисках собутыльника – он уже готов был пить и с незнакомцами, – но и в этом ему не повезло. Бар, в который он зашёл, не посмотрев на вывеску, был со спортивным уклоном. На стенах висели телевизоры, по которым крутили трансляции различных соревнований, и все посетители не сводили глаз с мониторов, то и дело разражаясь воплями радости или разочарования. Прежде чем искать компанию, стоило поискать другой бар.
– Кто же так бьёт? И это чемпион округа?
Хиджиката, уже полезший за бумажником, чтобы расплатиться, обернулся на голос. Через стул от него сидел человек в красивом хаори с цветочным узором и соломенной шляпе, низко надвинутой на глаза. В другое время Хиджиката отнёсся бы подозрительно к тому, кто не снимает дорожную шляпу в помещении, но не сейчас. Сейчас он перевёл взгляд на телевизор перед стойкой – там шли соревнования по борьбе. Некоторое время они с человеком в шляпе наблюдали за боем.
– Тормоз, – наконец высказался Хиджиката. – Парню в красном нужно было поставить подножку, был же шанс.
– Это запрещено правилами. К тому же его противник выше и тяжелее, он бы задавил его массой.
– Только если сопли жевать.
– А ты бы что сделал?
– Врезал бы здоровяку в челюсть, чтобы дезориентировать, а потом взял бы за уши и от души приложил затылком о пол.
Человек в шляпе хмыкнул.
– И всё это тоже запрещено правилами.
– Вот поэтому я и не люблю спорт.
Они замолчали. Хиджиката мысленно выругался – беседа только завязалась, а он всё испортил. Нужно было придумать другую тему для разговора, но ничего не приходило на ум.
– Тогда что ты делаешь в спортивном баре?
Кажется, не только ему требовался собеседник.
– Зашёл случайно. Нужно было напиться.
– Звучит депрессивно.
– Так и есть, – Хиджиката взял бутылку, наполнил свою пиалу, потом посмотрел на человека в шляпе. Тот кивнул, и Хиджиката подлил сакэ и в его пиалу тоже. – Я действительно в депрессии. Даже выходной взял, чтобы немного прийти в себя.
– Ха, выходной, – его теперь уже собутыльник опустошил пиалу одним глотком. – Я сбежал в другой город, чтобы прийти в себя.
Хиджиката быстро ощупал его взглядом, отметил прямую осанку, слишком широкие рукава, в которых легко уместился бы танто или парочка бомб, но тут же одёрнул себя. Он был не на работе.
– Некоторые пытаются сбежать от проблем в другие страны, но Интерпол всё равно их ловит. Надеюсь, ты не из их числа.
Человек в шляпе рассмеялся глухим горловым смехом, потом взял свою бутылку и налил сакэ им обоим.
– Нет, нет, Интерпол меня не волнует.
Они отсалютовали друг другу.
– И в чём же твоя проблема?
Некоторое время царила тишина, Хиджиката уже начал думать, что не дождётся ответа.
– Только попробуй засмеяться, и я тебя убью.
«Попытаешься», – подумал Хиджиката, а вслух сказал:
– Не смеюсь над чужими проблемами.
Человек в шляпе отставил пиалу в сторону, навалился на стойку и глухо сказал:
– Несколько дней назад я вдруг понял, что среди моих знакомых практически нет мужчин.
Хиджиката подавился сакэ, а он продолжал:
– Мои бывшие друзья, моё нынешнее окружение, мои союзники, мои враги – почти все они женщины. Одна бегает за мной, как старшеклассница, разве что любовные записки не подбрасывает. Но её как раз можно игнорировать, в отличие от той, что бегает за маленькими мальчиками. Третья придумывает и распевает песни… лучше бы я их не слышал. И она ещё самая нормальная из всех. – Чем дольше он говорил, тем глуше становился его голос. – А вот четвёртая… от неё никуда не денешься. Ест за десятерых, засыпает на моём футоне, разгуливает в одних трусах, а иногда и без них. И даже не понимает, в чём проблема. – Он сгорбился, сжимая в руке пиалу. – У меня уже была одна такая… знакомая. Чесала зад и поправляла лифчик при мне, а когда я отворачивался, дразнила девственником. Нам было по четырнадцать лет, конечно, я был девственником!
Хиджиката вспомнил сначала Соко, а потом Сакату Гинко из Йорозуи и проникся к новому знакомому неподдельным сочувствием.
– Мне даже выпить не с кем, – пожаловался тот. – Когда я поймал себя на том, что готов напиться с Абуто, я… просто взял корабль и сбежал в Эдо.
Он издевательски засмеялся и осушил пиалу одним глотком. Хиджиката молча налил ему, а потом и себе.
– Не понимаю, почему, ведь в Эдо у меня ещё больше знакомых женщин. Наверное, нужно бежать в космос, там я хотя бы смогу выпить с помощником Тацуми.
Хиджиката смотрел на него, не веря глазам. Этот человек был послан ему самой судьбой – боги, не иначе, свели их за стойкой бара. Показалось даже, что они знакомы – наверное, в одной из прошлых жизней они были лучшими друзьями или братьями.
Хиджиката мотнул головой, безуспешно пытаясь вернуть ясность мысли, и сказал:
– Ты не поверишь, но у меня та же беда.
Впервые за всё время собеседник повернулся к нему – из-под шляпы была видна только нижняя часть его лица.
– Что значит «та же»?
– То и значит, – Хиджиката взмахнул рукой, слегка пошатнувшись. – Вокруг меня – одни женщины. Моя начальница, мои коллеги, мои враги и мои приятели – ни одного мужика, если не считать мелкоту и стариков. Даже кобель, которого я сегодня почесал за ухом, оказался сукой! Среди них я скоро забуду, что я мужчина. Они советуются со мной по поводу белья и парней, просят застегнуть лифчик и сгонять за тампонами, сверкают при мне трусами без смущения… Я не гей и не импотент, но… но это просто чересчур. Даже сакэ можно отравиться – что угодно будет вредным, если употреблять в больших количествах. – Он поспешно добавил: – Кроме майонеза, конечно.
Наверное, со стороны это всё звучало нелепо, как выдумка спермотоксикозного подростка. Хиджиката достал телефон и положил на стойку, открыв последнее сообщение от Сасаки.
– Ну? Каково?
Он почти ожидал, что услышит свист и то самое: «Зачётные сиськи».
– Это кто?
– Коллега. И она старше по званию.
– Смени телефон.
– Как будто я не пытался. Один я разрубил мечом прямо у неё на глазах – не помогло.
– Сочувствую.
Будь Хиджиката слабаком без капли самоуважения и без намёка на волю, он бы, наверное, обнял этого удивительного человека и заплакал у него на плече. Но Хиджиката был самим собой, поэтому он просто протянул руку и сказал:
– Тоширо.
– Шин… таро.
Рукопожатие у нового знакомого оказалось сильным и крепким, стопроцентно мужским. Хиджиката с трудом сдержал счастливую улыбку. Трудно было поверить, что после всех этих лет ему удалось встретить родственную душу в дурацком баре, куда он зашёл совершенно случайно. Интересно, любит ли Шинтаро самурайские боевики? Хорошо ли дерётся, сколько может выпить?
– Скажи... – Хиджиката махнул, чтобы им принесли ещё сакэ, и спросил, доверительно понизив голос: – Ты когда-нибудь слышал про планету Носекс?

@темы: Юмор, Шинсенгуми, фик: авторский, Joui Wars - 2015

---

Нараку. Юмор

[Naraku-Crow]

Название: Двойное свидание
Автор: Naraku-Crow
Бета: Naraku-Crow
Размер: ~5 712 слов
Пейринг/Персонажи: Нобумэ, Хиджиката, Окита, Сасаки
Тема: день пейринга
Тип: прегет, преслэш
Жанр: немного романс, немного юмор
Рейтинг: PG-13
Саммари: Окита и Нобумэ идут на свидание, а Хиджиката и Сасаки не могут оставить их без присмотра.

Имаи Нобумэ была совершеннолетней наёмной убийцей и не нуждалась в благословении, чтобы пойти на свидание. Но по странному стечению обстоятельств она служила в полиции, и, чтобы получить выходной, ей требовалось разрешение начальства.
Вот почему этим утром Нобумэ оказалась перед дверью в комнаты Сасаки Исабуро.
Она постучала, подождала, постучала ещё раз и, не получив ответа, решила, что может войти. В первой комнате никого не было, во второй — тоже, но из ванной доносился плеск воды.
Двигаясь быстро и бесшумно как тень, Нобумэ скользнула к двери ванной и прислушалась. Показалось, или внутри кто-то разговаривал?
— Исабуро, — сказала она громко, — я вхожу. Оденься, пожалуйста.
После этого она выждала с полминуты и толкнула дверь.
— Что-то случилось, Нобутасу? — спросил Исабуро.
В халате, пижамных брюках и шлёпанцах он выглядел бы вполне достойно, если бы не растрёпанные волосы и лёгкий румянец. Ещё он что-то прятал за спиной — Нобумэ решила не выяснять, что именно.
— Мне нужен выходной, — сказала она спокойно.
Исабуро заморгал.
— Выходной? Довольно неожиданно. У тебя всё в порядке? Плохо себя чувствуешь?
Нобумэ покачала головой.
— У меня свидание.
Исабуро уставился на неё, вытаращив глаза и приоткрыв рот. Нобумэ отметила, что выглядит он сейчас совсем неэлитно, но вслух это говорить не стала. Несмотря на некоторые раздражающие моменты, Исабуро она любила.
— Свидание?
Нобумэ молча кивнула.
Исабуро криво улыбнулся.
— Ты имеешь в виду, что пойдёшь в кино с той девочкой из Йорозуи? Я знаю, что вы подружились. Конечно, это неподходящая компания для элиты, но если она тебе по душе…
— Я собираюсь на свидание с Окитой Сого, — безжалостно сказала Нобумэ. И добавила на всякий случай: — Из Шинсенгуми.
Исабуро окаменел.
— Я просто зашла предупредить, что сегодня не смогу работать, — продолжила Нобумэ. — Мы встречаемся вечером, но до тех пор мне нужно сходить по магазинам и сделать причёску.
— Причёску… — слабым голосом повторил Исабуро.
— Можешь не отвлекаться, я сама заполню бланк. Печать ведь всё ещё в верхнем ящике?
Она повернулась, чтобы уходить.
— Нобумэ-сан, подожди!
Исабуро протянул ей вслед руку. В руке была банка из-под майонеза — от волнения он забыл, что прятал её за спиной. Нобумэ едва удержалась от того, чтобы закатить глаза. Если до сих пор её ещё мучили сомнения, то теперь они испарились.
— Счастливо оставаться, — сказала она и вышла из ванной, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Окита Сого был офицером Шинсенгуми и не нуждался в разрешении Хиджикаты, чтобы получить выходной. Но по несчастливому стечению обстоятельств он был ещё и садистом.
Хиджиката как раз сдвинул в сторону ненавистные отчёты и растянулся на полу, закинув руки за голову и наслаждаясь отдыхом, когда Сого заглянул в его кабинет.
— Лодырничаете, как всегда?
— Отвали, — лениво сказал Хиджиката.
— Непременно, — пообещал Сого. — Я зашёл предупредить, что сегодня на меня можете не рассчитывать: у меня выходной.
Хиджиката недовольно цыкнул.
— Ты брал выходной несколько дней назад.
— Ага. Но Кондо-сан не знал об этом и подписал разрешение без вопросов.
В другое время Хиджиката разозлился бы, но сейчас его разморило от жары, настроение было сонливое и благодушное.
— Похвастался? Тогда иди смотреть аниме для младшего школьного возраста или что ты там собираешься делать.
— Вообще-то, — сказал Сого с нескрываемым торжеством, — у меня свидание.
— Да ладно, — Хиджиката приподнялся на локтях и посмотрел на него с недоверием. — Имеешь в виду, что собираешься докапываться до йорозуевской девчонки, пока она не надерёт тебе зад?
Сого ласково улыбнулся.
— Имею в виду, что пригласил погулять убийцу из Мимаваригуми. Помните, какие у неё сиськи?
— Я помню, какая у неё катана! — Хиджиката сел. Всю сонливость с него как рукой сняло. — Ты с ума сошёл?
Сого похлопал глазами.
— Не завидуйте, Хиджиката-сан.
— Чему завидовать?! Неужели не понятно, что это ловушка? Тебя же мечом проткнут, идиот!
— Ох уж эти девственники и их извращённая фантазия. Протыкать собирался я, но в процессе можно и поменяться местами. Подумайте об этом сегодня перед сном, Хиджиката-сан.
— Подожди! Сого!
— Счастливо оставаться, — почти пропел засранец и вышел, задвинув за собой сёдзи.
Хиджиката со стоном приложился затылком о пол. Похоже, об отдыхе можно было забыть.

***

Окита прислонился к фонарному столбу, скрестив руки на груди, прикрыв глаза и всем своим видом демонстрируя скуку. Он был в гражданской одежде, но с мечом, и Нобумэ почувствовала себя неуютно. Сама она меч не взяла, потому что он совершенно не сочетался с юкатой.
Конечно, безоружной она не осталось: танто удобно разместился в широком рукаве, длинный стилет был засунут за резинку чулок, а в дамской сумочке помимо всякой ерунды валялся перцовый баллончик. Баллончик ей всучил Исабуро. «Если этот ублюдок вздумает лезть к тебе, — говорил он, поджимая губы, — прысни ему в глаза и немедленно позвони мне. Я разберусь». Нобумэ впервые убила человека ещё до того, как ей исполнилось семь, но сейчас только послушно кивала. С Исабуро в такие моменты лучше было не спорить.
Окита открыл глаза и смерил её равнодушным взглядом.
— Хорошо выглядишь.
Нобумэ и так об этом знала благодаря зеркалу, взглядам прохожих и часовому, свалившемуся с вышки, когда она проходила мимо.
— Давай уточним сейчас, чтобы не возникло проблем, — сказала она сухо. — Я делаю это только из-за Исабуро. Потому что хочу помочь ему.
Окита отлепился от столба и встал напротив неё.
— Давай уточним, — сказал он сухо. — Я делаю это из-за Хиджикаты. Потому что хочу поиздеваться над ним. Кстати, что насчёт твоего придурка?
Нобумэ нахмурилась.
— Твоего начальника, — поправился Окита.
— Один раз отстал, но я его подождала. Твой?
— Привёл, как ребёнка за ручку, — Окита хмыкнул и протянул ей ладонь. — Ну что, пора начинать?
Нобумэ демонстративно взялась обеими руками за шнурок сумочки.
— Мы ещё не в тех отношениях, — сказала она с лёгкой угрозой.
Окита не стал настаивать.
— Тогда пошли. Чем скорее начнём, тем быстрее закончим. Не хотелось бы тратить весь выходной на тебя.
Нобумэ подумала, что потом, когда дело будет сделано, она всё-таки использует перцовый баллончик по назначению.

Имаи Нобумэ в бледно-сиреневой юкате с лилиями выглядела невинной, хрупкой и прекрасной. Вот только Хиджиката хорошо знал, что эти красивые ножны скрывают холодную смертоносную сталь. То, что она согласилась — скорее всего, сама подбила Сого — пойти на свидание, могло значить только одно. Это была ловушка. И Сого попался в неё как распоследний девственник.
По зрелом размышлении Хиджиката ничего не стал говорить Кондо-сану — тот мог и в депрессию впасть, узнав о чужом свидании. Хиджиката вообще никому ничего не сказал, решив, что всё сделает сам. Сого ждало горькое разочарование, и чем меньше людей узнает об этом, тем лучше.
Они с Имаи встречались у входа в парк развлечений. Беглый осмотр территории не выявил замаскированных бойцов Мимаваригуми, но это ничего не значило — наверняка целью Имаи было задурить Сого мозги и увести подальше от людных мест, где и поджидала засада. Хиджиката занял наблюдательную позицию в кустах напротив парка и приготовился ждать.
Имаи подошла к Сого, и они начали говорить о чём-то, но тут группка подростков остановилась рядом, загородив весь обзор. Хиджиката выругался про себя и сделал шаг в сторону. Потом ещё один, и ещё, а потом наткнулся на кого-то.
— Изви… — начал он машинально. — Ты?!
Сасаки Исабуро, одетый в штатское, неловко кашлянул и попытался спрятать полевой бинокль в рукав.
— Ты, — повторил Хиджиката уже другим тоном. — Так и знал, что это ловушка.
— Не понимаю, о чём ты, — чопорно ответил Сасаки.
— Низко же ты пал, — Хиджиката презрительно фыркнул. — Подослать свою девку к Сого — не каждый якудза опустится до этого.
— Я бы попросил отзываться о моей помощнице более вежливо, — холодно сказал Сасаки. — Я ведь ничего не говорю о твоём отродье. Этот невоспитанный мальчишка не достоин даже разговаривать с такой девушкой, как Нобумэ-сан.
Хиджиката начал что-то понимать.
— Подожди-ка… То есть всё это не является частью твоего плана по убийству офицера Шинсенгуми?
Сасаки смерил его уничижительным взглядом.
— Ты бредишь, Хиджиката-сан. Тебе стоит отдохнуть от работы.
Сказав это, он отвернулся и поднёс бинокль к глазам. Хиджиката и сам подумывал взять бинокль, чтобы отслеживать возможные перемещения Мимаваригуми. Остановило его только понимание того, что с биноклем он будет выглядеть как конченный сталкер. Сасаки, судя по всему, такая перспектива не пугала.
— Не волнуйся, — сказал Хиджиката почти мирно, — Сого может быть настоящим джентльменом, если захочет.
— Боюсь, что наши представления о джентльменском поведении сильно отличаются, — отозвался Сасаки. — На данный момент твой офицер кажется мне чересчур подозрительным.
— И это говорит человек с биноклем!
— Бинокль — необходимая мера. Если тебе это непонятно, ты глупее, чем кажешься.
Хиджиката снова разозлился. Сасаки всегда удавалось вывести его из себя буквально одной фразой.
— Подвинься, — буркнул он сквозь зубы, — ты здесь не один.
Сасаки посмотрел на него странно, но возражать не стал.

— Майонез, — мрачно сказала Нобумэ. — Исабуро теперь не расстаётся с банкой майонеза.
Окита подавился яблоком в карамели.
— Вот это да, — проговорил он сквозь кашель, — всё хуже, чем я думал.
Нобумэ кивнула.
— Он держит её при себе, называет «Тоши» и разговаривает с ней.
— Только разговаривает? — Окита приподнял брови и похабно ухмыльнулся.
— Не знаю. Иногда мне кажется, что он этот майонез ещё и ест.
Окита выглядел шокированным и восхищённым одновременно.
— Ничего себе, да у него всё серьёзно.
Нобумэ вздохнула и откусила кусочек от жареного осьминога.
— А что насчёт твоего?
— О, это очень весело. Сначала были смски — Хиджиката-сан разрубил мечом несколько телефонов и сменил несколько сим-карт, но у твоего босса длинные руки, и ему всякий раз удаётся выяснить новый номер. Хиджиката-сан вносил его в чёрный список, ставил фильтр против спама, чего только не делал, но всё без толку. — Окита хитро улыбнулся. — Потому что я периодически крал его телефон и менял настройки. В конце концов, он смирился и перестал орать на всю штаб-квартиру после каждой смс. А потом Сасаки прислал ему адрес своего инстаграма. Я думал, всё — место заместителя командующего у меня в кармане, потому что Хиджикату-сана сейчас увезут в комнату с мягкими стенами. Но он крепче, чем кажется.
Нобумэ хорошо помнила этот день — Исабуро тогда вернулся в казармы сильно потрёпанным, но очень довольным.
— И что же тебя не устраивает? — спросила она. — Раз ты так ненавидишь Хиджикату, позволил бы Исабуро и дальше его доставать.
Окита помрачнел.
— В последнее время Хиджиката-сан стал поспокойнее. Привык. Я вижу, что ещё немного, и он совсем перестанет реагировать на все эти сообщения и фотографии. Если Сасаки не перейдёт на цветы и конфеты, не видать мне повышения как своих ушей.
Они помолчали, думая каждый о своём.
— Но я удивлён, что ты взялась устраивать личную жизнь Сасаки, — наконец сказал Окита. — Не похоже на тебя.
Нобумэ помрачнела.
— Это не только ради Исабуро. Я случайно узнала, что он собирается сделать майонез обязательным к употреблению в Мимаваригуми. Уже составил приказ, только подписи не хватает.
Окита посмотрел на неё с нескрываемой жалостью, потом протянул руку и похлопал по плечу. Нобумэ прищурилась.
— Что ты делаешь?
— Помогаю тебе по доброте души. Чем заняты эти двое?
Нобумэ снова откусила от осьминога и мысленно улыбнулась.
— Сидят рядом и разговаривают.

— Что они делают?
Сасаки зашелестел газетой.
— Сидят рядом и разговаривают.
Хиджиката попытался представить, какие у этих двоих могут быть темы для разговора, и поёжился.
— Добрый день. Вы будете делать заказ?
Улыбка официантки была немного нервной, и Хиджиката не мог её за это винить. Двое вооружённых мужчин, которые сидели в кафе для парочек, уткнувшись в газеты, должны были выглядеть как минимум странно.
— Чай, пожалуйста.
— Мне тоже.
Подождав, пока официантка уйдёт, Хиджиката сложил газету и сказал:
— Как видишь, Сого просто пай-мальчик, — «И это подозрительно», — добавил он мысленно. — А твоя подчинённая вполне способна постоять за себя, насколько я знаю. Нет никаких причин следить за ними. Почему бы тебе не вернуться домой?
Сасаки невозмутимо перелистнул страницу.
— Могу спросить тебя о том же. Ты убедился, что я не собираюсь заманивать капитана Окиту в ловушку, так почему бы тебе не уйти?
Хиджиката мигом ощетинился.
— В чём это я убедился? Пока что всё выглядит подозрительно. Или предлагаешь поверить тебе на слово?
Сасаки вздохнул с фальшивым сожалением.
— Хиджиката-сан, ты мыслишь слишком примитивно. Элита не занимается мелкими пакостями.
В его голосе было столько снисходительного презрения, что рука Хиджикаты сама собой сжалась в кулак. К сожалению, ударь он старшего по званию, это навлекло бы беду на Шинсенгуми. Возможно, именно этого Сасаки и добивался.
Хиджиката с усилием разжал пальцы и сказал так ехидно, как только мог:
— Кто знает, на что способна элита, после того как получила по носу в крупных пакостях.
При этом он многозначительно посмотрел на плечо Сасаки, то самое, в котором не так давно побывал его меч.
Возможно, это было примитивно, но это сработало. Глаза Сасаки недобро сверкнули, уголки губ приподнялись, обнажая зубы — Хиджиката оскалился в ответ. Сасаки редко сбрасывал маску, показывая свою истинную суть, и каждый раз это был вызов, не ответить на который Хиджиката не мог.
— Уважаемые клиенты…
Смертельно бледная официантка смотрела на них, широко раскрыв глаза, поднос в её руках подрагивал. Сасаки моргнул, и живая злость ушла из его глаз — маска вернулась на место. Хиджиката почувствовал что-то вроде разочарования.
— И всё-таки, — скучающе сказал Сасаки, когда официантка спаслась бегством, — веришь или нет, но тебе не о чем беспокоиться. Я не причиню капитану Оките никакого вреда, если он будет вести себя прилично. Тебе не обязательно оставаться тут, со мной.
— Не то чтобы мне хотелось проводить время с тобой, но одного против вас двоих я Сого не оставлю. Если я уйду, то ты уйдёшь тоже.
— Какая трогательная забота о том, кто считается лучшим мечником в Шинсенгуми.
— Кто бы говорил! Сам переживаешь за девичью честь наёмной убийцы.
Сасаки поджал губы.
— Нобумэ-сан, конечно, выдающийся боец, но в некоторых вопросах она совершенно неопытна.
— А Сого, конечно, коварный соблазнитель, — фыркнул Хиджиката.
Они замолчали, уткнувшись каждый в свою чашку чая.
— Гм, — Сасаки кашлянул, потом поправил монокль. — Хиджиката-сан, я хочу сказать кое-что…
Хиджиката посмотрел на него подозрительно. Сасаки снова кашлянул.
— Дело в том… — он вдруг замер, глядя Хиджикате за спину.
— Что случилось?
— Этот мальчишка, — Сасаки недобро прищурился, — положил руку на плечо Нобумэ-сан.
— Ну и что?.. Эй, сбавь обороты… Сасаки! Сасаки убери пистолет!

— Чёртово колесо? — с сомнением повторила Нобумэ. — Почему мы должны кататься на Чёртовом колесе?
Окита закатил глаза.
— Ты совсем не разбираешься в деле, за которое взялась. Если бы влюблённые были мухами, то Чёртово колесо было бы дерьмом, на которое они летят. Так уж работает та сахарная вата, что заменяет им мозги. Если мы изображаем влюблённых, то просто не можем пройти мимо Чёртова колеса.
Сам он выглядел умирающим от скуки — казалось, он не способен изобразить влюблённого даже ради спасения жизни.
— Хм, — с сомнением сказала Нобумэ.
Они провели в парке уже час: сначала ели сладости, потом просто гуляли, потом наткнулись на лавку с пончиками, и жизнь стала по-настоящему хороша.
Окита знал об убийствах не меньше неё, и если Нобумэ лучше разбиралась в кунаях и отравленных иглах, то он уделывал её в том, что касалось огнестрельного оружия — разговаривать с ним было интересно. Нобумэ даже подумала, что стоит предложить ему спарринг, не ради убийства, а ради развлечения.
Потом Окита повёл её в тир, где, явно рисуясь, выбил десять из десяти и выиграл плюшевого коалу. Коалу он подарил Нобумэ — у него совсем не было чувства меры. Тогда Нобумэ попросила винтовку, выбила двадцать из двадцати и выиграла резинового осьминога, которого и вручила Оките. Осьминог был розовый, и в руках с ним Окита смотрелся как сбежавший из Ёшивары извращенец. «Один-один», — подумала Нобумэ и вдруг поймала себя на том, что хорошо проводит время. С ней такое случалось редко.
Когда она решила устроить Исабуро свидание с Хиджикатой и обратилась за помощью к Оките, она ожидала, что придётся терпеть, стиснув зубы, чтобы никого не убить. Но Окита вёл себя прилично, разве что периодически пытался взять её за руку или обнять за талию. «Чтобы подразнить гусей», — как он говорил. Нобумэ каждый раз пихала его локтем, почти не сдерживая силу, так что счёт оставался равным.
И вот теперь они стояли перед огромным Чёртовым колесом — когда Нобумэ задирала голову, то едва могла разглядеть его вершину на фоне темнеющего неба.
— Ладно, — сказала она, пытаясь уловить логическую цепочку. — Мы садимся в кабинку…
— Твой старик, конечно, лезет следом, ну и Хиджиката-сан с ним — не позволит же он вооружённому психу бегать без присмотра.
Нобумэ оглянулась будто случайно: Исабуро и Хиджиката прятались за био-туалетом и, кажется, были уверены, что их никто не видит.
— И?
Окита неопределённо помахал рукой.
— Чёртово колесо создано для поцелуев. Так уж устроены влюблённые: когда кабинка оказывается наверху, сахарная вата вместо мозгов заставляет их соприкасаться губами и издавать чмокающие звуки, обмениваясь слюной, микробами и прочей дрянью.
Нобумэ посмотрела на него выразительно.
— Я не про нас, мы же не парочка, я про наших сладких голубков.
— Не думаю, что это сработает.
— Я верю в Сасаки, он свой шанс не упустит. Если уж он готов жрать майонез, то возможный полёт из кабинки его точно не испугает.
Нобумэ снова посмотрела на громаду Чёртова колеса — фонарики, которыми оно было украшено, заманчиво мерцали в темноте.
— Хорошо, — сказала она, — давай попробуем.

— Не понимаю, зачем мы это делаем, — недовольно сказал Сасаки. — Если бы мы действовали по моему плану и пригрозили служащим, чтобы они остановили аттракцион…
— Хорош план! Ты хоть помнишь, что ты полицейский?
— Предлагаешь показать удостоверение и сказать, что аттракцион заминирован?
— Даже не думай! — Хиджиката вздохнул и достал сигареты. — Вот они, в соседней кабинке, можешь присматривать за своей помощницей, сколько угодно. Только успокойся уже.
Сасаки поджал губы, но спорить не стал.
Аттракцион заработал — кабинка мягко качнулась и начала подниматься. Хиджиката посмотрел в окно.
Сого с Имаи болтали и вели себя как самая обычная парочка, Сого выглядел скучающим, значит, ему всё нравилось. Возможно, у них действительно могло что-то получиться. Хиджиката давно бы ушёл домой, чтобы не стоять на пути у молодости, любви и гормонов — если бы он был один.
Кто бы мог предположить, что Сасаки окажется безумным папашей. Он хватался за оружие всякий раз, когда рукава Сого и Имаи соприкасались, а такая ерунда, как случайные жертвы среди мирных граждан, его уж точно не волновала. Хиджиката не сомневался — если он оставит этих троих без присмотра, в следующий раз увидит их в вечерних новостях.
За сегодняшний день его отношение к Сасаки изменилось в лучшую сторону — тот всё ещё раздражал, но хотя бы не вызывал отвращения. Человек, который так искренне переживал за элитную убийцу, не мог быть совсем уж пропащим.
Хиджиката выдохнул дым, рассеянно любуясь огнями ночного города, когда что-то негромко щёлкнуло. Обернувшись, он увидел, что Сасаки прячет телефон в рукав.
— Прости, Хиджиката-сан, — сказал он с невинным видом, — ты хорошо смотрелся на фоне неба.
Хиджиката подумал, что если он ударит старшего по званию в месте, где нет ни свидетелей, ни видеокамер — например, в кабинке, находящейся на высоте десятка метров над землёй — то сможет выйти сухим из воды. Жаль, что их проблему нельзя было решить простой дракой.
— Давно хотел спросить, — сказал он спокойно, — какого хрена?
Сасаки напрягся.
— Не понимаю…
— Сообщения, которые ты мне присылаешь по сотне в день, фотографии эти, инстаграм…
— Ты добился его закрытия, — обиженно сказал Сасаки. — Так использовать служебное положение…
— Кто бы говорил! — Хиджиката глубоко затянулся, выдохнул дым в сторону и повторил: — Какого хрена ты это делаешь?
Сасаки смотрел в окно с таким интересом, будто там пролетал Анапанмэн в обнимку с Супер Сайяном. Хиджиката много раз задавал ему этот вопрос, но хитрый ублюдок всегда находил способ уйти от ответа. Но здесь и сейчас деваться ему было некуда, разве что выпрыгнуть из кабинки.
Сасаки поправил монокль, пригладил волосы не свойственным ему нервным жестом, потом сделал глубокий вдох.
— Хорошо, я скажу. Дело в том, что ты…
Он вдруг замер, уставившись в заднее окно кабинки, глаза его сузились, губы сжались в узкую линию. За сегодня Хиджиката уже несколько раз видел это выражение.
— Ох, нет, — пробормотал он, — Сого, зараза, что же ты творишь?

Нобумэ прижалась лбом к стеклу, любуясь открывающимся видом. Кабинка поднималась всё выше: сначала были видны только деревья вокруг, потом дома в соседнем квартале, потом река и город за ней. Уже стемнело, повсюду горели фонари и вывески, мягко светились окна домов. Нобумэ, затаив дыхание, узнавала знакомые места: мост, в три яруса подсвеченный неоном, россыпи мелких огоньков в жилых кварталах, сияющие, словно огромные светильники, небоскрёбы и гигантскую свечу Терминала. Дневной Эдо, пыльный и душный, шумный и бестолковый, чудесным образом изменился с приходом ночи. Теперь он был похож на раскрытую шкатулку с драгоценностями.
— Наши голубки в соседней кабинке, — сообщил Окита.
Нобумэ кивнула, не оборачиваясь.
— Я думала, Исабуро что-нибудь сделает, чтобы аттракцион закрыли.
— Наверное, Хиджиката-сан не позволил. Он же у нас Воин Любви, Майонезный Купидон…
Окита сел рядом с Нобумэ и откинулся на сиденье, вытянув ноги.
— А Сасаки — Антикупидон. Идеальная пара… — он сделал паузу, а потом вдруг спросил: — Нравится?
Нобумэ посмотрела непонимающе, и Окита кивнул в сторону окна.
— Чёртово колесо.
— Да.
Ей нравилось. Нобумэ даже почувствовала благодарность к Оките за то, что уговорил прокатиться. Именно в этот момент он положил руку на спинку сиденья рядом с её плечом, повернулся и вдруг оказался очень близко.
Нобумэ нахмурилась.
— Что ты делаешь?
— Мы уже почти на самом верху, — непонятно объяснил Окита. — Пришло время обменяться микробами.
Он выглядел скучающим, как всегда. Нобумэ настолько привыкла к этому выражению лица, что не почувствовала угрозы — так и сидела, непонимающе моргая, когда Окита наклонился к ней и поцеловал.
Поцеловал бы, не будь Нобумэ профессионалом.
Она только и успела, что ощутить лёгкое прикосновение тёплых губ, а танто уже был в её руке, прижимаясь к чужому горлу.
— Даже не думай.
Окита скосил глаза на тускло блестящее лезвие.
— Про микробов я пошутил.
— А я не шучу, — процедила Нобумэ.
Она слегка надавила на танто — не так, чтобы прорезать кожу, просто обозначая намерение. Окита утомлённо вздохнул.
— Мы ведь не ради развлечения здесь катаемся. Свидание не у нас, а у Сасаки с Хиджикатой, если помнишь.
Нобумэ молчала, ожидая продолжения.
— Сасаки увидит, что мы целуемся, и примет это как руководство к действию, — он широко улыбнулся. — Хотел бы я заснять это на камеру, но придётся довольствоваться воображением.
— Думаешь, они могут нас видеть?
— С этого ракурса — только головы.
Не теряя ни секунды, Нобумэ схватила его за ворот, столкнула на пол и упала следом.
— Эй!..
Громыхнул выстрел, и пуля пробила стекло в том месте, где только что были их головы. Женщины в ближайших кабинках завизжали.
— Что… — Окита ошалело моргнул, — что это было?
Нобумэ подобрала сплющенную пулю и перебросила ему.
— Стрела Антикупидона.

— Сасаки, не сходи с ума! Остынь!
— Просто не мешай мне!
Они топтались в раскачивающейся кабинке, борясь за пистолет. Хиджиката уже совсем не думал о субординации — он бы не колеблясь врезал Сасаки, если бы тот предоставил ему такую возможность.
— Да подумай же ты головой! Вокруг люди: женщины и дети — ты можешь их задеть.
— Не пострадает никто, кроме Окиты, обещаю.
— Хороши обещания!
Кабинка вдруг резко дёрнулась вперёд, а потом так же резко — назад. Хиджиката и Сасаки, балансировавшие в неустойчивой позе, полетели друг на друга. Пол выскользнул из-под ног и больно ударил по спине: Хиджиката успел выбить у Сасаки пистолет, но не успел сгруппироваться и приложился затылком о сиденье. Сасаки рухнул на него сверху, Хиджиката отчаянно хватанул ртом воздух, и вот тут-то случилось страшное.

— Ну хоть кто-то поцеловался, — прокомментировал Окита.
Они с Нобумэ забрались с ногами на сиденье и наблюдали за тем, что происходило в соседней кабинке.
— Наверное, работники парка услышали выстрел и остановили аттракцион.
— Какое удачное стечение обстоятельств. Не удивлюсь, если Сасаки это подстроил.
Нобумэ могла бы напомнить, по чьей вине всё случилось, но не стала тратить слова зря.
— Теперь нет сомнений, что Сасаки и Хиджиката-сан созданы друг для друга, — продолжал разглагольствовать Окита. — Каждая парочка обязана поцеловаться на Чёртовом колесе — и посмотри на них.
Из кабинки Исабуро доносились вопли и звуки борьбы. Нобумэ отвернулась и стала смотреть в окно. Ей было весело.

— Такси! — крикнул Окита. — Скорее, нам нужно в лав-отель!
Нобумэ молча сделала шаг вперёд и в сторону, привычно занимая такую позицию, чтобы брызги крови не попали на одежду. Окита почувствовал её жажду убийства и развернулся, как бы невзначай положив руку на меч. Нобумэ повела запястьем, готовясь обнажить танто, но тут рядом с ними остановилось такси.
Окита неприятно улыбнулся и открыл перед ней дверцу. Нобумэ убрала танто, обошла вокруг машины, открыла другую дверцу и забралась в салон. Она ждала, что Окита последует её примеру, но тот не спешил.
— Приятель, отвези нас в лав-отель! — приказал он громогласно. — «Розовый Рай», знаешь такой?
Водитель начал отвечать, но Окита не слушал.
— Доставь же нас в это райское место! Мы с моей дамой сгораем от…
Нобумэ схватила его за рукав, рывком втащила в салон и захлопнула дверцу. Повернулась к таксисту и сказала:
— Поезжайте.
Тот поспешно кивнул и завёл мотор.
Окита попытался подняться, Нобумэ пихнула его ногой, опрокидывая на пол.
— Что это было?
— Я всё объясню… Ничего, что я вижу твои трусы?
Нобумэ надавила ему на живот — просто чтобы он заткнулся, потом убрала ногу и оправила подол. Мелькнула мысль, что ещё вчера в такой же ситуации она, не задумываясь, врезала бы ему по яйцам. Не слишком ли она расслабилась?
— Всё идёт по плану, — заверил её Окита, усаживаясь на сиденье. — Сначала поцелуй, потом лав-отель. Не уверен, что Хиджиката-сан знает, для чего нужны лав-отели, но Сасаки ему объяснит.
— Исабуро просто прикажет оцепить квартал или закроет отель под каким-нибудь предлогом, — снисходительно сказала Нобумэ.
— Только если Хиджиката-сан ему позволит, — не менее снисходительно ответил Окита.
Нобумэ подумала и решила, что происходящее ей совсем не нравится.
— Какой у тебя план?
Окита подмигнул.
— Пусть это будет сюрпризом.
— Ты уже устроил сюрприз с поцелуем, — холодно напомнила Нобумэ, — и чуть не получил пулю в голову.
Окита помрачнел.
— Ладно-ладно, я расскажу.
И он действительно рассказал. Чем дольше Нобумэ слушала, тем сильнее жалела, что не убила его раньше. Сейчас было уже поздно — они зашли слишком далеко. Оставалось только надеяться, что с Исабуро и Хиджикатой всё будет в порядке.

— Я его убью, — в сотый раз повторил Сасаки.
Пистолета у него больше не было, но менее опасным он из-за этого не стал.
— Щенок, что он себе позволяет?.. Я убью его.
— Займи очередь, — пробормотал Хиджиката. — Эй, такси!
— Нам не нужно ехать за ними. Я просто позвоню в Управление и…
— Ты не будешь объявлять их машину в розыск, — отрезал Хиджиката. — Или устраивать рейд по лав-отелям или делать что-то столь же глупое.
Сасаки посмотрел на него с прохладцей.
— Хиджиката-сан, я готов идти на компромисс с тобой, но только до определённой степени. Если твой сопляк хоть пальцем тронет…
Хиджиката закатил глаза.
— Сого не собирается трогать её, ни пальцем, ни чем-то другим. Если только твоя девка сама его не завалит.
— Нобумэ-сан никогда бы…
— Вот и мне так кажется.
Подъехало такси. Хиджиката открыл дверцу и кивнул Сасаки:
— Они что-то задумали. Я не хочу разгребать последствия, поэтому собираюсь присмотреть за ними. Ты со мной?
Сасаки поколебался, потом решительно отодвинул его и сел в машину.
— Отвезите нас в лав-отель «Розовый Рай», — велел он чопорно.
Таксист, немолодой мужчина в очках от солнца, посмотрел на них со странным выражением.
— «Розовый Рай», говорите?
— Знаешь, где это? — спросил Хиджиката.
— Знать-то я знаю, — он отвернулся, покачивая головой, и пробормотал: — А с виду нормальные мужики.
— Заткнись и вези!

— Это довольно жестоко, — сказала Нобумэ, заглядывая в спальню: крошечную комнату, всё пространство которой занимала кровать.
— Делать майонез обязательным блюдом, вот что жестоко, — отозвался Окита, запиравший дверь. — А для любви испытания не помеха. Пройдя через очищающее пламя боли, их чувства закалятся.
— Или скончаются в муках, получив ожоги третьей степени.
— Значит, туда им и дорога, — он остановился на пороге, оглядывая комнату. — Ну как?
Нобумэ промолчала. Номер был чистый и уютный, но явно недорогой: из мебели в гостиной имелись только диван, журнальный столик и тумбочка с телевизором.
— За телевизор пришлось доплатить.
— Я верну деньги.
Окита поставил на диван большой пакет и вытащил из него видеокассету.
— Предлагаю начать с «Сорок семь ронинов против марсиан». Постановкой боёв занимался сам Билли Миямото.
— Знаешь, он не может быть сыном Мусаши. Уже доказали, что тот был бесплодным.
— Какая разница? Главное, что он знает толк в кендо.
С этим Нобумэ спорить не стала.
Окита включил двд-плеер и сел на диван рядом с ней.
— Подумать только, я устроил порно-приключение для Хиджикаты-сана, а сам угодил на пижамную вечеринку.
— Мы не в пижамах.
— Это самое печальное.
Нобумэ ударила его в плечо — совсем не так сильно, как могла бы. Окита лениво блокировал.
— Пиццу скоро привезут. И ещё…
Он порылся в пакете и достал коробку с пончиками.
— Вот. Это тебе… Я так понял, ты их любишь.
Нобумэ недоверчиво открыла коробку: пончики пахли просто восхитительно. Окита отвернулся.
— Не то чтобы я подкатывал к тебе, — пробубнил он смущённо, — просто хотел немного развлечь…
Нобумэ взяла пончик, откусила маленький кусочек и тщательно прожевала.
— Он с табаско, — как она и думала.
Окита невинно заморгал.
— Неужели не нравится?
Нобумэ швырнула в него коробкой. Он увернулся и едва не пропустил удар танто, но в последний момент успел блокировать ножнами.
Они скатились с дивана, Окита ударил Нобумэ коленом, она перекатилась и вскочила с танто в одной руке и стилетом — в другой; в дверь постучали — наверное, привезли пиццу; на экране несколько самураев отчаянно сражались с гигантским кальмаром, вооружённым лазерными мечами.
Если Окита хотел её развлечь, то ему это удалось.

— Забудь всё, что видел, — сказал Сасаки, сверля таксиста пронзительным взглядом. — Это дело государственной…
— Убери удостоверение! Нашёл, где светить документами.
Хиджиката задвинул его себе за спину и достал бумажник.
— Сколько мы должны?
Таксист захлопнул дверцу у него перед носом и уехал на предельной скорости. Что ж, трудно было его за это винить.
— Значит, это здесь, — сказал Сасаки.
Они находились в весёлом квартале: по обе стороны улицы мигали неоновые вывески, по тротуарам шатались парочки, слышался женский смех. Хиджиката с Сасаки выделялись на общем фоне, как монахи на нудистском пляже.
— Давай зайдём внутрь, не стоит привлекать внимания.
Сасаки кивнул и направился к зданию под вывеской «Розовый Рай».
В маленьком тёмном вестибюле их встретила администратор — немолодая аманто, похожая на жабу.
— Привет, — сказал Хиджиката, старательно отводя взгляд от её смелого декольте. — Мы ищем парня и девушку лет примерно восемнадцати. Они…
Он замолчал, потому что Сасаки вдруг положил руку ему на плечо и притянул к себе. Хиджиката дёрнулся — Сасаки усилил хватку.
— Нам нужен номер на ночь, — заявил он.
— На всю ночь? — аманто хихикнула. — Господа самураи отличаются выносливостью.
Она нажала на кнопку селектора и проворковала:
— Дородоро, подойдите сюда. У нас клиенты.
— Хиджиката-сан, подыграй мне, — прошептал Сасаки еле слышно. — Ты же сам не хотел привлекать внимания. Давай просто снимем номер, а потом обыщем здание.
— Отпусти, — процедил Хиджиката сквозь зубы.
— Будьте уверены, ночь в «Розовом Раю» станет одним из самых незабываемых впечатлений в вашей жизни, — тем временем говорила аманто. — Пожалуйста, проследуйте в левый коридор, вас встретят.
— Не понимаю, к чему это, — недовольно сказал Хиджиката, сбрасывая руку Сасаки с плеча. — Просто дайте ключи.
Аманто облизнула накрашенные губы длинным раздвоенным языком.
— Господа хотят поиграть с ключом? И кто же из вас двоих замок?
— Он, — ответил Сасаки.
— Достойный выбор.
— На каком языке вы говорите?!
Сасаки подтолкнул Хиджикату в спину.
— Пойдём. Левый коридор.
— Что за странный лав-отель, — прошептал Хиджиката, когда стойка администратора осталась позади. — Не нравится мне это.
Сасаки не успел ответить.
— Господа клиенты, — пробасил новый голос, — прошу, проходите.
Это был даже не голос, а протяжный и низкий гул, как будто говорило само здание. Им навстречу вышел огромный аманто, широкий и массивный, как скала. Кожа у него была зелёная, голову венчали два изогнутых рога, а всю одежду составляла набедренная повязка. Хиджиката сглотнул — он уже встречал таких ребят однажды, и от той встречи остались не самые приятные воспоминания.
Аманто поклонился.
— Меня зовут Доро. К вашим услугам.
— Сасаки, — нервно позвал Хиджиката, — сейчас самое время воспользоваться служебным положением. Где твоё удостоверение?
— Потерял.
— Дородоро! — крикнула администратор. — Клиенты любят игры с цепями.
— Понял.
Хиджиката решил, что с него хватит. Сейчас ему не было дела до судьбы Сого, Сасаки и, пожалуй, всего Эдо.
— Ты как хочешь, а я ухожу, — сказал он решительно и развернулся.
И упёрся во что-то твёрдое и широкое, как камень. Холодея, Хиджиката задрал голову и увидел ещё одного зеленокожего аманто, точную копию первого.
— Рад приветствовать, господа, — пробасил тот. — Мы, близнецы Доро и Доро, станем вашими проводниками в мире боли и удовольствия.
Хиджиката молчал, растеряв все слова, а аманто улыбнулся, продемонстрировав клыки, мало уступающие его же рогам:
— Добро пожаловать в Рай.

***

Когда Хиджиката заглянул в комнату, Сого смотрел телевизор.
— Слышали, Хиджиката-сан, — сказал он, не оборачиваясь, — два самурая разнесли бдсм-клуб, принадлежащий аманто. — Сого поцокал языком: — Вот потому весь цивилизованный мир и считает нас дикарями.
Хиджиката без интереса посмотрел в сторону телевизора: там не могли сказать ничего, что было бы ему неизвестно.
— Как твоё свидание? Я ожидал, что тебя покажут в новостях.
Сого презрительно фыркнул.
— Всё прошло нормально. Мы погуляли, покатались на Чёртовом колесе, потом я отвёз девушку домой.
Домой? Хиджиката скрипнул зубами. Значит, вчера Сого засёк их с Сасаки и решил подшутить, отправив прямиком в розовый ад. Хуже всего было то, что Хиджиката даже взбучку ему устроить не мог, не признав, что следил за ним. Вот ведь засранец.
— И что, — спросил он сквозь зубы, — назначили второе свидание?
— Неа. Свидания — это скучно, — Сого наконец обернулся. — Зато мы договорились о спарринге.
Губа у него была разбита, в вырезе юкаты виднелись бинты, но выглядел он довольным жизнью. Хиджиката закатил глаза и уже собрался сказать что-нибудь про отставание в развитии и дёрганье за косички, когда его телефон вдруг завибрировал.
Пришло смс от Сасаки:
«Видел новости?».
«Ага», — ответил Хиджиката.
Следующее смс пришло почти мгновенно и содержало одни лишь прыгающие смайлики. Хиджиката сначала не понял, а потом до него дошло: он ответил Сасаки. Впервые за всё время, что тот атаковал его телефон и нервы.
Он не успел понять, что чувствует по этому поводу, как пришло новое смс:
«И всё же ты зря вспылил. Тебе не хватает выдержки».
«Тебя бы на моё место!», — быстро набрал Хиджиката.
— Что вы делаете? — Сого заглянул ему через плечо.
Хиджиката сначала прикрыл экран телефона ладонью, а потом задумался. Действительно, что он делает? Не разумнее ли продолжать игнорировать Сасаки, как раньше?
Пришло новое смс, Хиджиката с сомнением посмотрел на мигающий посередине экрана конвертик.
— Переписываюсь, — ответил он Сого и нажал на кнопку приёма.

— Доброе утро, — сказала Нобумэ.
Исабуро смотрел новости с чашкой кофе в одной руке и телефоном — в другой. Выглядел он как обычно, если не считать наливающегося кровью синяка под глазом. Нобумэ стало совестно: она хотела помочь, но, кажется, сделала только хуже.
— Доброе утро, — ответил Исабуро. — Как прошло твоё свидание?
— Хорошо, — сказала Нобумэ раньше, чем успела подумать.
Они с Окитой подрались, поели пиццу, посмотрели фильм, потом снова подрались. Потом их попросили покинуть номер, потому что они мешали другим постояльцам. Тогда они поехали в парк и там подрались уже всерьёз. Нобумэ ничего не знала о свиданиях, но в том, что хорошо провела время, не сомневалась.
Исабуро посмотрел на неё с подозрением.
— Тебе понравилось?
Нобумэ незаметно потрогала повязку на боку и кивнула.
— Мы договорились о продолжении.
Она ожидала бурной реакции, но Исабуро только кивнул и снова уставился в телефон.
— Известный в определённых кругах бдсм-клуб «Розовый Рай» подвергся жестокому нападению, — бубнила диктор. — Сегодня ночью двое мужчин, судя по всему, самураи, устроили в заведении погром. Полиция предполагает, что это была акция Джои, и просит граждан быть бдительными. Преступники вооружены и очень опасны.
На экране появились фотороботы нападавших. Их лица выглядели незнакомо, но не узнать треугольную чёлку одного и монокль другого было невозможно.
Исабуро взял пульт и выключил звук.
— Мимаваригуми уже забрали дело у гражданской полиции, — сказал он сухо. — Тем самураям удалось справиться даже с охранниками-дайкини, значит, они выдающиеся бойцы — это работа для элиты. Нобумэ-сан, ты возглавишь расследование.
— Поняла, — сказала Нобумэ недовольно.
Она ненавидела работу, не связанную с убийствами, но в этот раз даже возразить не могла, ведь Исабуро с Хиджикатой попали в переплёт по её вине.
Кто-то должен был заплатить за бессмысленную трату её времени, и Нобумэ даже знала — кто.
— А ты как провёл время, пока меня не было? — спросила она, чтобы отвлечься от кровожадных мыслей.
— Неплохо, — сухо ответил Исабуро. — Я бы даже сказал: хорошо.
Нобумэ кивнула и уже хотела уйти, когда он вдруг добавил:
— Спасибо за помощь, Нобумэ-сан.
Нобумэ замерла.
— Ценю твою заботу, — продолжил Исабуро, — но больше так не делай.
Его телефон издал резкий звук, сообщая о доставленном смс. Исабуро улыбнулся.
— Дальше я сам.


Название: Свой среди чужих
Автор: Naraku-Crow
Бета: Naraku-Crow
Размер: 1266 слов
Пейринг/Персонажи: Нараку, Кацура, Гинтоки и др.
Тема: юмор
Тип: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: PG
Саммари: Мастер маскировки внедряется в самое сердце Нараку.

— Он был один в один Шоё, — сказал Гинтоки.
Кацура почесал за ухом с задумчивым видом, потом уточнил:
— Как Шоё Хината?
— Как наш учитель, — терпеливо сказал Гинтоки. — Не придуривайся, ты сразу понял. У этого ублюдка было лицо Шоё.
Кацура почесал за другим ухом с отсутствующим видом.
— Он походил на Шоё только лицом? — снова уточнил он.
— А что тебе ещё надо?! — взбеленился Гинтоки.
Кацура не ответил, вид у него сделался совершенно отсутствующий. Гинтоки ждал, понемногу остывая. Даже если он и ожидал от Кацуры другой реакции, то виду не показал.
Наконец Кацура сказал, тщательно произнося каждое слово:
— Я не дам тебе снова убить нашего учителя.
Гинтоки только хмыкнул:
— Не волнуйся, его так просто не убьёшь.
Кацура не ответил.

Дело было совсем не в том, что учитель Шоё не мог за себя постоять. Ещё как мог — и в лучшие времена, а уж тем более теперь, когда, по словам Гинтоки, он стал настоящим монстром. И всё же голос Гинтоки дрожал от злости, когда он рассказывал о том, что случилось во время побега из тюрьмы. Кацуре не хотелось, чтобы дорогие ему люди поднимали друг на друга оружие.
Осталось отговорить от этого дорогих людей, но здесь как раз Кацура не видел никаких проблем.
Он не знал наверняка, что скажет учителю, но бы уверен, что найдёт нужные слова.
На борту космического корабля, в котором прямо к Кайентаю в руки попал Нобунобу, была группа Нараку — и отчего-то они отступили, а не полезли в схватку. Сели на спасательную шлюпку и полетели прочь.
Затесаться среди них оказалось удивительно легко, ну так Кацура не зря был мастером маскировки.
Нараку летели в молчании, низко надвинув широкие плоские шляпы. Сначала Кацура был только рад тишине, но чем дальше, тем большую неловкость чувствовал. Да и кроме того, нужно же разговорить этих людей, чтобы получить нужную информацию о местонахождении У… учителя?
— Охо-хо, — осторожно начал он, подбавив в голос хрипотцы, и осторожно выглянул из-под шляпы.
Нараку продолжали молчать. Никто не смотрел на Кацуру, но никто и не закричал, указывая на него пальцем: «Шпион в наших рядах!»
— Ну и дела, — осмелев, добавил он с озабоченным видом.
— Да уж, — буркнул Нараку напротив него. Лица видно не было, только подбородок и краюшек скривившейся губы. Кацура почти посочувствовал ему.
— На такое мы не нанимались, — уверенно сказал Кацура и потряс посохом.
Нараку забормотали между собой, как показалось Кацуре, одобрительно. Наконец один сказал странно знакомым голосом:
— Я требую премии за сверхурочные!
Бормотание Нараку стало громче и согласнее.
— Да-да, — добавил ещё один хрипло. — И полный соцпакет! У меня семья и дети, что станет с ними, если меня не станет?
У Кацуры от негодования перехватило дыхание. Он всегда воспринимал этих людей как врагов и не думал, что у них могут быть любимые, дети. Этим людям надо помочь, определённо.
— А у вас, то есть у нас есть профсоюз? — спросил он как бы походя.
— Понятия не имею, — буркнул хриплоголосый Нараку. — Откуда у нас профсоюз?
— Но если ваши права нарушаются, к кому вы обращаетесь? Если работодатель задерживает вам зарплату, что вы будете делать?
Нараку зашумели, затрясли посохами; головы они, правда, всё так же держали опущенными, словно боялись своего протеста, не осмеливались бороться за свои права в открытую.
— Нужно составить список требований, — заявил Кацура. — И выбрать того, кто пойдёт с ним к, ммм, главному и предъявит ему ультиматум. В конце концов, многого бы он добился, если бы мы не вкалывали день и ночь, если бы не выбивались из сил в схватке с этим исчадьем ада Кацурой Котаро?
Нараку замолчали. Один из них, с хриплым голосом, поднял шляпу и спросил удивлённо:
— Кацура? Какого чёрта?
Кацура заморгал — прямо перед ним стоял хмурый Хиджиката Тоширо собственной персоной. Подняли шляпы и остальные — и оказались Шинсенгуми.
У Кацуры по старой памяти подвело живот, но он справился с собой и спросил твёрдым голосом:
— А вы… вы что тут делаете?
— Боремся за права Нараку, — зло сказал Хиджиката и полез дрожащей рукой за пазуху. Извлёк оттуда сигарету, зажёг и продолжил зло: — Восьмичасовой рабочий день, отпуск по трудовому кодексу и все дела.
— Нам больше нечего делать, — лениво пояснил Окита, обмахиваясь шляпой. — Да и вам, я смотрю, тоже. Решили звёзды посмотреть?
Кацура стиснул зубы. Не объяснять же, что план у него был блестящий, только вышла небольшая промашка — вместо Нараку он угодил в компанию проклятых Шинсенгуми.
— Куда летим? — сухо спросил он.
Докурив сигарету, Хиджиката явно подобрел.
— Согласно нашим сведениям, звездолёт с Уцуро на борту находится в квадрате — и он выдал зубодробительный код, означающий координаты судна в космосе. — Туда и летим.
Кацура хмыкнул.
— Собираетесь его одолеть превосходящими силами? Умно.
— Не одолеть! — прохрипел Хиджиката. — Внедриться, ясно?
— А вас, Хиджиката-сан, всегда можно опознать по характерной смеси табака, майонеза и собачьего дерьма, — вздохнув, сказал Окита. — Кое-что из этого вы курите, кое-что едите, а кое-что является вашей сутью, Хиджиката-сан. Ну-ка, дайте отгадаю. Вы курите майонез?
— Заткнись! — сквозь зубы бросил Хиджиката. — Подлетаем, полная готовность.
Шинсенгуми снова накрылись шляпами, опустили головы — ни дать ни взять, настоящие Нараку. Проглотив раздражение, Кацура последовал их примеру. В конце концов, это приблизит его к учителю.
Шлюпка пристыковалась к кораблю, открылся шлюз, и Шисенгуми молча проследовали на главный корабль. Их встретил такой же Нараку с полускрытым лицом, велел разойтись по своим каютам. По своим каютам? Кацура понятия не имел, куда идти, да это было и неважно — он не хотел больше терять времени.
— Я хотел бы переговорить с главным, — тихо сказал он. — Ну, с самым главным, вы понимаете.
Человек кивнул и жестом приказал Кацуре следовать за ним. Вот так просто?
Ноги подгибались от волнения — он столько хотел бы сказать учителю! О стольком попросить!
Уцуро стоял к нему спиной в главной рубке — серебристые волосы струятся по чёрному плащу, вся поза выражает одновременно угрозу и спокойствие. Да, это точно его учитель.
Жестом он отослал постороннего, и они с Кацурой остались вдвоём.
На глазах невольно выступили слёзы.
— Что ты хотел? — глухо сказал учитель, не оборачиваясь.
— Я… Я… — Кацура с трудом мог подобрать слова. Вернее, вообще не мог. О чём с ним говорить? Как свернуть разговор на его казнь? Как убедить не трогать Гинтоки и Шинске? — Ты помнишь меня, учитель?
Тот застыл, казалось, он даже не дышит. Потом медленно-медленно повернулся к Кацуре.
— Зура, ты, что ли?
— Гинтоки?
Тот зло сорвал с головы косматый парик.
— Какого хрена?! Я думал, у нас совместная операция!
— Нет, это моя фраза! Какого хрена, Гинтоки, я думал, что я встречу тут учителя и… и встречу его! Где он? Что ты с ним сделал?
— Да ничего, — с досадой ответил Гинтоки. — Кайентай должны были захватить в плен несколько Нараку, весь этот корабль — ловушка, координаты — фейк, пущенный по частоте Харусамэ и… что-то там ещё, я заснул, пока Муцу объясняла.
«И никто не поставил меня в известность», — хотел было укорить Кацура, но Гинтоки словно мысли его прочитал:
— Да ты всё обсуждение проспал, верно? Короче, хотели поймать их и узнать у них, где этот гад.
Кацура, и так уже расстроенный и разбитый, воспрял.
— Знаешь, я думаю, надо до поры не давать им понять, что мы — ну, что это мы. И понемногу вытащим из них нужные сведения. Можешь доверить это мне!
Гинтоки с сомнением посмотрел на него и пожал плечами.
— Надо посоветоваться с Сакамото, но пока мы прилетим… валяй.
Он снова нахлобучил на себя парик, поправил плащ.
— Как думаешь, — спросил Кацура, — когда мы встретим настоящих Нараку…
— Что?
— Ну, выходит, что мы всё-таки тоже Нараку, пусть и не совсем настоящие.
— Нет, мы не настоящие Нараку. Вообще ни разу. И затея была дурацкая, и голова под париком чешется. И ты собирался доставать их, а не меня.
Чуть раньше в голове Кацуры было полно идей, как бы по старой памяти поводить за нос Шинсенгуми. А сейчас он задумался вдруг о Нараку — о тех, с кем ему придётся сражаться, кто стоит на пути к учителю.
Возможно, дело было в том, что он слишком старался вжиться в образ, но всё это было неважно. Враг стал немного ближе, чуть понятнее.
Теперь он точно знал, о чём скажет учителю.

@темы: Нараку, Юмор, фик: авторский, Joui Wars - 2015